Пусть кушают

[b]Политики спорят: перезахоронить ли Сталина в Гори или оставить труп в Москве на память? А может, сжечь да по ветру развеять? Музыка Шостаковича не дает забыть о самом кровавом времени за всю историю человечества. Особенно полезна она тем, кому хотелось бы видеть Россию ХХ века исключительно страной небывалого энтузиазма и всеобщего процветания.[/b]Может быть, поэтому сейчас, когда даже симфонические концерты тяготеют к форме шоу, Шостаковича исполняют как-то нехотя. Идет себе обыватель, так сказать, в храм искусства – а ему разворачивают зеркало, только что сиявшее софитами иллюзорной жизни, обратной, черной стороной.Каждое исполнение исповедальных сочинений Шостаковича – поступок со стороны музыкантов. Осенью Владимир Федосеев с Большим симфоническим оркестром им. Чайковского уже исполнил Четвертую симфонию, задав Году Шостаковича высокую планку. Правда, никто догонять не собирается. Да и кому по силам? В эту субботу в Большом зале консерватории в рамках Общедоступного абонемента, само существование которого делает оркестру честь, для нормальной (читай: небогатой, интеллектуальной, отзывчивой) публики играли Шостаковича, который вообще вряд ли заинтересует любителей выложить 20 тысяч за место в партере лишь за то, чтобы в антракте покрутиться в престижной тусовке. Зал был полон – кто бы сомневался! Сначала – Первый фортепианный концерт (1933 г.). Не у всякого пианиста это сочинение засверкает своим экстравагантным, если не хулиганским, блеском. Денис Мацуев, измотавшийся по расхожим концертам, тут был на месте – парадоксальным образом. Его мощные руки-крабы не знают физических трудностей в шостаковичских наворотах, поэтому из-под пальцев, как из-под копыт, искры летели. И фантасмагорический вальс, и бег напролом, наперегонки с нахальной трубой (солист Александр Козлов), в финале подтвердили, что сочинение, давно растасканное на бесплатное оформление малобюджетных спектаклей, попрежнему способно восхищать. И что смелость письма еще не раз толкнет исполнителей на отчаянные интерпретации.В пару к задиристому концерту в этот вечер звучала Восьмая симфония. Это испытание. После знаменитой Седьмой, «Ленинградской», от композитора ждали чего-то жизнеутверждающего, а он в 1943-м создал этот памятник замордованной советской стране. В том-то и феномен, что Шостакович – не обличитель и не летописец нашей истории, а, по выражению дирижера Евгения Светланова, ее созидатель, действующее лицо. Тем ценнее свидетельство.Первая часть – чуть не полчаса. Когда дирижер Кирилл Кондрашин (по поводу Четвертой симфонии) однажды заикнулся Шостаковичу о длиннотах, которые «будут скучны публике», в ответ услышал: «Пусть кушают, пусть кушают». (Записано без восклицательного знака – типичный Дмитрий Дмитриевич.) И вот вам – кушайте. Если и появляется в Восьмой симфонии просветный мажор – то как тощая былинка на обочине, которую тут же затопчут. Изматывающее страдание было привычным содержанием жизни миллионов людей: вот оно, это страдание, кто не знал его – прочувствуйте. Докушивайте.Самая жуткая, конечно, третья часть. Давит на психику сильнее пресловутого марша Седьмой симфонии. Там все – давно, быстро и навек – разложили на конкретные события, а здесь сочетание мертвящего холода и долбящего ритма токкаты вынудит ощутить нутром, что жизнь на Земле не вечна.Восьмую симфонию на Западе расценивают как выражение высшего отчаяния. Но не случайно же она написана не где-нибудь, а в конкретной стране, где любили мучить людей, и сейчас тоже любят. Мол, цель – высока, а люди – сор. Глядишь – а пейзаж-то уже потусторонний. Все это у Шостаковича слышно. И не раз и не два его излюбленная труба обрисует, как несется последняя ипостась гоголевской тройки – может, только уже голый остов ее – по нечеловеческим ухабам неведомо куда.Представляешь себе Дмитрия Дмитриевича после такого впечатляющего исполнения – стоит, смущенно разводит руками… А Владимир Федосеев, мыслящий себя скромным исполнителем творческой воли автора, невольно ставит на место многих коллег, любящих презентации и пресс-конференции. И то: чтобы вот так, как у Федосеева, единым потоком, звучали скрипки, чтобы духовые трубили будто с неба, чтобы каждый солист в оркестре ощущал свою не роль, а миссию, БСО понадобились десятилетия и работы, и доверия, и неравнодушия к судьбе своей страны.