Ничья с путчистами

В прошлом году был проведен опрос «Левада-центром» (более свежего нет, но не думаю, что настроения с тех пор сильно изменились), по итогам которого выяснилось, что 38 процентов россиян считают августовский путч 1991 года «трагическим событием, имевшим гибельные последствия для страны и народа», 36 процентов ответили, что это «просто эпизод борьбы за власть в высшем руководстве страны», лишь 6 процентов согласились с тем, что это «победа демократической революции, покончившей с властью КПСС». При этом больше половины (53 процента) считают, что тогда не были правы ни сторонники Государственного комитета по чрезвычайному положению (ГКЧП), ни демократы во главе с Борисом Ельциным.  

То есть большинство не видят в тех событиях той силы, за которой они готовы были бы признать ее историческую правоту. Теоретически можно было бы сказать, что «народ всегда прав», но народ практически на всей территории России в те дни по большей части безмолвствовал, наблюдая, чем дело кончится в столице, где на защиту Белого дома (куда прибыл потом никем не интернированный Ельцин) действительно встали сотни горожан. Бездействовали по большей части армия и спецслужбы, которые тоже заняли выжидательную позицию.

Войска, с одной стороны, подчинились приказу и вошли в Москву, однако активных действий по подавлению беспорядков (которые если и можно было считать таковыми, то только вблизи Белого дома на Краснопресненской набережной) или установлению новой власти (условно диктатуры) так и не предприняли. Во-первых, подавлять за пределами Садового кольца, собственно, особо было некого. Во-вторых, есть ощущение, что многие чиновники и власти на местах формально подчинились бы победившей стороне. Однако путч был донельзя скверно организован, кажется, путчисты сами толком не знали, что и как надо делать.

Кадры советской кинохроники 30-х годов прошлого века показывают нам романтиков, которые на «стройках века» месили ногами раствор для плотин электростанций / Кадр из фильма «Мне 20 лет»

Вроде бы главная цель была «спасти Советский Союз». На 20 августа планировалось подписание нового Договора о Союзе Суверенных Государств. Оно было сорвано, но поскольку к этой идее сразу после поражения путчистов никто так, по сути, всерьез не вернулся (пытались было нечто похожее организовать в декабре того же года, но очень вяло), есть сильные подозрения в том, что новый союз оказался бы более жизнеспособным и внятным объединением, чем возникшее позже СНГ. СССР на тот момент спасти уже было невозможно, потому что спасать было уже фактически нечего.

В марте 1991 года вроде бы состоялся референдум о сохранении Союза, на котором три четверти принявших в нем участие действительно проголосовали «за» (но не от списочного состава избирателей). Это часто потом приводили в пример того, что, дескать, воля народа была попрана. Но при этом пять республик в нем отказались принять участие, то есть фактически уже нацелились на выход (Грузия, Армения и три прибалтийские). Кроме того, в Казахстане и на Украине изменили формулировки общесоюзного референдума, обусловив сохранение своего членства в нем определенными условиями. То есть все голосовали за разный союз.

В прежнем виде его можно было бы попытаться сохранить разве что ценой большой войны по типу югославской. Вряд ли даже ГКЧП такое замышлял. К тому же надо учитывать, что наиболее боеспособные войсковые группировки на тот момент находились, скорее, на территории Украины, они могли выйти из подчинения Москве и перейти на сторону местного руководства. Ровно то же могло произойти и в Казахстане, которым уже тогда руководил Нурсултан Назарбаев. О военных операциях в Прибалтике той поры и говорить не приходится: это было бы почище многолетней войны против «лесных братьев» первых послевоенных лет (против бандеровцев на Украине операции тоже затянулись).

Но самое главное, что ГКЧП вряд ли смог бы оперативно справиться с теми накопившимися экономическими проблемами в советской экономике, которые привели к пустым прилавкам и безуспешным попыткам наладить рационированное снабжение (по карточкам). Этому режиму никто не стал бы слать гуманитарную помощь с Запада. С ним не стали бы даже разговаривать о «компенсациях» за выход советских войск из объединяющейся Германии. Скорее, стали бы давить санкциями. И весьма скоро, оказавшись у разбитого экономического «корыта», путчисты, вполне возможно, если бы продержались у власти на урезанной территории СССР (которая свелась бы фактически к территории самой России), были бы вынуждены пойти на примерно те же чрезвычайные экономические меры, на какие пошел уже Ельцин после распада СССР. А именно введение в той или иной мере рыночной экономики со свободным ценообразованием и частной собственностью, по крайней мере, для малых предприятий.

В то же время стоит заметить, что возникший после провала путча и окончательного развала Советского Союза общественно-политический строй  отнюдь не стал воплощением наивных идеалистических мечтаний наиболее демократически настроенных условных «защитников Белого дома». В этом смысле по прошествии почти трех десятилетий применительно к итогам августа 1991 года следует, видимо, говорить скорее не о поражении путчистов, а о «ничьей».

Между идеями демократии «европейского образца», о которой все равно не имели внятного представления, и вековыми традициями российской государственности, которые во многих сферах общественной жизни и экономики взяли в конечном счете верх. Глупые путчисты просто попытались подтолкнуть под руку госпожу Историю. Но она сама лучше знает, что и как делать на нашей огромной территории.  

Мнение колумнистов может не совпадать с точкой зрения редакции