Главное
Путешествуем ВМесте
Карта событий
Смотреть карту
Сторис
Фестиваль молодежи

Фестиваль молодежи

Русский след в Гарри Поттере

Русский след в Гарри Поттере

На какие уловки мошенников может попасть человек на улице? Полицейский с Петровки

На какие уловки мошенников может попасть человек на улице? Полицейский с Петровки

Если попали в ДТП, что делать? Полицейский с Петровки

Если попали в ДТП, что делать? Полицейский с Петровки

Венские стулья

Венские стулья

Заявление о пропаже человека

Заявление о пропаже человека

Булочные в Москве

Булочные в Москве

Роман Костомаров

Роман Костомаров

Азартные игры

Азартные игры

Разновидность скворечников

Разновидность скворечников

Владислав Фронин: «Жить, помогая друг другу»

Общество
Владислав Фронин: «Жить, помогая друг другу»
2017 год. Владислав Фронин в своем рабочем кабинете в редакции «Российской газеты» / Фото: архив «Российской газеты»
21 апреля Владиславу Фронину — 65 лет. Он работает на улице Правды 40 лет, долгие годы отдал «Комсомолке», а треть жизни — «Российской газете». Он бесспорный авторитет в журналистике, слывет скромным человеком и согласился на интервью с большой неохотой. Но — согласился! А накануне юбилея мы говорили с ним о детстве, политике, ностальгии и человечности.

Владислав Александрович, давайте начнем предъюбилейное интервью просто с детства.

— Я считаю, что человек должен до третьего класса жить в деревне, как это случилось у меня самого, а потом переезжать в город. Это нормально: пока человек маленький, ему правильно и лучше жить вместе с природой. Он весной просыпается вместе с ней, зимой ловит снегирей, купается в речке летом. Ну а лес — это тот воспитатель, которого не заменит ни интернет, ни виртуальная жизнь и никакой «Майнкрафт». Я, например, жил в деревне Крестово-Городище на берегу Волги вместе с бабушкой, там же пошел и в первый класс. Бабушка была слепой и преподавала систему Брайля — ездила по деревням к таким же незрячим и учила их читать по точкам.

Хулиганом не были?

— Нет, обычный был мальчишка, но имел, как и все деревенские, достаточно забот. Но еще на велосипеде гонял на почту и привозил бабушке оттуда книги, которые высылала областная библиотека из Ульяновска — «Жизнь Клима Самгина», скажем, умещалась в 36 толстых томах… Электричества летом не было, да и зимой его регулярно отключали. Но когда дом погружался в темноту, бабушка читала мне, еще совсем маленькому, того же Драйзера… Была, правда, еще радиоточка — на этом связь с большим миром заканчивалась.

Романтично, но не просто…

— Вокруг нас жили замечательные люди! Мне кажется, отношения с ними и между ними — это и есть та основа, на которой формируется человек. У бабушки были пенсия 45 рублей и огород 25 соток. Нам, мальцу и ей, надо было его вспахать и убрать, сохранить в погребе картошку. А потом я продавал ее в Ульяновске на рынке — по десять копеек за кило. Как я радовался этим деньгам!

Распутинские «Уроки французского» — это все из жизни… Да, мы жили небогато, но зато у нас был сосед, дядя Вася-фронтовик. Он пахал свой огород, а заодно и наш. А другой дед возил воду в больницу и, видя на нашем крылечке пустые ведра, наполнял их водой — без всяких просьб. Чтобы не надо было бежать к колонке. И в банный день соседи пускали в баню.

Так жили все — помогая друг другу. Просто и естественно. Разве это можно забыть? Забавно вспоминать: школьный директор-фронтовик спрашивал у нас, ребятни, на уроке, а какую бы казнь мы придумали для Гитлера? И мы придумывали самое страшное по деревенским меркам наказание: говорили, что посадили бы его в муравейник. Знаете, все было как-то просто и четко. Например, увидев обросшего ученика, директор просто выстригал у него поперек головы бороздку, а там уж родители дома исправляли ситуацию, никто не обижался. Сейчас, по современным меркам, тут бы мигом углядели нарушение прав ребенка…

Ну, ювенальная юстиция точно возбудилась бы.

