Микробиолог Зинаида Ермольева отменила приговор миллионам соотечественников

78 лет назад совершила свой первый военный подвиг московский микробиолог Зинаида Ермольева (1898–1974). В апреле 1942 года в Сталинграде, еще только готовившемся к знаменитой битве, случилась вспышка холеры — и Ермольева благодаря разработанному ей лекарству помогла быстро обуздать эпидемию. А по возвращении в Москву ей предстоял второй подвиг — открытие советского пенициллина. Причем оба препарата были созданы буквально «на коленке».

В подмосковном Быкове, где был расположен ныне закрытый аэропорт, случилось ЧП: безо всякой заявки приблизился неизвестный самолет. Да, советский. Но время-то — осень 1942 года! Охранники имели право открыть огонь на поражение, но на всякий случай решили подождать. Самолет приземлился на секунду и снова взвился в небо, а на земле осталась маленькая фигурка с чемоданчиком. Женщина, причем штатская.

— Это я попросила высадить меня здесь! — оправдывалась гражданка. — Мне отсюда быстрее добраться до Наркомата здравоохранения, чем из аэропорта на Ходынке!

Она несколько раз назвала свое имя и должность — Зинаида Ермольева, Всесоюзный институт экспериментальной медицины, заведующая лабораторией. Но охранникам это ничего не говорило. Зато начальник аэродрома Федотов, вместо того чтобы наорать на подозрительную пассажирку, заключил ее в объятия.

Всего за несколько месяцев до этого Федотов был простым пилотом и вывозил эту женщину из Сталинграда. А теперь она возвращалась из Астрахани, где тоже помогла задушить в зародыше эпидемию холеры. Конечно, срочная посадка в Быкове казалась глупым риском. Но Зинаида Виссарионовна не совершила бы и половины своих достижений, если бы постоянно не нарушала правила.

Отомстить за композитора

Гимназистку Зину Ермольеву, дочь донского казачьего старшины, потрясла история Петра Чайковского: ее любимый композитор скончался во время эпидемии холеры. И девушка решила найти средство, которое поможет бороться с этой болезнью. По крайней мере так рассказывалось в советских биографиях Зинаиды Виссарионовны.

— Я от нее об этом не слышала, но поклонницей Чайковского она действительно была, — признается Ирина Власова, доцент Российской медицинской академии непрерывного профессионального образования, сотрудница Ермольевой и свидетельница последних десятилетий ее жизни. — Мы часто ходили в Консерваторию, и она говорила о его произведениях с трогательной любовью.

В 1917 году Зина поступила на медицинский факультет Донского (ныне — Ростовского государственного) университета и плотно занялась микробиологией. «Я чуть свет лазила через форточку в лабораторию, — вспоминала Зинаида Виссарионовна свои студенческие годы. — Все кругом было закрыто, а мне хотелось лишний часок-другой посвятить опытам».

Пожиратель бактерий

Еще с XIX века было известно, что холеру вызывает особый вибрион. Но Зина решила доказать, что у него есть «собратья» — холероподобные вибрионы, приводящие к такому же результату. Один из них, между прочим, присутствовал в воде из ростовского водопровода. Окончательный ответ мог дать только эксперимент на человеке. А именно — на себе. В 1922 году 24-летняя Зинаида приняла соды, чтобы нейтрализовать желудочный сок, а затем выпила целую пробирку подозрительных микробов. Через 30 часов у нее началась классическая холера. Благодаря эксперименту Ермольевой были разработаны санитарные нормы хлорирования воды, которые действуют до сих пор.

В 1925 году Зинаида Виссарионовна переехала в Москву. В 1940 году под ее руководством был создан первый «холерный фаг» («фагос» погречески — «пожираю») — вирус, убивающий вредоносные бактерии. Вскоре ей довелось его опробовать. В июле 1941 года Ермольеву направили в Термез, самый южный город Узбекистана. По ту сторону границы, в Афганистане, случилась вспышка холеры, надо было сыграть на опережение. Препарат добавляли в колодцы, заставляли местных жителей принимать его — и на советской территории обошлось без эпидемии.

Битве — да, эпидемии — нет

В апреле 1942 года в Сталинграде, тогда еще прифронтовом городе, заметили первые вспышки холеры. Правда, на территории, занятой немцами, но ведь для вибриона линии фронта не существует… Холера считалась неизменным спутником боевых действий, особенно в жарком климате. Но теперь впервые представился шанс вовремя переломить ситуацию.

