Эверест для актера

[i]Брать у актера интервью, когда он только что отыграл премьеру собственного моноспектакля, — занятие почти взрывоопасное.Но выбирать не приходится, когда имеешь дело с [b]Александром Филиппенко[/b], неуловимым и фонтанирующим.И только что отыгравшим свою новую программу «Не надо бороться за чистоту, надо подметать» по Булгакову, Платонову, Зощенко и Михаилу Кольцову.Он лихо ведет машину и вдруг, почти бросив руль, взрывается от воспоминания о том, как партнерша, заигравшись, укусила его за палец. «Вдохновение на нее, видишь ли, нашло! Как нашло, так и уйдет!!!» Конечно, что такое вдохновение, ему и самому прекрасно известно, но жесткую форму, где пропорции юмора, сарказма, жути и печали взвешены, как на аптекарских весах, он ценит не меньше. Недаром уже больше пятнадцати лет держатся, не рассыпаясь, его «Мертвые души». Недавно он с успехом отыграл этот спектакль в Германии, получил приглашение приехать еще. А на днях высокие судьи будут решать, давать ли ему за «Душ» Госпремию.[/i][b]А ты говорила...[/b]— «Мертвые души» ставились, что называется, к дате, а доросли до выдвижения на Госпремию. В 1984 году отмечалось 175-летие Гоголя, и режиссер Розовский решил — почему бы не отметиться, раз дата хорошая. Предполагался конкурс чтецов к юбилею. Надо было подготовить отрывок минут на пятнадцать. Розовский многим предлагал, но так получилось, что практически через день текст выучил только я. Надо сказать, в те времена актеров четко делили на тех, кто работал по системе Станиславского, и тех, кто работал по системе Закушника, видного теоретика в жанре художественного слова, ихнего «Станиславского». И когда артист смешивал эти две системы, привнося элементы театра на эстраду, его не принимали. За это поплатились многие — Калягин, например, долго сдавал свою программу по Рабле. Меня не выпускали с рассказом «Рождение человека» Горького.В стенограмме худсовета я видел фразу — «когда артист с Таганки у нас на глазах стал рожать...». Вот и с Гоголем были проблемы. Тем не менее премию мы все-таки получили, и у меня остался кусок готового текста на пятнадцать минут. Мы решили работать дальше. В итоге получился отдельный спектакль. А поскольку я тогда уже был актером Вахтанговского театра, он назывался по-академически «Н. В. Гоголь. «Мертвые души». Последние главы».Первые декорации «Мертвых душ» от «Союзтеатра» сгнили, занесенные снегом. Вторые — в Театре «У Никитских ворот» — пропали. Потом я два года играл в Челябинском Камерном театре, где «Мертвые души» просто стояли в репертуаре. Четвертые декорации я заказывал в мастерских «Современника» на свои деньги. Мне Александр Петрович Свободин покойный говорил: «Сашенька, это ваш «Эверест», вы уж его не бросайте». Я до сих пор получаю колоссальное удовольствие от того, что зритель за два с половиной часа становится твоим партнером, приходит на те же позиции, что и ты. Ведь ты должен еще что-то и от себя добавлять, иначе можно было бы ограничиться домашним чтением. Мне администратор один рассказал — на выходе после «Мертвых душ» пожилой мужчина укорял свою даму: «А ты говорила — сдай в комиссионку, сдай в комиссионку» (имея в виду старые книги).