ШАГИ К БАРЬЕРУ

[i]С [b]Николаем Кастрикиным[/b], жителем Зеленограда, читатели «ВМ» уже знакомы.Ученый, кандидат биологических наук, он на протяжении многих лет последовательно занимается литературной работой. Особый предмет его изысканий — исследования некоторых страниц жизни классиков мировой литературы, точнее — попытки разгадать тайны, которых, увы, немало кроется в писательских судьбах.Шолохов, Есенин, Шекспир, Маяковский, Лермонтов — в жизни и творчестве этих литературных колоссов немало доселе не разгаданных «белых пятен». И зеленоградский исследователь, изучая и анализируя литературный материал, выдвигает свои, порой неожиданные версии.Увлекаясь «детективным» аспектом литературоведения, Николай Кастрикин, естественно, не мог пройти и мимо гибели Пушкина. Ведь, несмотря на многотомные исследования и общеизвестные факты, многое в трагической судьбе поэта остается неясным.И гипотеза зеленоградца, по-новому расставляя акценты в череде роковых событий, на наш взгляд, представляется хотя и спорной, но и небезынтересной.[/i]— Во-первых, хочу высказать свою точку зрения на причину, повлекшую дуэль, и на ее истинных виновников, — говорит Николай Федорович. — Принято считать, что Пушкина убил любовный треугольник, образовавшийся из-за ухаживаний за его женой блестящего кавалергарда Жоржа Дантеса. Ну а если заглянуть глубже, так сказать, в первопричину? Тогда «действующие лица», составляющие «треугольник», меняются. И я убежден, истинный «треугольник» выглядит так: Идалия Полетика — Ланской — Натали.Парадоксальный на первый взгляд вывод, не правда ли? Но — не спешите с оценкой. Тем более что аргументы, приведенные в доказательство, весьма вески.— Ланской был любовником красавицы Полетики, — продолжает Николай Федорович. — Тому есть свидетельства современников. Но, увидав летом 1836 года Натали Пушкину, влюбился в нее без памяти, в результате чего охладел к прежней пассии. Не в характере последней было прощать подобные вещи, тем более что она действительно любила Ланского. И Идалия решила отомстить сопернице… Так вкратце выглядит концепция этой истории. Но, следуя за ходом дальнейших рассуждений Кастрикина, подтвержденным документальными материалами, видим следующее.Лето 1836-го года. Каменный остров близ Петербурга. Знаменитые августовские балы в зале минеральных вод. Сюда съезжалась столичная аристократия. На Каменном острове были дачи Пушкиных и Строгановых, родителей Идалии.Здесь же неподалеку как раз в это время расположился летним лагерем и кавалергардский полк, в котором служил 37-летний флигель-адъютант, полковник Петр Петрович Ланской. Вряд ли мог он не заметить первую красавицу Петербурга, жену поэта.Скорее всего, последовавшая через годы женитьба на ней (а случилось это лишь в 1844 году, когда произведенный в генералы 45-летний Ланской был далеко не молод, особенно по тогдашним представлениям, да и «невесту» обременяла семья — четверо детей Пушкина) была продолжением того пылкого восторженного чувства, вспыхнувшего в те августовские дни. А благоговейное отношение Петра Петровича к жене известно: он окружал себя портретами красавицы еще при ее жизни, безропотно мирился с недостатками Натали, с несносным нравом жившей с ними ее сестры Александрины. Он сохранил трепет любви к Наталье Николаевне до конца своих дней, завещав похоронить себя рядом с ней и отказавшись от чести покоиться в построенном им полковом Благовещенском соборе.Зная из оценок современников о прямодушной и цельной натуре этого человека, вряд ли можно усомниться в том, что, влюбившись в Натали, он не стал притворяться перед Идалией. По-видимому, она почувствовала перемену, не исключено, что, объяснившись с Ланским, утвердилась в догадке. Конфликт назревал. То, что роковое свидание Натали с Дантесом произошло в доме Полетики, — факт общеизвестный.[i][b]Придя к подруге по ее просьбе (а Идалия к тому же была и родственницей Гончаровых), легковерная жена поэта застала вместо троюродной сестры своего воздыхателя, который, размахивая револьвером, грозился застрелить себя, если не добьется любви красавицы.