— Тогда таких слов никто и не слышал. Ее не было, зато был дядя Вася-фронтовик. Который мог своими руками сделать лыжи, да и делал их — и для своих ребят, и для меня.

Яркие воспоминания...

— Знаете, ярче других помню такую картину: мы стоим с бабушкой на крыльце, а мимо идут погорельцы. И бабушка мне говорит: если бы не советская власть, ходили бы и мы с тобой вот так, с протянутой рукой. А у нас, мол, пенсия, нам хватает. Она просила после смерти поставить ей памятник и звезду наверху, а не крест. А когда ее уже не было, мы как-то шли с мамой по Ульяновску, и она мне показала дом, в котором бабушку пытали. Деду плотнику дали срок без права переписки — сделанный им плот, на котором перевозили коров, утонул, а это было вредительство. Ну а бабушке следователь руки зажимал дверью, проверяя, действительно ли она слепая. Дескать, если зрячая, то увидит опасность и как-то себя проявит.

Я тогда понял, что говоря мне про советскую власть, бабушка пыталась меня защитить, обезопасить — мало ли какие «проверки» могли достаться мне, когда я вырасту. Вот настолько все неоднозначно. Ведь, с другой стороны, благодаря той же советской власти я дважды побывал в «Артеке» и «Орленке», был командиром октябрятской звездочки, председателем совета дружины, комсоргом школы — это все пригодилось в жизни. Завотделом пропаганды — это тоже школа. Таким было мое время.

Ну а «Комсомолкой» вы руководили, когда уже был разгар перестройки.

— Да, мы подходили к 1991 году.

Вы болезненно воспринимали крушение страны?

— В переломные времена всегда сложно... Но сейчас те события воспринимаются уже, конечно, не совсем так, как тогда. Я иногда рассматриваю материалы, которые мы печатали в то время в «Комсомолке», и думаю: а напечатал бы я их сегодня, в той же тональности, что тогда? Это было время эйфории… Помню, мы поставили, например, заметку о невероятной какой-то даче председателя Совмина. Сейчас она показалась бы сущей ерундой. А тогда…

Но все же для той эйфории были основания?

— Была та же борьба с коррупцией, и я прекрасно помню, как к нам на съезд ВЛКСМ приезжал Борис Николаевич Ельцин на «москвиче». Кто-то ездил на трамвае и ходил в поликлинику… Та же самая интеллигенция все это поддерживала. Мы в «Комсомолке» пробивали свободу слова и новый закон о печати. Да, тогда мы не до конца понимали, что плодами этой нашей работы могут воспользоваться люди, далекие от нарисованного нами идеала. В 1993 году меня просто потрясло то, что тысячи людей на улице и миллионы людей у телевизоров спокойно и равнодушно наблюдали, как расстреливают парламент. Да, по прошествии лет я начинаю воспринимать события 1991 и 1993 годов не так однозначно... Глядя на дымящийся Белый дом, люди просто ждали — чья возьмет. Думаю, точно так же наблюдали, кто победит, и во времена Гражданской войны, после февраля и октября 1917 года…

Вас пугает равнодушие? Если это то слово.

— Ну а почему не то? Я и правда очень боюсь, что если сегодня равнодушные люди будут наблюдать за тем, как одна мелкая группа сшибется с другой, опять будут целить в коррупцию, а попадут в Россию. Как тогда — стреляли в коммунизм, а попали-то в Россию. Вы понимаете, у нас нет пока прививки от революции. Мы опять говорим об агрессивно-послушном большинстве и об агрессивно-непослушном меньшинстве, причем большинство не учитывает интересов меньшинства, полагая, что оно априори право во всем и его положение позволяет ему делать все что угодно.

Или не делать.

