Баловень судьбы

[i][b]Михаил Левитин[/b], художественный руководитель театра «Эрмитаж», режиссер и писатель, может с гордостью коллекционировать определения, коими награждают его критики.«Писатель, занимающийся режиссурой» — для всей режиссерской братии, «пишущий режиссер» — для литераторов, «бунтарь» и «непредсказуемая личность» для комитета культуры. После легендарного спектакля 1982 года по Даниилу Хармсу «Хармс! Чармс! Шардам! или Школа клоунов» Левитин выходит на передовую и сражается с «критиками» каждым спектаклем и выпущенной книжкой.Готовясь к встрече с известным демиургом, решила сделать «ход конем».Новинка личного сезона — огненно-рыжий цвет моих волос — не подвела: «Да вы попали в мой любимый цвет! Но стоп, стоп — это [b](т.е. «бабы». — А.Щ.) [/b]все в прошлом. Так о чем мы будем говорить?».[/i][b]— Поклонники Станиславского любовно заметили, что система родилась из потребности хоть как-то оправдать лицедейство. Ощущаете ли вы греховность своего занятия? [/b]— К счастью, да. Как человек небезгрешный, благодаря вашему вопросу начинаю понимать, почему я этим занимаюсь: оправдываю свою греховность. Если театр не хочет оставить мозги зрителей в девственном состоянии, то тогда мы действительно занимаемся греховным делом. Искусство — это всегда прорыв в запретную зону. Иногда приближаешься к ней слишком близко.У меня это чувство всегда сопровождалось появлением моих лучших спектаклей или книжек. Может, мы и не имеем права заглядывать за запретную черту, но я не задумываюсь об этом, когда занимаюсь искусством. Как не задумываешься, когда любишь: грешишь ты или не грешишь.[b]— Отношения режиссера и актера похожи на своеобразную любовную игру: режиссер предлагает, куда-то ведет, чем-то соблазняет актера. Как с этим делом у Левитина? [/b]— В моем театре любовная игра находится в стадии огромного понимания: когда партнеры знают, что нужно другому человеку, как и чем понравиться режиссеру. По большей части мне уже не приходится уговаривать или соблазнять.[b]— Так на чем же строятся ваши отношения с труппой? [/b]— На сострадании и необходимости друг в друге. В жизни эта необходимость тоже иногда возникает, только в театре она длится дольше.[b]— Как же родится азарт, если вокруг сплошное бесконфликтное понимание? Чем увлекаете вы? [/b]— Открытым существованием персонажей, актеров, себя самого. Пока я непритворно существую в пределах своего театра, актеры мне верят. Все разговоры о лицедействе лицедеев — условные разговоры.Конечно, для интереса окружающих можно поерничать, сыграть что-то грозное. Актер оценит, но больше он оценит подлинность твоего существования. Я хочу, чтобы даже мои слабости стали их достоянием. Так же, как и актеры для меня всегда варианты меня самого.[b]— Получается, что в театре надо знать друг про друга все? [/b]— Во всяком случае очень остро чувствовать другого. И это не так сложно, как может показаться. Благодаря спектаклям и репетициям ты узнаешь о человеке, как вы говорите, «все». Во всяком случае главное: его темперамент, мотивы поведения, его реакцию.[b]— Как пишущему человеку, конечно, вам это на руку.[/b]— Мне иногда кажется, что первые черновики моих будущих книг возникают на репетиции. Косвенным образом, но мои актеры всегда играют жизнь моих будущих персонажей.[b]— Но режиссер и писатель — все-таки разные занятия. Как они соединяются у Левитина? [/b]— Режиссерской работе не хватает объема, «мыслить целым миром» может только литератор. Режиссер — это воля, четкость, ясность изложения, поведения, а писатель — постоянная эмоциональная раздвоенность. Но эти два разных занятия объединяет одно — необходимо остро чувствовать другого человека.[b]— Без чего не может обойтись Михаил Левитин? [/b]— Я тоскую без сложных ситуаций в жизни. Не могу долго греться в лучах любви. Жизнь меня баловала и балует, при всех потерях. Но я все время нуждаюсь в мужских событиях. Наверное, поэтому у меня не встречи, а битвы, из которых я всегда выхожу победителем.[b]— Всегда? [/b]— Должен выйти. То, что женщине кажется моим поражением, всего лишь моя сознательная капитуляция. Просто мне уже стало неинтересно. Мне нужны настоящие драмы, страсти, ссоры, исчезновения. Каждый раз я должен рассматривать партнера как что-то новое, неизвестное, добытое мной с колоссальными боями.[b]— Очень похоже на игру в любовные отношения.[/b]— Может быть. Но это не я играю — играют моя душа и мой организм. Мне необходимы такие столкновения.[b]— «Битвы» мешают работе? [/b]— Нет, что вы. Очень, очень помогают.