[/b][/i]Возмущенная Натали убежала, обо всем рассказала мужу. Последствия этого фатального рандеву также известны. Но зададимся вопросом: зачем все это нужно было Полетике? В чем подоплека подобного поведения? — Она хотела скомпрометировать Наталью Николаевну перед Ланским, — уверен Кастрикин. — Причем прицел был дальний: не от нее, Идалии, покинутой любовницы, узнает он о связи красавицы с французом, «свет» заклеймит неверную жену. И тогда уж Ланской, несомненно, поверит в ее порочность… Но для этого нужно было предать «дело» огласке. И она произошла: «диплом рогоносца», полученный поэтом, был разослан всем членам карамзинского кружка, кроме Дантеса, также принадлежавшего к нему. Последнее обстоятельство, как известно, в немалой степени способствовало «формированию» общепринятого мнения: именно Дантес и его приемный отец — Геккерн — и являются авторами этого издевательского послания.У Кастрикина, однако, свой взгляд на происхождение этого пасквильного «документа», спровоцировавшего Пушкина послать вызов Дантесу.Не в интересах Дантеса было распространяться по поводу свидания, считает Кастрикин. И не только потому, что никаких «побед» на любовном фронте с Натали он так и не одержал, а еще и по той причине, что, став «героем» скандальной истории, он рисковал нанести ущерб и своей карьере, и карьере своего отца-дипломата. Диплом нужен был Идалии. И в доказательство этой версии приводит следующие аргументы.Дипломы, как известно, были отправлены из ближайшей к нидерландскому посольству, где жили Дантес и Геккерн, мелочной лавки уже на следующий день после свидания. Они были написаны по-французски, на завозной иностранной бумаге, которую, впрочем, можно было купить и в лавке. Место отправления «документов» и то, что среди адресатов не значился Дантес, слишком уж нарочито указывает на авторство Геккернов. Это настораживает. Поражает и та быстрота, с которой была провернута «операция». Ведь эти семь «дипломов» нужно было составить, размножить, адресовать. Но главное — Кастрикин делает на это особый упор — для пасквиля в «Английском магазине» была специально заказана и изготовлена почтовая печатка.Она красовалась на сургуче внешнего конверта (пасквили были вложены в двойные конверты) и имела символы, иллюстрирующие содержание «дипломов». Эти и некоторые другие тщательно продуманные детали, заключает Николай Кастрикин, указывают на то, что «акция» была заранее спланирована. И единственным человеком, который имел достаточно времени на ее подготовку, ибо знал о предстоящем свидании, была Идалия Полетика.Итак, если следовать этой версии, «дипломы» предназначались скорее Ланскому, чем Пушкину. И ход Идалии удался. Хотя цель не была достигнута: Натали устояла перед Дантесом, обо всем рассказала мужу, разоблачила ее, Идалию, как сводницу. Не входил в планы интриганки и последовавший за этими событиями ноябрьский вызов Пушкина Дантесу. И Полетика, отчаянно борясь за свою любовь, продолжает плести паучьи сети, опутывая ими все новых персонажей этой трагедии.Это она состряпала для Дантеса хитроумный план — жениться на Екатерине Гончаровой, дабы избежать дуэли и быть поближе к ее младшей сестре. Но главное — во всех этих паучьих сплетениях должен был запутаться Пушкин.Итак, хорошо известна какая-то даже патологическая ненависть светской красавицы (а Идалия и в самом деле, если судить по ее портрету, была прекрасна!) к поэту. Где корни, в чем причина этой ненависти? Куда ни шло — мстить сопернице, в конце концов, ревность можно понять. Но при чем здесь ее муж? Ведь и он-то по сути сторона пострадавшая? Быть может, Пушкин как личность был просто несовместим с Идалией в силу своего характера, темперамента? Прямодушный, доверчивый, честный, добрый — полный ее антипод.Не служили ли эти качества постоянным укором ее двуличию, коварству, лживости, злобе? Увы, такое нередко случается в жизни: порок ненавидит добродетель, казалось бы, без видимых причин, только лишь за то, что она — напоминание о собственном ничтожестве. Не из этого ли ряда и отношение Полетики к поэту? [b][i]Ведь, как известно, даже в глубокой старости (а пережила она Пушкина на 53 года), узнав, что в Одессе, где она завершала свой век, собираются ставить памятник Пушкину, Полетика кричала, что плюнет на его статую.[/i][/b]Высказываю эти предположения своему собеседнику.