— Или не делать. Наша беда в том, что мы ни в ежедневной жизни своей, ни в крупных вещах не учитываем мнения меньшинств — социальных, политических групп, чьи взгляды разнятся с нашими. Но где гарантия, что большинство не окажется опять равнодушным? Тем, которое будет просто ждать, чья возьмет? Тогда мы сможем повторить события столетней и двадцатипятилетней давности. А ничего хорошего в них нет. Возвращение смутных времен не несет стране ничего, кроме разрухи. Мне друзья и коллеги постоянно говорят: не драматизируй. Но я понимаю, что наше «революционное сознание», с одной стороны, и нетерпимость — с другой, увеличивают раскол и разлом общества. Меня это беспокоит.

Нетерпимость… Но неоднозначные последствия западной толерантности известны.

— Конечно, у нас могут быть разными уклады жизни, Россия в каких-то вещах страна абсолютно европейская, а в чем-то — чистая Азия. Но в чем-то она все же особая страна.

Европейские ценности и подходы ко многим вопросам мы можем воспринять лишь со временем. Но речь даже не об этом. На мой взгляд, за 25 лет нам пока, увы, не удалось создать устойчивую политическую систему, которая была бы способна безболезненно перемолоть все наши социальные и общественные катаклизмы.

Вот, например, в Париже проходят демонстрации, даже бьют стекла, протестуя против каких-то решений власти. Но на следующий день все мирно идут на работу. А в драматические моменты национальной трагедии рядом с действующим президентом оказывается его противник, который завтра, возможно, снова будет его бить, но сегодня — как, скажем, было после теракта — он будет рядом и вместе со своим оппонентом, забыв о конфронтации, просто потому, что удар был нанесен против их общей страны. У нас же, когда происходит нечто подобное, все равно раздрай: одни принимаются искать ошибки в действиях властей, другие — в шагах оппозиции, а кто-то так вообще тихо радуется. У нас постоянно всех делят на своих и не своих.

В этом главная беда?

— Возможно. Я сейчас проживаю каждый день события столетней давности. Вот, «вчера» Ленин выехал в Россию в пломбированном вагоне. Вот произнес «Апрельские тезисы»… А вот... На сон грядущий перечитываю Солженицына. «Чужой дурак — посмешище, свой дурак — беда». А как было бы хорошо, если бы в разных наших группировках, партиях и «лагерях» обратили внимание на своих дураков…

Наше спасение в единстве?

— В единстве разнообразия, в уважении, умении слышать друг друга. Недавно вычитал опять же: нам надо научиться жить вместе, но по-разному. Мы никак не можем научиться этому. И совсем не обязательно ходить строем, тем или иным, но строем. Даже в любой жизнеспособной партии и то призывают к дискуссиям!

Наше спасение — в единении людей разных взглядов, в острых спорах и дискуссиях, но — своевременных.

Вот, скажем, мы в «Российской газете» печатаем законы, решения Верховного суда, указы. Они обязательны для исполнения — после публикации. А на этапе их подготовки, обсуждения — самое время для открытых широких и безбоязненных дискуссий. А уж когда примут, будем исполнять, все. Опять же — кем принят? Госдумой. Значит, мы должны уважать ее. А уважать ее — значит уважать выбор людей. А уважать выбор — значит быть уверенными в его чистоте и прозрачности. Но когда слышу: «если результаты выборов нас не устроят, мы выведем людей на улицу», — я недоумеваю и спрашиваю, а как это. Это вряд ли мудрое и ответственное решение. И оно вряд ли позволит нам жить в единой России — единой в том смысле, что иной у нас нет. Сейчас есть «наша» и «не наша». Но она наша — вся. Просто есть глобальные вещи, которые требуют понимания и умения договариваться.

Вы, внутри редакции, едины?

— Когда я пришел в «Российскую газету», понял, что между газетной полосой и интеллигенцией лежит огромная пропасть. А наша интеллигенция, ее большая часть, очень близка к либеральным взглядам. Мне нужно было построить мостик между газетой и ними, протоптать тропинку, соединить эти берега, чтобы начать с интеллигенцией разговор. Чтобы они пришли в газету, поняв, что перед ними не просто правительственное издание, а отличная площадка для дискуссий. При этом сам я, как консерватор, должен был удержать газету в центре, а значит — нуждался в неких противовесах, которые уберегли бы меня от «заносов», неизбежных для любого человека, подвластного эмоциям.

