Леонид Костюков: Даже доллар не всем нравится

[i]Со времен печатного станка, изобретенного Иваном Федоровым, литературные носители все дальше и дальше уходят от природы. Оно и к лучшему, по крайней мере, для самой природы. Очередным шагом в сторону экономии леса и обогащения литературной среды стал проект московского писателя Леонида Костюкова, автора недавнего модного романа «Великая страна». Первый в истории российской словесности литературный журнал на компьютерном диске носит старомодное название «Девушка с веслом». Там имеются и видеофайлы – фрагменты интервью с видными деятелями современной литературы, и аудиофайлы – носители авторского голоса и неповторимых поэтических авторских интонаций, и непосредственно тексты.[/i][b]– Журнал – дело, конечно, очень интересное, но собственное творчество, наверное, важнее?[/b]– Пожалуй, нет. Я считаю «Девушку с веслом» своим самым большим достижением на данный момент. Дело в том, что всякий раз, когда человек что-то пишет, он это делает все же чуть больше для себя, чем для других. Приятно слышать хорошие слова о своих вещах, но когда, к примеру, находишь хороший чужой рассказ, несешь его людям, а они начинают благодарить тебя, начинаешь испытывать чувства, которые чище, чем авторское самолюбие. У литератора возникает желание создать журнал, у актера – театр, у режиссера – киностудию, чтобы выдавать в культурное пространство итоги своего видения. Конечно, в итоге и у издателя появляется самолюбие, мол, посмотрите, какой у меня вкус.[b]– Чем ваш журнал отличается от прочих литературных журналов и альманахов?[/b]– Наша позиция не экзотична, экзотично (если вдуматься) пространство, куда мы вступаем. Ведь существующие толстые журналы даже не пытаются переформулировать свои задачи на новый, современный лад, они «длят» ситуацию тридцатилетней давности, а она не желает длиться, все раздражаются, читатель «покидает зал»…[b]– Какими качествами должен обладать текст, подходящий именно вам?[/b]– Это некоторая особенная степень, особенная четкость и яркость самых обычных качеств прозы. Я считаю, что художественная проза начинается там, где возникают живые фигуры. Если они слишком живые или явно условны и все равно живые, или они живые странно, или живые интересно, – короче, если эта живость проявлена очень сильно или вкупе с какими-то еще свойствами, то возникает очень мощный феномен.[b]– А почему «Девушка с веслом»?[/b]– Название возникло спонтанно и тут же понравилось всей команде. Оно, как правило, нравится людям старше 40 и моложе 25, а тридцатилетних раздражает. Но что поделать – даже доллар не всем нравится.[b]– Ну хорошо, а как поживает вторая часть вашего романа «Великая страна»?[/b]– Она готова.[b]– Это продолжение истории или ее финал?[/b]– «Великая страна» сделана так, чтобы было непонятно: то ли это условная действительность, то ли безусловная. То ли Америка настоящая, то ли нет. Существует ли на самом деле девушка Мэгги? Человек ли агент Смит, представляющий дьявола, или же он сам дьявол? Вроде бы вот Москва, вот зима, вот Давид Гуренко, нет никакой Мэгги, нет никакой Америки, нет никакого Смита. Но Гуренко-то про себя точно знает, что он Мэгги. Получается, что Мэгги существует, просто не в том теле, не в тех декорациях, не в той стране и не в том времени года. Ей осталось сойти с ума и решить, что она Давид Гуренко.Второй роман – «Пасмурная земля» – начинается с документа как бы из архива ФСБ, в котором сказано, что Мэгги существует в виде теневого сознания, отслеженного в теле Давида Гуренко. Для чего это нужно, никто не понимает, но, похоже, что это операция, проведенная ФБР или какими-то еще более секретными службами. Агент Смит, вроде как погибший в Буэнос-Айресе, тоже жив. Читателю дают понять, что все на месте. А потом показывают Мэгги в теле Давида, которая живет так уже пять лет, почти смирившись с тем, что нет никакой Америки и никакого Смита. И вот звонит Смит, и начинается все по новой. Между Мэгги и Смитом возникают некие отношения как между добром и злом. Но как Ангел не совсем ангел, так и Дьявол не вполне дьявол. Он расширяет пространство выбора, оставляя его за человеком. Выходит, что дьявол – это свобода. И мне бы хотелось, чтобы он вышел у меня очень и очень живым.[b]– Это и есть главная цель романа?[/b]– А существует ли она вообще? Есть ли вообще цель у больших проектов, таких как история человечества и даже жизнь одного человека? О ней можно говорить лишь на уровне фрагмента. Когда меня спрашивают, что я хотел сказать, когда писал тот или иной кусок текста, я автоматически отвечаю: «Ничего не хотел сказать. Просто писал этот кусок. Вернее, кусок писал сам себя». Но я могу его интерпретировать. Не в момент письма, а в момент чтения. Ну, может, не в момент чтения всего текста, а в тот же день, когда писал. Своей интерпретацией я могу поделиться, но не считаю ее самой точной. Как родитель, понимающий лепет своего ребенка чуть быстрее, чем зашедший в гости сосед. Я сначала пишу, затем понимаю, а потом уже могу интерпретировать. И не наоборот, потому что иначе получается, как правило, мертвяк.[b]– Удивительно, что вы, человек с первым высшим математическим образованием, избрали такой органический способ существования в литературе…[/b]– Ничего удивительного нет. Чем больше ты что-то знаешь, тем меньше ты это мифологизируешь. Я слишком хорошо понимаю простые математические соотношения, чтобы они могли меня куда-то манить. Мне говорят: а знаешь ли ты, что такое золотое сечение? О, это что-то невыразимое, это что-то египетское, потрясающее! А я знаю, что это корень из пяти минус один деленное на два.[b]– Как вам удается писать о том, чего вы не знаете?[/b]– А я никогда не пишу о том, что знаю. То есть никогда прямо не задействую в художественном тексте свой личный опыт. У Гоголя в «Страшной мести» есть такая гениальная фраза: «Пани Катерина не знает того, что знает ее душа». Вот и мне кажется: то, что знает твоя душа, это и есть тот опыт, который необходим в художественной прозе. И еще я уверен в том, что должно быть право на святую неудачу, без которого не будет и великой удачи.[b]– Что для вас литературный процесс?[/b]– Очень просто… Мы смотрим на жизнь поэта после его смерти как на что-то законченное. Нам хватает десяти изумительных стихотворений, которые и делают его великим. Но ведь эти стихи он писал лишь десять дней своей жизни. А что же он делал все остальное время? «Пока не требует поэта к священной жертве Аполлон»… Но он не должен выходить из зоны доступа этого голоса. Пусть поэт пишет свои средние и слабые стихи, а также рецензии, ходит на поэтические вечера – варится во всем этом. Литературный процесс – это вся жизнь поэта, а не только десять дней. А если он занят где-то бесконечно далеко от поэзии, например работает на бирже брокером, то эти десять дней могут так и не настать.