[b]— Может, вы сознательно придумываете себе приключения? [/b]— Может быть. Мне в жизни их действительно не хватает. Я их беспрерывно ищу, беспрерывно. Необходимо попадать в ситуации, в которые нормальный человек никогда не попадет. Я должен увидеть все страны, любить самых красивых женщин и чтоб меня любили, написать свои книги… Мне должно быть интересно.Фантастически интересно. Жизнь я всегда воспринимал как фантастику, а когда она становится однообразной, я страдаю. Очень.[b]— Выходит, вы счастливый человек? [/b]— Да. Я абсолютно счастливый человек, несмотря на то, что корни моего счастья не всегда понятны окружающим. Окружающим кажется, что счастьем именно они обеспечивают человека. Что счастье, например, это внимание к тебе общества. Полная фигня. Мне никогда не было интересно критическое мнение, если это мнение не принадлежит художнику с большой буквы. Получив статью о моих спектаклях Виктора Шкловского, я готов жить этим десять лет. Хвалить должны равные.[b]— Чье мнение вам дорого? [/b]— Я хочу нравиться своим детям. Хочу, чтоб мои сын и дочь, сидя на спектаклях, были рады, что эти спектакли поставил их отец. Читали книжки и гордились, что они написаны мной. Хочу быть интересным тем, с кем работаю. Хочу быть собой.[b]— Коль заговорили о детях, чем они занимаются? [/b]— Дочь, актриса у Петра Фоменко, Оля Левитина. Играет много спектаклей в фоменковской мастерской, у меня в «Занде».[b]— Не хотите взять ее к себе в труппу? [/b]— Не хочу. Школу папы она уже прошла дома. Пусть побудет рядом с Петром Наумовичем.[b]— В работе родственные отношения мешают? [/b]— Нет. Дети абсолютно внимательны ко мне как к художнику. А сын Миша заканчивает последний класс школы. Думаю, найдет себя в философии и истории. Красивые дети.Очень похожи на маму, но какое-то безобразие у них есть и от меня.[b]— На какой вопрос вы не можете ответить? [/b]— Почему я с десяти лет, когда написал первую пьесу, занимаюсь только тем, что люблю. Может, потому, что мама поехала рожать меня из театра. Наверное, она смотрела «Любовь Яровую» или «Огненный мост», потому что у меня буквально с рождения увлеченность двадцатыми годами. Видно, через пупок я все-таки смотрел на сцену. Но, по-крупному, я никак не могу понять, почему так четко распорядилась судьба: постоянно быть занятым только театром, литературой и любовью. И я безмерно ей за это благодарен.[b]— Как вы выбираете пьесу для постановки? [/b]— Я ставлю репертуар моего детства: то, что хотел поставить до восемнадцати лет. Вообще моя жизнь — это бесконечные созвучия. Все, что было в моем прекрасном, золотом детстве, постоянно рифмуется с тем, что происходит сейчас. Круг бесконечно смыкается.[b]— Так легко прописать будущее.[/b]— Да. К сожалению, я многое знаю из своего будущего. Например, всегда утверждал, что лучшая пьеса — «Живой труп» Льва Толстого. Тогда я еще не был обременен своими семьями, не был в сложных отношениях с моими женами, но уже с детства знал, что в моей жизни все будет именно так. Я ничего не сочиняю, никакого волшебства тут нет. Просто с детства было сильное и цельное ощущение своей судьбы. Иногда даже боюсь каких-то догадок и отбрасываю их от себя.[b]— То есть новый спектакль о вас? [/b]— Он очень связан со мной — это воплощенная мечта. Я так рад, что мне самому интересно его смотреть. Убежден, что на него всех собак спустит половина критически пишущего населения: он совсем не соответствует хрестоматийному и нехрестоматийному — любому прочтению пьесы «Живой труп». Как будто есть какое-то правильное ее прочтение.Ведь ничего не видели. Выдумки одни. Для меня самого существовал «Живой труп» только с гениальным артистом Михаилом Романовым, который играл Федю Протасова в киевском театре имени Леси Украинки.Все остальные «Живые трупы» — бесконечная тоска. Я рад, что совершенно стихийно возникла необходимость в этой постановке и что Давид Боровский включился в это дело.Рад даже приключениям внутри спектакля: за коврами к нему я ездил в Бразилию, а каждый венский стул брел к нам из другой страны.[b]— Вы признаете свои ошибки? [/b]— Я знаю, когда был недостаточно сильным, недостаточно убедительным. Это фиксируется сразу организмом, но считать это ошибкой трудно.[b]— Что вы больше всего любите и ненавидите в театре? [/b]— Люблю за то, что я здесь не один. И ненавижу театр за то, что я здесь не один.[b]— Что окажется в сухом остатке, если выпарить все наносное? [/b]— Останется тот самый мальчик, который живет в коммунальной квартире, в маленькой комнате с отцом и мамой. Людьми, своим поведением напоминающими гениальных клоунов и непроизвольно обучающими его умению жить чистосердечно. Не заботясь о том, какое впечатление ты производишь на окружающих. И умению любить. Да, я бы сказал так: научившими его любви, а первое все вычеркните.