— Нет, — не соглашается Кастрикин. — С 1831 года, когда Пушкины переехали в Петербург, и вплоть до 1836-го отношения их с Полетикой были самыми дружескими. Об этом свидетельствуют письма поэта к жене, где нередко упоминается Идалия. Исследователи до сих пор ломают голову, откуда же взялась эта дикая ненависть. Но потом — год 1836-й, о событиях которого мы уже говорили, а еще — Александрина… Вот он, еще один персонаж этой кровавой драмы. Но прежде чем «раскрутить» эту очередную интригу, задумаемся над тем, что знаем мы о самой Полетике.По-видимому, рядовому читателю известно о ней не так уж и много.Кастрикин же, заинтересовавшись этой явно неординарной личностью, собирал о ней сведения буквально по крупицам. И постепенно схематичный образ обретал черты живого человека. Вот что рассказывает Николай Федорович об этой женщине.По матери португалка, Идалия Полетика была незаконнорожденной дочерью графа Строганова (она появилась на свет до того, как родители оформили свои отношения). И до конца жизни считалась его «воспитанницей», впрочем, так и не смирившись с этим. Вышла замуж за кавалергардского полковника, прозванного «Божьей коровкой». Была она женщиной двуличной, злой на язык, недоброжелательной и желчной, но при этом — редкой, какой-то задумчивой красоты, блестящего ума и неоспоримого обаяния. Характер — не по-женски твердый, властный, целеустремленный. К достоинствам можно отнести постоянство в любви. И к тому же обладала незаурядным даром интриги… Понятно, что такой человек и в ненависти своей постоянен, и сумеет отомстить. Но почему же Пушкину, поэту? — Дело в том, — поясняет Николай Федорович, — что она была абсолютно и до конца своих дней убеждена, что Пушкин любил не Натали, а ее среднюю сестру Александрину. Она уверяла, что та сама однажды призналась ей как подруге в интимных отношениях с ним. Эта связь с доверенной ему на воспитание сестрой жены и служила Идалии основанием для ее граничащей с презрением ненависти к поэту и, по ее мнению, освобождала ее от всяких моральных норм по отношению к нему.Она, продолжает далее Кастрикин, подстрекает Дантеса к ухаживаниям за Натали после спланированной ею женитьбы француза на Екатерине: мол, не грех насолить Пушкину, раз он и сам не безгрешен. К чему привело все это — известно. Но и трагедия не заглушила злобы Идалии: «Говорят, что Натали по-прежнему очень подавлена.[i][b]Я бы хотела верить этому… Я ни о чем, ни о чем не жалею… Я в восторге от этого светского междуцарствия», писала она в октябре 1837 года в письме к Екатерине и Дантесу. [/b][/i]До самой своей смерти цеплялась эта полугениальная, как называет ее зеленоградский исследователь, интриганка за ложную, искусственную версию, будто Пушкин стрелялся с Дантесом не из-за жены, а из-за любовницы, косоглазой Александрины, боясь, что тот увезет ее во Францию.[b]— Кстати, известно, что у смертного одра поэта в числе прочих находилась и мать Полетики. Неужто из сострадания и любви? [/b]— спрашиваю Николая Кастрикина.— Отнюдь, — отвечает мой собеседник. — Для Идалии январская дуэль и умирающий Пушкин явились сюрпризом. Она сама признавалась Дантесу, что «больна от страха». И не удивительно… Как свидетельствуют факты, Пушкин при своей несомненной доброте был человеком мстительным. Чего стоит лишь так называемый «реестр мести» — список обидчиковдолжников, в котором против фамилии обидчика значились характер обиды и мера наказания, а по исполнении возмездия делалась отметка. Понятно, что и Идалия как сводница тоже значилась в этом списке. Боясь, что ее неприглядная роль станет достоянием «света», интриганка и подослала на правах родственницы к умирающему поэту свою мать, графиню Строганову, дабы изъять опасный «документ».Но Пушкин, чувствуя приближение конца, сам распорядился сжечь бумагу. «Реестр мести», о котором знали друзья поэта, после его смерти так и не был найден.[b]— Но стала ли Идалия счастливей? — обращаюсь к Николаю Федоровичу. — Ланской-то к ней не вернулся, а по прошествии лет женился на сопернице, которую обожал. Фактически она сама расчистила дорогу к этому браку. Наверное, это и являлось постоянной «подпиткой» для ненависти? А ненависть, как известно, не приносит счастья… [/b]— Верно, — соглашается Кастрикин. — Но удовлетворение от содеянного она несомненно испытывала. Ведь расчет извести Пушкина оказался верным.