И тогда пригласил в редакционную команду и либералов, и консерваторов. Они все — патриоты. Да, у нас могут различаться взгляды на европейские ценности и на пути развития страны, но мы уважаем позиции друг друга и все вместе удерживаемся от крайностей. Считаю, что это правильно. Не хочу сказать, что мы тут, в этих стенах, построили некое идеальное «государство», но все же. Честно — стремлюсь не пускать в газету только радикалов.

Я так понимаю, что больше всего вас пугает и беспокоит раскол общества.

— Да, увы. Это сейчас тормоз. Нам просто нужно время, чтобы окрепнуть. И даже последние протестные митинги нужно осмыслять вместе — и властям, и оппозиции.

Неумение слушать друг друга — это тупиковый и опасный путь, равно как и провокации. Формула «Перейдите через улицу в парламент» — нормальна, здрава и для всех должна быть приемлема. У нас парламент, а не улица, должен стать площадкой для обсуждений всего и вся.

Мы в целом стали агрессивнее, вы не находите?

— Наше время такое, какое есть. Мы вот с вами говорили о моем детстве, когда связь с большим миром — одна радиоточка. Времени прошло всего ничего, а мы в рамках одной квартиры переписываемся через интернет, по смартфону. Это усложняет отношения, время своим бешеным темпом заставляет людей замыкаться в себе. Мир меняется, это естественно. Но что-то мы теряем по дороге. Например, общность, о которой мы говорили. Она раньше была нормой, люди просто не могли жить по-другому А сегодня, увы, нас не объединяет даже горе. Пропасть между людьми увеличивается. Как избежать этого и что делать с этим, я не знаю, знал бы — напечатал рецепт в газете.

А журналистика? Какие перемены вы отмечаете в ней, сегодняшней?

— Были слово и мысль, и нравственность, и сопереживания. Сегодня на первый план выходят новость, скорость. Мы в редакции стараемся как-то совместить преимущества старой журналистики и сегодняшней. Суть и основа ее остались неизменны — доверие читателей. Журналистика может держаться только на этом, но сегодня она стремительно утрачивает доверие — размениваясь на стремление обогнать, скорее что-то сообщить…

За явными преимуществами, что дает журналистике прогресс, уходят какие-то весьма основательные вещи — ответственность, компетентность. Раньше в передовицах «Правды» писали: вот так — хорошо, вот это — плохо. От совковой болезни партийной печати вроде бы мы излечились. Но ведь и взгляд стал более поверхностным. Раньше ты был обязан все перепроверить и за написанное отвечал головой. А сегодня можно прокукарекать одно, но тут же исправить это на что-то другое — с легкостью, потому что ценность написанного определяется не ее сутью, а количеством кликов.

Тем не менее ставку делаете на молодых?

— Приток свежей творческой крови нужен обязательно. В любом коллективе кто-то стареет, кто-то взрослеет, а кто-то нарождается… Но есть несущие колонны редакционного строения — ветераны. Вот, скажем, когда случилась беда на атомной станции в Японии, я сразу позвонил Всеволоду Овчинникову. Он работал когда-то в «Правде», теперь давно у нас. Он лежал в этот момент в больнице. Я сказал ему: Всеволод Владимирович, сейчас слова поддержки от вас, автора «Ветки сакуры», будут для японцев нужнее и важнее самых высоких телеграмм. И он продиктовал через полчаса с больничной койки текст, в котором не хватало, может, одной запятой. Потрясающий по глубине и мудрости текст, который тут же встал в номер. Владеть профессией так — это надо жизнь в ней прожить. Я еще только народился, а Всеволод Владимирович уже работал собкором в Китае! Грех отказываться от такого профессионала и таланта, разве нет?

Ну, не все так относятся даже к самым лучшим сотрудникам в годах.

— Понимаю. Вы знаете, много лет назад, когда я еще работал в «Комсомолке», ко мне пришла наша настоящая звезда журналистики, блистательный публицист. Она мне сказала: «Владик, если ты поймешь, что я стала писать хуже, ты скажи мне сам, хорошо?» Меня это… поразило. Вот образец какой-то невероятной требовательности к себе!