[b]Адреналин как эмоциональное облако — Я слышала интересную историю вашего возвращения на спектакль «Гамлет»: днем вы еще были в Париже, потом вас везли с мигалками из аэропорта, а зрителям докладывали о вашем перемещении по Москве. Вы вообще любите такие выбросы адреналина или все-таки «служенье муз не терпит суеты»? [/b]— Случай с мигалками — исключительный. И я благодарен и нашей милиции, и руководству театра, и зрителям, которые не разошлись. А вообще суеты не люблю, в том числе и закулисной, особенно с громкими обсуждениями каких-то бытовых проблем. Тут я просто «убить» могу. Перед «Мертвыми душами» меня с утра лучше не трогать — ведь к этим пятидесяти страницам текста надо подготовиться. Я никогда не говорю, что, мол, победил Гоголя или Достоевского. Я говорю, что остался ЖИВ после спектакля. В классике чуть ослабил напряжение, упустил — все! Тебя размажет по стене!!! Я люблю прийти к самому началу спектакля, чтобы все уже было готово. Звоню заранее в театр, что еду, а потом хожу где-то рядом до последнего. Может, это нескромно, но, говорят, Жерар Филип тоже приезжал в театр за три минуты до спектакля — одеться и сразу на сцену. «Сатирикон» совсем недавно гастролировал в БДТ, и я там тоже прятался до самого начала во дворе театра, декорационных сараях, смотрел на старые доски сцены. Кстати, у нас там был большой успех: публика БДТ оказалась раз в двадцать восприимчивее московской. А что может быть выше для актера, чем сыграть «Гамлета» в постановке Стуруа на сцене БДТ?! Мне потом знакомый театровед заявил: ну все, теперь остается только сыграть в подвале у гениального молодого режиссера забытую классику и получить успех у ста человек. Я сказал, что в Москве таких подвалов нет.Он подумал: «Ну тогда в Венеции». И я согласился — в Венеции, в подвале, по колено в воде (но только подогретой!), с дрессированными крысами сыграть забытую русскую классику у молодого режиссера... Шутка. А что касается актерского адреналина, то это та аура, то эмоциональное облако, которое повисает над залом.[b]— В тот раз вы, наверное, целую грозовую кучу нагнали.[/b]— Говорят, это был один из лучших спектаклей. К сожалению, мы не собираемся перед началом «Гамлета».Однажды Стуруа попытался нас собрать в кружок, но не все это прочувствовали. А собираться нужно обязательно для той самой грозовой тучи. Перед «Брестским миром» в Театре Вахтангова мы всегда встречались в актерском фойе. На секунду — помолчать.[b]— И все-таки «разрушительная сила классики» — звучит, конечно, эффектно, но в чем реально это выражается? [/b]— Как говорил старый одесский администратор, если публика не пошла, ее не остановишь. Если ты провалился с Хлестаковым или Отелло...[i](Тяжелый вздох.) Следующий вопрос.[/i][b]— Вы не просыпались по ночам от ужаса, когда решили уйти из Театра Вахтангова и пуститься в свободное плавание? [/b]— По ночам я просыпался потом, когда мне казалось, что в большом театральном деле я уже участвовать не буду. И я благодарен судьбе, когда возник «Гамлет». И себе — за то, что был готов к такому повороту. Я уже так давно понимал и любил Стуруа, что, знай я грузинский язык, мог бы через день войти в любой его спектакль. Я отменил все свои дела и четыре месяца жил только его репетициями. С таким же настроением я снимался у Бориса Бланка в «Карьере Артуро Уи». Мы буквально жили в Театре Армии, где шли съемки, — от ампирных фойе до подвалов. Эта работа была мало оценена, но это единственная моя роль из золотого репертуара. Знаете, что такое золотой репертуар? Это когда называют роль, и сразу понятно, чего она стоит. Гамлет, Отелло, Хлестаков или Артуро Уи — подите сыграйте! [b]— А Клавдий не золотой? [/b]— Клавдий скорее серебряный. Но, я думаю, в золотой фонд войдет сама идея Стуруа объединить в одном лице Клавдия и Тень отца (тем более в моем любимом жанре трагифарса). Формально — потому что они братья, но не это главное. Там один другого стоит. Каждый ведет свою игру, и каждый в итоге заигрывается — и Гамлет, и Клавдий, и Призрак. Сорвать банк ведь можно и на пятнадцати, но двадцать два — уже перебор.