Давай убьемся

[b]У этого автора все непросто. Ну, подумайте сами: человек один, а писателей двое! И даже на такой, казалось бы, простой вопрос – сколько именно новых книг вышло в издательстве «Захаров» – нет однозначного ответа. Под супером, на котором написано «Григорий Чхартишвили. Писатель и самоубийство», их уже две. Да и в тоненькой книжечке «Борис Акунин. Инь и Ян» тоже две пьесы.[/b]Когда книга «Писатель и самоубийство» в начале 1999 года вышла в издательстве «Новое литературное обозрение», народ уже вовсю зачитывался появившимися за полгода до этого романами некоего Б. Акунина. Но даже самые прожженные критики тогда еще не знали, что под претенциозным псевдонимом скрывается зам. главного редактора журнала «Иностранная литература», известный японист, лауреат журнала «Знамя» (за статью «Образ японца в русской литературе») Григорий Чхартишвили.И вот теперь, когда каждая собака знает, кто есть ху, книгу Чхартишвили «Писатель и самоубийство» выпустило уже другое издательство, как раз то самое, что первым взялось за никому тогда не известного Б. Акунина.Есть прекрасная возможность поиграть в русскую народную игру «Найди десять отличий». Столько, даже при самом пристальном сравнении, найти, пожалуй, не удастся. Но три я нашла. Во-первых, фирменная захаровско-акунинская суперобложка довольно сильно отличается от серийного оформления «Нового литературного обозрения». Во-вторых, толстый том оказался разделен издательством «Захаров» на две (хоть и объединенные общей суперобложкой) книжки потоньше: собственно исследование «Писатель и самоубийство» и «Энциклопедию литературицида» (термин, напоминает автор, был изобретен Артюром Рембо). В-третьих, три из четырех макролитератур приросли, по сравнению с прежним изданием, новыми персонажами: англоязычная – двумя, немецкоязычная – тоже, русскоязычная – аж шестью (четвертая, франкоязычная, осталась без изменений).Вот, пожалуй, и все. Не писать же, как о новой, о всем давно известной книге! Я вам лучше одну растаманскую сказку поцитирую, которая тоже (и, очевидно, неслучайно) называется «Писатель и самоубийство»: «Приходит к писателю самоубийство и говорит: «Давай убьемся!» А писатель как закричит: «Ура! вот это идея!» – и сразу прыг в окошко, с девятого этажа, и головой об асфальт – и сразу убился. Вот такой вот, блин, писатель.Тогда приходит самоубийство к другому писателю и говорит: «Давай убьемся!» А тот писатель говорит: «Подожди, сейчас вот строчку допишу, и сразу убьемся». Берет, значит, дописывает строчку, потом вынимает пистолет – и как выстрелит себе в голову. И сразу убился, и стал после этого очень знаменитым и полезным.Тогда приходит самоубийство к еще другому писателю и говорит: «Давай убьемся». А тот писатель сразу задумался: оно, конечно, в этой жизни умирать не ново, но и жить, конечно... – короче, вы меня понимаете. Убился и этот писатель, причем не в хорошем смысле, а вполне реально, значит, убился. Насмерть».Книга Бориса Акунина «Инь и Ян» тоже в каком-то смысле не нова: вот уже год она существует в виде двух спектаклей на сцене Российского академического молодежного театра, в два вечера, общей протяженностью 8 часов.Иногда подряд (например, 29 и 30 марта), а иногда и нет (21 и 27 апреля). Как говорят в рекламе, теперь и в виде книги. Ее устройство заставляет вспомнить другую книгу того же формата, с двумя «Чайками» – Чехова и Акунина.Заканчиваешь читать одну, переворачиваешь книгу – а вот и другая. Так и здесь: дочитываешь белую версию, переворачиваешь книгу – и читаешь черную. Или наоборот.Акунинская «Чайка» вспомнилась мне не только потому, что книжки похожи внешне. Есть много общего и в том, как автор (в «Чайке» – вместе с доктором фон Дорном, а в «Инь и Ян» – вместе с его родственником Эрастом Фандориным) при помощи всем известного дедуктивного метода ведет расследование.В «Чайке» у Акунина мотивы убить Костю Треплева (пьеса исходит из того, что он именно убит, а не самоубился, как у Чехова) есть абсолютно у всех действующих лиц. В новой пьесе преступниками становятся лишь двое: в белой версии – Ян, в черной – Инь, то есть Инга. Но, думаю, не будь Акунину лень писать (а театру ставить), и не окажись такой соблазнительной возможность противопоставления черного белому и наоборот (хотя на уровне исполнения, да и идеи тоже, оно, на мой взгляд, выдержано не вполне), убийцей тоже мог бы стать каждый.Борису Акунину при написании пьесы «Инь и Ян» очень пригодилось знание Григорием Чхартишвили всяких японских прибамбасов. А камердинер Фандорина японец Маса – один из самых симпатичных персонажей обеих версий. Уж точно милее отечественного лакея Аркаши. И можно только позавидовать горничной Глаше, которая сделала верный выбор.Белая версия – реалистичная. Уже когда все закончилось, Фандорин говорит Инге: «Ведь в девятнадцатом веке живем… Какое волшебство? Право, стыдно». Черная – сказочная: благодаря волшебному вееру больные выздоравливают, лысые становятся волосатыми и так далее.Полной симметрии не получилось: в черной версии на пять страниц больше, чем в белой. Да и, надо признать, она поинтереснее будет.