Подышать парижским воздухом

[b]Если, устраиваясь за столиком французской кофейни, например, в Москве или Питере, вы вдруг обращали внимание на фотографию на стене – черно-белый, явно сделанный в далекие и лохматые годы снимок угла старой парижской улицы или пенсионера в канотье, одиноко сидящего за столиком уличного кафе перед полупустой рюмкой, – это наверняка была фотография Брассая. Или уж точно фотографа, подражавшего манере Брассая.[/b]Подражали ему очень многие, ведь он один из тех, чьими глазами весь мир увидел и полюбил Париж, его блеск и нищету, его грязь и чистоту, его такой разношерстный люд, обшарпанные стены, его солнце и туманы.Брассай сделал для Парижа то же самое, что в XIX веке Бальзак, а в ХХ – Сименон. Он заглянул во все дыры, облазил все медвежьи углы, запечатлел и тихие утренние, и бурные дневные, и особенно (этим прославился в молодости) опасные ночные часы. Фотография – удивительная вещь: рассматриваешь снимки, сделанные внутри публичного дома, где жирные проститутки раздеваются, сидя на биде, или на солнечной улице, где старый бородатый профессор, похожий на клошара, увлеченно роется в лотке букиниста, или молодежную банду хулиганов в пыльных башмаках и поношенных рабочих костюмах с чужого плеча, толкающихся в темной ночной подворотне, – и вспоминаешь, сколько раз видел это в кино, вот точно такое, столь же правдоподобное. Но ведь в кино надо одеть актера, отрепетировать сцену. А тут все неподдельное.Брассай со своей камерой совершил путешествие в глубь подлинной парижской жизни. И никакого кино, все взаправду. Девушку, с которой познакомился за русским бильярдом в дешевой кафешке, не пришлось долго уговаривать посмотреть прямо в объектив. Щелкнув подсмотренное объятие влюбленной пары в уголке бистро и будучи замеченным, Брассай просто идет навстречу, раскрыв объятия, – и вот следующий снимок: тот же молодой человек, уже без своей девушки, приветливо улыбается фотографу. А великосветский гомосексуалист охотно и кокетливо позирует ему, хищно выгнув спину в мехах.Париж Жоржа Сименона, Эдит Пиаф, Жана Жене, и не только. Ведь Брассай дружил с представителями совсем другого крыла.Великий Пикассо, который еще не был тогда столь великим, запечатлен им в убогой мастерской еще даже не облысевшим. О нем Брассай напишет в преклонные годы целую книгу воспоминаний, переведенных и на русский.Его талантом восторгался Сальвадор Дали. Генри Миллер писал о нем с восхищением (а Брассай писал с восхищением о Генри Миллере). Писательский дар фотографа оценил президент Франции Франсуа Миттеран. Но сам Брассай куда серьезнее относился к своим амбициям быть художником. На выставке можно видеть и его черно-белые узоры-фантазии в стиле сюрреализма: «Женщина-амфора», «Женщина-мандолина», «Обнаженная жительница Севильи»… Ни обнаженной, ни даже женщины узнать на последней работе нельзя. А вот Севилья, Андалусия, неповторимые мавританские изгибы ее линий узнаются сразу.Сюрреалистичны и фотографии из забавной серии «Непроизвольные статуи», например «Выдавленная зубная паста», – снятая в необычном ракурсе, застывшая кружками кучка пасты напоминает не то диковинного моллюска, не то фантастическую скульптуру-шутку Дали.Любовь к Парижу юному румыну Дьюле Хамасу передал отец, скромный преподаватель французского языка в местечке Брассо. Уехав в Париж, Дьюла взял псевдоним по названию родного городка. Его ранние годы пришлись на 1920-е, когда богема со всей Европы тусовалась в столице Франции, совсем не такой благоустроенной, как ныне, но куда более живой и гостеприимной.Там он всю жизнь и прожил. Брассай умер в 1984-м, любимый публикой, признанный властями. Что и понятно. Ведь он один из лучших летописцев Парижа. Что бы ни снимал Брассай – молнию, вертикально разрезающую парижское небо, или статую маршала Нея в ночном тумане, или простого зеленщика у своей лавки, – это всегда настоящий Париж. Так что если ваше внимание вдруг остановит снимок, с которого пахнет парижским воздухом, – это наверняка он, Брассай.[b]На илл.:[i] Брассай – летописец Парижа. 70-е годы.[/b][/i]