А расчет этот, продолжает размышлять исследователь, удался и благодаря особенностям характера и темперамента Александра Сергеевича. Поверил ли он в пасквильное авторство «диплома» Дантеса и Геккерна или сделал вид, что поверил, дабы иметь формальный повод для вызова? Скорее — второе, считает Кастрикин. Как бы то ни было, «умнейшему человеку в России», как назвал как-то Пушкина отнюдь не благоволивший к нему государь, и в ноябре, и в январе не хватило хладнокровия. Ревность, мстительность победили разум… И далее, продолжает Николай Кастрикин, следует самое поразительное и загадочное в пушкинской дуэльной истории — непостижимое, демонстративное легкомыслие перед надвигающимся поединком.И в подтверждение Николай Федорович напоминает запись Жуковского, почти со стенографической точностью воспроизводящую последнее утро поэта перед его роковой дуэлью: «Встал весело в 8 часов — после чаю много писал — часу до 11-го. С 11 обед. — Ходил по комнате необыкновенно весело, пел песни — потом увидел в окно Данзаса, в дверях встретил радостно… За час перед тем, как ему ехать стреляться, написал письмо к Ишимовой (сочинительнице «Русской истории для детей»); в этом письме, довольно длинном, он… входит в подробности о ее истории, на которую делает критические замечания так просто и внимательно, как будто ничего иного у него в эту минуту в уме не было».[i][b]...поэт делал вид, что поединок не только не волнует его, но и вовсе не заслуживает внимания. Он принял на себя роль не жаждущего крови ревнивца, желающего отомстить, а служителя муз, в силу обстоятельств вынужденного отвлечься от более важных дел, чтобы мимоходом наказать противника своей не знающей промаха рукой.[/b][/i]И далее Жуковский говорит о беззаботности, с которой было написано это последнее в жизни поэта письмо. Беззаботность эта и в самом деле не может не вызвать недоумения. Действительно ли предстоящая дуэль ничуть не волновала Пушкина? Скорее всего, считает Кастрикин, Об этом свидетельствует поведение Пушкина не только в утро перед поединком, но и на Черной речке, непосредственно перед дуэлью: усевшись на сугроб и равнодушно поглядывая на вытаптывающих в снегу дорожку Данзаса и Дантеса, он торопит обращающихся к нему секундантов, даже не вникая в то, что они ему говорят.Мол, все равно, лишь бы поскорее… Эти нетерпеливость, беспечность, как уверен зеленоградский исследователь, и предопределили в значительной мере трагический исход поединка.[b]— Читал ли Александр Сергеевич условия своей дуэли с Дантесом? [/b]— спрашиваю Николая Федоровича.— В том-то и дело, что не читал, — отвечает мой собеседник. — «Умнейший человек России» согласился на письменно изложенные условия поединка, даже не взглянув на них. А там, между прочим, был важный пункт: «Противники, по данному знаку, идя один на другого, ни в коем случае не переступая барьера, могут стрелять»… [b]— Что и сделал Дантес… [/b]— Да. Он начал целиться и выстрелил на ходу, за шаг до барьера.[b]— Но ведь попасть на ходу не просто… [/b]— Дантес был превосходным снайпером. Еще в военном училище Сен-Сир он стал чемпионом состязаний по стрельбе в голубей на лету. Только такой мастер мог позволить себе значительно снижающий меткость (зато первый!) выстрел на ходу.[b]— А Пушкин знал об этих талантах своего противника? [/b]— Дантес сознательно скрывал свое снайперское мастерство. Фактически сверхметкий стрелок, не предупредивший об этом того, с кем будет стреляться, совершает преднамеренное убийство.[b]— Но ведь и Пушкин был превосходным стрелком… [/b]— Отличным. То, что он всаживал пулю за пулей в туза и носил для укрепления твердости руки железную трость, — факты известные. Но — и в этом главная его ошибка, — неправильно истолковав уклонение Дантеса от первой дуэли не как стремление спасти дипломатическую карьеру отца, а как трусость и неуверенность в собственной меткости, явно недооценил противника. Ну и упомянутое уже легкомыслие, с которым поэт отнесся к поединку.[i][b]Он начал поднимать револьвер, лишь достигнув барьера, и потерял драгоценные секунды, стоившие ему жизни. Если бы он изучил условия поединка, проработал варианты начала дуэли, чтобы не дать своему противнику шанса сделать выстрел первым, все могло бы обернуться иначе… [/b][/i]Верны ли выводы исследователя? Что ж, быть может, именно в этих недостающих звеньях истории дуэли и кроется истина? Наверное, не одно поколение будет мучить этот вопрос. И хоть история, как известно, не терпит сослагательного наклонения, как тут удержаться от бесполезной мысли: ах, повернуть бы время вспять и проиграть бы все сначала…