Ермольева вылетела в Сталинград и помогла местным эпидемиологам разработать план профилактических мероприятий. «В этой борьбе с невидимой армией принимали участие все, кто оставался в городе, — писала впоследствии Зинаида Виссарионовна. — Обходили их ежедневно и спрашивали, нет ли больных, которых надо немедленно госпитализировать. Другие хлорировали колодцы, дежурили в булочных, на эвакопунктах. Из города нельзя было уехать без справки о фагировании (то есть приеме бактериофага. — «ВМ»). Даже в булочных не выдавался хлеб без такой справки. <…> Ежедневно принимали бактериофаг 50 тысяч человек. Этого еще никогда не было в истории».

Привезенный из Москвы бактериофаг быстро закончился. Ермольева затребовала новую партию — но эшелон, в котором ее везли, разбомбили… Оставалось одно — наладить сложное микробиологическое производство прямо в Сталинграде, под обстрелом, в подвале одного из домов («верхнего этажа не стало уже при мне»,— вспоминала Зинаида Виссарионовна). Благодаря этому Сталинградская битва обошлась без холерного «сопровождения».

В сентябре 1942 года, уже в разгар боевых действий, Ермольевой чудом удалось вырваться из города (через 15 минут после того как ее самолет поднялся в воздух, аэродром был уничтожен немецкими бомбардировщиками). После серии коротких командировок в другие южные города СССР, где тоже нужно было наладить противохолерную профилактику, Ермольева вернулась в Москву. Там ей предстояло оспорить еще один старый как мир закон.

Спасительная плесень

Вплоть до 1940-х годов любая инфекция, попавшая в рану, приводила к заражению крови. В 1928 году английский ученый Александр Флеминг обнаружил, что грибок «пеницилл золотистый», полученный из обычной плесени, способен убивать болезнетворные бактерии. Но промышленное производство препарата «пенициллин» началось только в 1941 году в Англии (позже его перенесли в США).

Наркомат здравоохранения СССР пытался купить лицензию на производство лекарства, но англичане затянули переговоры, а потом заломили неподъемную цену. Пришлось в начале 1942 года наладить «импортозамещение» в прифронтовой Москве, на улице Обуха (так называлось Воронцово Поле). Там находился Всесоюзный институт экспериментальной медицины (ВИЭМ). А во флигеле этого института размещалась коммунальная квартира для его сотрудников. В этой коммуналке и устроили экспериментально-производственную лабораторию, которую возглавила Ермольева. Ее сотрудники устроили по всей Москве охоту за плесенью.

— Образцы плесени переносились на среду, засеянную стрептококками и стафилоккоками, — объясняет Ирина Власова. — Через сутки лабораторную посуду вынимали из термостата — и обнаруживалось, что грибок никакого вреда бактериям не причинил…

Девяносто два эксперимента — и все впустую! Но, как говорится, не было бы счастья… Осенью во время одной из воздушных тревог младшая научная сотрудница Тамара Балезина оказалась в местном бомбоубежище лицом к стене. И заметила между камнями плесень, какой раньше не видела.

Подземный трофей, опознанный как «пенициллум крустозум», оказался безотказным убийцей вредных бактерий. Препарат, названный «пенициллинкрустозин ВИЭМ», проверили сперва на мышах и морских свинках. А потом… на муже Тамары Балезиной, старшем помощнике уполномоченного Государственного комитета обороны по науке. Степан Балезин успешно залечил крустозином трофическую язву на руке. Лишь после этого, уже в ноябре 1942 года, приступили к испытаниям в клиниках.

«Сахар мне нужен для людей»

Экспериментальной площадкой для советского пенициллина стала клиника Первого медицинского института. Сотрудникам Ермольевой дали группу из 25 тяжелых раненых, у которых уже развился сепсис. И все пациенты пошли на поправку. К эксперименту присоединились еще три клиники. Каждый четверг в кабинете Ермольевой собирали совещания. Известный хирург Василий Шлапоберский докладывал о состоянии одного из пациентов: у того после поправку. К эксперименту присоединились еще три клиники. Каждый четверг в кабинете Ермольевой собирали совещания. Известный хирург Василий Шлапоберский докладывал о состоянии одного из пациентов: у того после сквозного осколочного ранения коленного сустава началось гнойное воспаление кости, а потом к нему добавилась пневмония.

— Температура 40 градусов, пульс 120 в минуту, сильнейший озноб, бессонница, — перечислял Василий Шлапоберский. — Словом, ярко выраженная картина общего тяжелого заражения. Начали лечить пенициллином-крустозином. Через девять дней температура упала. Рана начала заживать, наступило выздоровление…

Спрос на пенициллин с каждым днем возрастал. Лаборатория Ермольевой работала в три смены. А потом на одном из московских заводов организовали пенициллиновый цех. Для питательной среды, на которой выращивали плесень, требовалось много глюкозы, а ее в военное время надо было добывать с боем.

— Нет и не будет твоему грибку сахара! — заявил было Зинаиде Виссарионовне начальник снабжения Наркомата здравоохранения. — Он мне нужен для людей.