[b]Между физикой и лирикой — Если не секрет — какой предмет вы изучали в цирковом училище? [/b]— Я играл в своем первом фильме «Я его невеста» простого советского шофера Володю Харламова. Мой герой дрался из-за любимой девушки, и меня отправили в цирковое училище отрепетировать драку. Я смотрел, как отрабатывают трюки старые мастера. Только в цирке так честно относятся к профессии. Был там такой Фирс Петрович знаменитый, который со мной работал, или главный балетмейстер Петр Гроднецкий, который потом у нас в Студенческом театре ставил движение и относился к репетициям со студентами, как к главному делу жизни. В этом смысле они такие же учителя для меня, как Аркадий Райкин, Ролан Быков или наши старые вахтанговцы — Гриценко, Плотников, Осенев, Толчанов, Борисова, Ульянов.Вообще «мои университеты» — это и драмкружок Дворца пионеров, и агитбригады физтеха, и ранние КВНы 60-х, Студенческий театр МГУ, «Наш дом», где я уже тогда играл и Платонова, и Зощенко, и Сашу Черного.Потом театр разогнали, я попал в Щукинское на заочный режиссерский и почти одновременно к Любимову на Таганку. Я к тому времени уже два года отработал старшим инженером Института геохимии АН СССР и занимался изучением редкоземельных элементов методом электронного парамагнитного резонанса. В моем подчинении было два прибора ЭПР, и лаборантки приносили мне растворы в пробирках для моих ЭПРов. Самописец выдавал ленту, и я должен был объяснить — почему в таком-то месте такая амплитуда на ленте. Выходило, что я становился как бы заведующим маленькой лабораторией и должен быть соавтором всех проектов.Вот тут-то я оказался перед выбором, кем быть дальше: физиком или лириком. Бросить сцену и вновь вспоминать квантовую механику или... Как раз в это время меня пригласили сниматься. У меня даже есть справка из отдела кадров АН о вольном трудоустройстве.[b]— А можно вас как физика спросить: есть ли такие физические законы, законы природы, которые бы и в театре срабатывали? [/b]— Дайте подумать. Мне первый раз такой вопрос задают. Например, стереометрия. Умение видеть себя в трехмерном пространстве, внутренне представлять своей видеолентой, как движется твой персонаж в этой волшебной коробочке — у кого это? Правильно, у Булгакова. А что касается погоды в зале, этого грозового облака, так просто приборов таких пока еще нет, чтобы его фиксировать. Вот вы пришли в театр, вы поели — в животе не бурчит, ноги сухие, проблемы не мучают — вы раскрылись эмоционально и выпускаете энергию добра.И если ваше облако любви к театру и облако моей энергии сходятся над залом (если сходятся) — тогда-то и получается спектакль. Мне Стуруа рассказывал одну историю. Приехали они с Гией Канчели ставить оперу в Ла Скала. На афише стоит время начала — 8 часов. В день премьеры без пяти восемь они видят, что в зале ни души. Оба в шоке. Вдруг бежит директор и кричит: «О, Санта Мария, тысячу извинений. Я забыл вас предупредить. Когда у нас пишут время начала, это означает начало съезда гостей». И вот с восьми до десяти они съезжаются. А двери закрыты. Они прогуливаются, раскланиваются, смотрят, кто с кем приехал, у кого какие платья и украшения. А двери закрыты. Идет раскачка этого грозового облака. И вот без четверти десять зал открывают... А в десять ноль пять выходит тенор! И берет верхнее «до»!!! И все счастливы и помнят этот спектакль всю жизнь. Вот это театр! [b]— А если по-нашему: с промокшими ногами, проблемами, пустым желудком? [/b]— Тогда это не театр, а что-то другое. Когда я поиграл какое-то время «Мертвые души» в Челябинске, мне администратор однажды сказал: «А вы знаете, к нам стали ходить со сменной обувью». Ведь на кривых ногах и с небритой рожей (по Зощенко) в театр не придешь. Дальше.