Мирзоев против стабильности мира

[b]«Коллекция Пинтера» по пьесе Г. Пинтера «Коллекция». Реж. В. Мирзоев [/b][i]Владимир Мирзоев, элитарный режиссер для массового зрителя (по статистике фраза «мне понравилось, но это не для всех» — самый типичный отзыв на мирзоевские спектакли), впервые изменил репертуарному театру с антрепризой.После многоразового сосуществования с Шекспиром в частности и классикой вообще для антрепризы он выбрал современного Гарольда Пинтера.[/i]«Пинтер — прямая противоположность Шекспиру. У Шекспира персонажи очень активно выражают себя в слове. У Пинтера, напротив, мощный подтекст. А я люблю контрасты», — пояснил Мирзоев, который вообще считает, что надо делать побольше крутых поворотов, большие сцены менять на малые, репертуарные театры — на уличные, одну страну — на другую. А иначе в театре — «уютном островке, несмотря на все его интриги» — можно засидеться, испытывая «опасное, преступное ощущение стабильности мира». — Обожаю слушать этого философа с аттракционным отношением к театру и бородой полевого командира. Приятно бывает посмеяться (не в смысле высмеять, а в смысле повеселиться) от буйной фантазии, с которой текст выворачивается наизнанку, и качественного стеба. Правда, от спектакля к спектаклю Мирзоева все легче предсказать свои впечатления — остается что-то вроде легкого чувства голода, с которым положено вставать из-за стола.Тяжелее становится, когда приятные свои ощущения надо перевести в слова и, извините, мысли. Итак, «Коллекция Пинтера». Мирзоев пополнил свою привычную коллекцию, основу которой составляют, во-первых, потрясающий [b]Максим Суханов [/b](главный аргумент в пользу мирзоевского театрального языка — красивого, как красив любой язык, если говорить на нем свободно и без акцента). Во-вторых, художник Павел Каплевич, который заявил о создании технологии ХХI века — проращивания тканей. (Воображение, разыгравшись, сразу нарисовало такие костюмы, на которых под конец спектакля должно что-то вырасти — наподобие шишаков. Но под конец спектакля оно, воображение, успокоилось.) В-третьих, [b]Елена Шанина [/b]и [b]Сергей Маковецкий [/b]с разным стажем работы у Владимира Мирзоева. Дополнил — [b]Валентином Гафтом[/b].Последний признался, что давно интересовался творчеством Мирзоева, в чем не встречал понимания в родном «Современнике», а еще очень хотел поработать с Максимом Сухановым.«Это... пирамида с глазами!!! Это такой, знаете ли, тип уникальный! Белые акулы и то чаще встречаются».«Новичок» оказался дотошен и строптив. Во-первых, отказался надеть творения [b]Павла Каплевича [/b]и вместо трусов поверх брюк и ажурных шинелей облачился в обычный костюм. Во-вторых, во время репетиций жаждал пояснений и оправданий всем стебам и приколам, на которые Мирзоев мастер. И оказался в итоге очень симпатичен своей трогательной старомодностью и искренним желанием приобщиться к театру новой волны. Да и герой его Джеймс, в общем-то, чудак, пожелавший «во всем дойти до самой сути», восстановить истинный ход вещей и испытать сильное, но чистое чувство: если ревность — то ревность, если боль — то боль, если облегчение — то облегчение. Или, если перевести разговор в банальную плоскость фабулы, узнать — была ли у его жены Стеллы (Елена Шанина) близость с модельером Биллом (Максим Суханов) и по чьей инициативе. Или же они только обсудили эту возможность, но в таких подробностях, что уж лучше бы...Но мирзоевская троица не дает ему счастья ясности — дурит, мутит, мистифицирует. Мир утратил свою очевидность. Ценности переоценились. Реальность столько раз перекраивалась, перелицовывалась и выворачивалась наизнанку, что истинный ее облик не известен уже никому и не суть важен (обилие пошивочной терминологии можно объяснить тем, что все герои Маковецкого, Суханова и Шаниной — модельеры, а персонаж Гафта — потенциальный продавец их творений).Диапазон спектакля — от истерики Джеймса, запихивающего печенье за пазуху своей молодой, изменчивой и неразгаданной жене (очень «психологичная» сцена), до изощренного садизма Гарри (Сергей Маковецкий), который, ревнуя своего друга ко всем посторонним мужчинам и женщинам, вышивает ему на мочке уха узор крестиком (это уже апофеоз абсурдистского стеба). И так, знаете ли, натурально вышивает, так смешно.Но снова — тот самый легкий голод на сильное впечатление, на чистую эмоцию, на ясную мысль, на парадокс, на зрелищность, на поэзию. Осталась хорошая, я бы сказала, легкая игра актеров. Взгляд и нечто режиссера. Невыносимая легкость бытия, одним словом.