Тем не менее к лету 1943 года в Москве наладили не только промышленное производство пенициллина, но и научились его сушить — в вакууме, на холоде. Вместо скоропортящейся жидкости получался коричневый порошок, который можно было доставлять в госпиталя.

Союзники снимают шляпу

В январе 1944 года в Москву прибыла делегация западных ученых во главе с профессором Говардом Флори — одним из разработчиков англоамериканского пенициллина. Здесь Флори впервые услышал, что в СССР не просто создан аналог этого средства — им уже исцелили более 1200 человек. Флори привез с собой свой штамм и некоторое количество препарата.

В лаборатории на улице Обуха двум лекарствам-союзникам устроили состязание.

«Разумеется, мы всю ночь не спали, волновались, думали о том, как будет «вести себя» наш штамм в непривычных для него условиях, — вспоминала Зинаида Ермольева. — Испытывали его новыми для нас методами, да и питательная среда была чужая — английская. Какова же была наша радость, когда, открыв запломбированные термостаты, Флори торжественно заявил, что наш штамм активнее английского: 28 единиц в 1 мл против 20 единиц в 1 мл английского штамма».

Говард Флори захотел сравнить лекарства и в клинических условиях. Каждый день он приходил в Яузскую больницу, в 12-местную палату для тяжелораненых. Шести бойцам с заражением крови кололи западный пенициллин, другим шести — советский. «Мы давали обычные для нашей практики дозы, — писала в воспоминаниях Зинаида Ермольева. — Они были в 10 раз меньшими, чем английские. А результат был одинаковый. На десятый день обе группы раненых были на пути к выздоровлению».

Разумеется, Флори был очарован своей русской конкуренткой и много времени проводил в разговорах с нею. Он спросил, почему коллеги в шутку называют ее «ханум». Ермольева объяснила, что на Востоке это уважительное обращение к женщине, вроде «госпожа», что оно ставится после имени и что это прозвище прилипло к ней после узбекской противохолерной экспедиции. «Пенициллин-ханум!» — воскликнул Говард Флори, объединив в этом комплименте два главнейших достижения Ермольевой. Позднее биографы переиначат эту фразу в более понятное европейскому уху «мадам Пенициллин» или «госпожа Пенициллин».

«Ни одной отрезанной ноги!»

Осенью 1944 года Зинаида Ермольева в составе бригады, которую возглавлял главный хирург Советской армии Николай Бурденко, отправилась на Первый прибалтийский фронт для испытания нового лекарства в полевых госпиталях. Итоги поездки, растянувшейся на полгода, Зинаида Виссарионовна подводила гордой фразой: «Ни одной отрезанной ноги!» Николай Бурденко в брошюре «Письма к хирургам фронтов о пенициллине» (1945) в целом одобрил препарат, однако указал, что у него все же много побочных действий. Бурденко также опроверг тезис, будто советское лекарство сильнее западного и может использоваться в меньших количествах: дозы отечественного средства должны быть «уравнены с дозами, принятыми английскими и американскими врачами». Советский пенициллин, безусловно, требовал доработки, но занимались этим впоследствии уже другие ученые. В 1952 году Зинаида Виссарионовна перешла в Центральный институт усовершенствования врачей (ныне Российская медицинская академия непрерывного профессионального образования), заведовала кафедрой микробиологии и лабораторией новых антибиотиков.

Она оставалась на посту в прямом смысле до последнего дня — скончалась 2 декабря 1974 года, на 77-м году жизни, успев утром провести научную конференцию.

ПРЯМАЯ РЕЧЬ

Александр Балезин, главный научный сотрудник института всеобщей истории РАН:

— Моя мама, Тамара Балезина, дружила с Ермольевой до самой ее смерти. Зинаида Виссарионовна действительно до последних дней сохраняла не только способность к работе, но и любовь к земным удовольствиям. Любила ходить в гости, вкусно поесть, потанцевать. В 1965 году в Узбекистане разразилась локальная вспышка холеры, и Зинаиде Виссарионовне пришлось туда отправиться. Знаете, на что жаловалась потом эта 67-летняя женщина? «Меня сорвали из санатория ЦК, а я там только начала разучивать танец хали-гали!»

ЛЮБОПЫТНО

Зинаида Ермольева была дважды замужем. Ее первым супругом (1928–1930) был знаменитый вирусолог Лев Зильбер, старший брат писателя Вениамина Каверина.

В 1930–1944 годах Зильбера трижды арестовывали и подолгу держали в заключении. Каждый раз Ермольева, забыв обиды, хлопотала за бывшего мужа. Зинаида Ермольева стала прототипом Татьяны Власенковой, героини романа Вениамина Каверина «Открытая книга» (1953–1956).

Читайте также: Хороший шанс объединиться. Психиатр Андрей Жиляев — о потерях и приобретениях после коронавируса