[b]Период наливного яблочка — А вы не хотели бы что-нибудь сделать непосредственно по профессии, то есть поставить спектакль? [/b]— Я, конечно, ставил курсовые работы в Щукинском. Но потом встретил таких великих режиссеров, с таким неожиданным мышлением и собственным мировосприятием, что мне доставляет больше удовольствия работать с ними и понимать их формулу. Мое дело — выучить текст и не мешать. Режиссер первым увидит, если ошибется.Главное — не произносить эту идиотскую фразу: «Как?! Вы все меняете?!» (Я помню, как Виктюк почти плакал, когда ему в Вахтанговском так говорили.) А когда спектакль выходит, и я один на один со зрителем, режиссер уже не имеет никакого права на меня. Во время премьеры они, как правило, где-то прячутся. Виктюк прятался за кулисами, Стуруа посматривал на нас из самых невероятных мест, а Эфрос все спектакли слушал по трансляции — на слух любая фальшь слышна еще лучше.[b]— Когда вы пришли на Таганку, то не попали в первую десятку...[/b]— Ну почему, мне Юрий Петрович даже Летчика в «Добром человеке» предлагал. Но я уже стал терять часть шевелюры, и вырисовывался другой типаж. Это вообще долгая история. Я в книжке все опишу.[b]— В книжке? [/b]— Ну да, все же пишут. Вон Семен Фарада пишет. А мне бы очень хотелось, чтобы кто-нибудь написал о Семене Фараде. Он мой старый товарищ: если ночью мне позвонит, я обязательно к нему приеду. Я попал на Таганку в тот период, когда восприятие театра и его предназначения было самым ярким, — период последних романтиков. Таганка 70-х, Таганка второго пятилетия — это уже не начало: яблочко уже налилось. Я ни секунды не жалею, что был там, пусть даже и во второй десятке. И потом, у меня масса воспоминаний. Ах, если бы вы знали, как мы с Хмельницким и Высоцким спасались от ОБХСС.Таганка впервые привезла «Гамлета» в Ленинград в 1973 году (я там играл сразу три роли: одного из актеров, слугу Полония и священника на похоронах Офелии). А перед спектаклями почти все актеры давали концерты на предприятиях.Вместо билетов — фигурно разрезанные открыточки с месткомовскими штампами «Уплочено». Ах, если бы вы знали, как одну бригаду взяли и допрашивали в Большом Доме на Литейном, а наша бригада ушла. Мне рассказывали про директора одного почтового ящика (конечно, генерал-майор), как к нему на другой день после нашего концерта нагрянули сексоты из фининспекции и потребовали написать на нас «бумагу» про финансовые злоупотребления. А он сказал: «После концерта производительность возросла. Мой коллектив доволен. Закройте дверь моего кабинета с той стороны».[b]— А все-таки, когда артистам лучше жилось, если учитывать и заработки, и свободу, — тогда или сейчас? [/b]— Вы слишком молоды, чтобы понять. Тогда мы жили чудовищно, а сейчас живем катастрофически. Лучше всего про эту «вилку» сказал Жванецкий: «Тогда мы жили лучше, хотя сама жизнь лучше сейчас». Сейчас все зависит только от тебя.А раньше, как в монологе у Райкина: «Мы все вместе, скопом... столько-то молока, столько хлеба, стали... [b]— А вы лично что? [/b]— Мы столько спилили, столько вспахали... [b]— Нет-нет, лично вы? [/b]— Я... Я могу пиво зубами открывать». Вот сегодня я показал, что мог. Пусть, кто может, сделает лучше. Знаете, у раннего Солоухина есть такие строчки: «Солнце разлито поровну. Вернее, по стольку разлито, кто сколько способен взять».