Бывает, конечно, и по-другому. Всегда стараюсь найти для человека возможность максимально безболезненно перейти в другое качество, это очень тонкие и деликатные вещи. И я знаю, что мне в этом смысле не хватает еще решительности хирурга. Многие назовут это недостатком, но что поделаешь, хирургом бы я работать не смог.

Современные «кадровые» отношения стараются, мне кажется, максимально исключить человечность… Очень стараюсь, и своих замов прошу, чтобы они были в курсе того, что происходит у их сотрудников дома, в семье, в дружбе. Этим интересом двигает не желание заглянуть в замочную скважину, упаси бог. Но рядом люди, и им часто нужна помощь. Знаете, у директора Тираспольской швейной фабрики Валентины Соловьевой было написано на двери кабинета: «Прием по личным вопросам в любое время». Я учился этому у нее. Потому что иногда человек заголовок не может придумать не потому, что… не может, а потому что переживает, скажем, развод. Или проблемы другого рода. Помоги ему — и он через какое-то время вернет тебе все и заголовками, и материалами. Я в этом уверен.

Сегодня в моде ностальгия. Вы ностальгируете по ушедшему? Или смотрите только вперед?

— Видите, какой телефон у меня на столе?

О, вертушка! Советская! С гербом СССР. Музейный экземпляр.

— Точно, АТС-2. Предлагали поменять на современный аппарат, с «орлом», а я попросил оставить. Это ностальгия? Да нет, просто полезная симпатичная вещь, мне кажется, отлично работает. И когда я ею пользуюсь, не смотрю назад абсолютно — просто звоню. Той страны не будет никогда, и из нее с собой можно было взять, и взято, многое. А что-то осталось в снах и воспоминаниях, в моем окружении, в тех, кого люблю и кто, надеюсь, любит меня. Я просто стараюсь жить… Как жил дядя Вася-фронтовик. Который помогал нам так, как и надо помогать друг другу. И ностальгия тут ни при чем. Да и потом, когда человек идет вперед, он все же и смотрит туда же.

КОЛЛЕКТИВ «ВЕЧЕРНЕЙ МОСКВЫ» ОТ ВСЕЙ ДУШИ ПОЗДРАВЛЯЕТ КОЛЛЕГУ, ДРУГА И ПРОСТО ХОРОШЕГО ЧЕЛОВЕКА ВЛАДИСЛАВА ФРОНИНА С ЮБИЛЕЕМ. НОВЫХ ВЗЛЕТОВ И ПОБЕД! НОВЫХ ИДЕЙ И УДАЧИ! ХОРОШИХ СТАТЕЙ В ГАЗЕТЕ И ОГРОМНОГО, БЕСКОНЕЧНОГО ТЕПЛА ДОМА — В КРУГУ БЛИЗКИХ. ТАК ДЕРЖАТЬ — ЕЩЕ ПОЛВЕКА МИНИМУМ!

СПРАВКА

Владислав Александрович Фронин родился 21 апреля 1952 года. В 1974 году окончил журфак Казанского госуниверситета и начал работать в «Комсомольской правде», где прошел путь от стажера до ответсека и замглавного редактора. С 1986-го — завотделом ЦК ВЛКСМ. В 1988 году возглавил «Комсомолку» и руководил ею семь лет. В 1996 году пришел в «РГ» заместителем главного редактора, с 2001 года — главный редактор «Российской газеты». Новатор, создатель новых информтехнологий.

Вопрос дня
Кем ты хочешь стать в медиаиндустрии?
Спецпроекты
images count Мосинжпроект- 65 Мосинжпроект- 65
vm.ru

Установите vm.ru

Установите это приложение на домашний экран для быстрого и удобного доступа, когда вы в пути.

  • 1) Нажмите на иконку поделиться Поделиться
  • 2) Нажмите “На экран «Домой»”

vm.ru

Установите vm.ru

Установите это приложение на домашний экран для быстрого и удобного доступа, когда вы в пути.