Оплот декабрьского восстания

Хотя, и я, наверное, немного предвзят, когда вспоминаю этот дом №5 по улице Макаренко. Четверть века назад вместе с друзьями из эколого-культурного объединения «Слобода» я пытался спасти хоть что-то из его исторической «родной» фурнитуры, элементов отделки и декора. Дело в том, что его поставили на полную реконструкцию, заключавшуюся в полном сломе всех этажей. От того здания осталась только коробка стен. А спасенные фрагменты сегодня хранятся где-то в запасниках Политехнического музея.

Педагогическая история

Этот дом на углу улиц Макаренко (до 1961 года — Лобковский переулок) и Жуковского (до 1936 года — Мыльников переулок) имеет богатую «педагогическую» историю. В начале ХХ века здесь было реальное училище И.И. Фидлера, о котором можно прочитать во всех учебниках по русской истории.

«Педагогическая» история дома продолжалась до недавнего времени: много лет здесь располагался филиал Академии Педагогических Наук. Да и сейчас здесь находится Институт содержания и методов обучения и Британский языковой центр образовательных услуг. Сам видел, когда в минувшие выходные прогуливался в этих местах. Даже тяжелая дубовая дверь, похоже сохранилась со старых времен.

В это здание училище Фидлера переехало с Мясницкой улицы в 1898 году. Построено оно было по проекту австрийского архитектора Семена Эйбушитца. На его счету много интересных домов в столице. Например здание объединенного банка на углу Кузнецкого моста и Рождественки. Кстати, умер он именно в год переезда в его дом училища Фидлера.

В 1901 году здание расширили пристройкой с левой стороны. Сделал это архитектор Карл Гиппиус. Он тоже оставил богатое архитектурное наследство. Это Гиппиус спроектировал чайный магазин Перловых на Мясницкой. А до 1941 года, до самой смерти был главным архитектором Московского зоопарка, который и организовался при его активном участии.

Расстрелянная дружина

В 1900 году дом принадлежал Р.Э. Фидлер. К сожалению, имя за давностью лет не сохранилось.

Здесь 5 декабря 1905 года Московский Совет Рабочих Депутатов назначил на 7 декабря всеобщую стачку, перешедшую в вооруженное восстание. Училище Фидлера уже давно было одним из центров, в котором собирались революционные организации, там часто происходили и митинги.

9 декабря в училище Фидлера собрались на совещание дружинники, гимназисты и студенты. Всего около 200 человек. Обсуждался план захвата Николаевского вокзала с целью перерезать сообщение Москвы с Петербургом.

После собрания дружинники хотели пойти разоружать полицию. К 21 часу дом Фидлера был окружен войсками, которые предъявили ультиматум о сдаче. Дружинники, вооруженные револьверами, решили сражаться.

Из воспоминаний эсэра Владимира Зензинова «Пережитое»:

Вестибюль сейчас же заняла полиция и жандармы. Вверх шла широкая лестница. Дружинники расположились в верхних этажах - всего в доме было четыре этажа. Из опрокинутых и наваленных одна на другую школьных парт и скамей была устроена внизу лестницы баррикада. Офицер предложил забаррикадировавшимся сдаться. Один из начальников дружины, стоя на верхней площадке лестницы, несколько раз спрашивал стоявших за ним, желают ли они сдаться - и каждый раз получал единодушный ответ: "Будем бороться до последней капли крови! Лучше умереть всем вместе!" Особенно горячились дружинники из Кавказской дружины. Офицер предложил уйти всем женщинам.

Две сестры милосердия хотели было уйти, но дружинники им это отсоветовали. "Всё равно вас на улице растерзают!" - "Вы должны уйти", - говорил офицер двум юным гимназисткам. - "Нет, нам и здесь хорошо", - отвечали они, смеясь.

- "Мы вас всех перестреляем, лучше уходите", - шутил офицер. - "Да ведь мы в санитарном отряде - кто же будет раненых перевязывать?" "Ничего, у нас есть свой Красный Крест", - убеждал офицер. Городовые и драгуны смеялись.

Подслушали разговор по телефону с Охранным Отделением.

- "Переговоры переговорами, а все-таки всех перерубим". В 10.30 сообщили, что привезли орудия и наставили их на дом. Но никто не верил, что они начнут действовать. Думали, что повторится то же самое, что вчера было в "Аквариуме - в конце концов, всех отпустят. - "Даем вам четверть часа на размышление, - сказал офицер. - Если не сдадитесь, ровно через четверть часа начнем стрелять". - Солдаты и все полицейские вышли на улицу. Сверху свалили ещё несколько парт. Все встали по местам. Внизу - маузеры и винтовки, выше - браунинги и револьверы. Санитарный отряд расположился в четвёртом этаже. Было страшно тихо, но настроение у всех было приподнятое. Все были возбуждены, но молчали. Прошло десять минут. Три раза проиграл сигнальный рожок - и раздался холостой залп из орудий. В четвертом этаже поднялась страшная суматоха. Две сестры милосердия упали в обморок, некоторым санитарам сделалось дурно - их отпаивали водой. Но скоро все оправились. Дружинники были спокойны.

Не прошло и минуты - и в ярко освещенные окна четвертого этажа со страшным треском полетели снаряды. Окна со звоном вылетали. Все старались укрыться от снарядов - упали на пол, залезли под парты и ползком выбрались в коридор. Многие крестились. Дружинники стали стрелять как попало. С четвертого этажа бросили пять бомб - из них разорвались только три. Одной из них был убит тот самый офицер, который вёл переговоры и шутил с курсистками. Трое дружинников были ранены, один - убит. После седьмого залпа орудия смолкли. С улицы явился солдат с белым флагом и новым предложением сдаться. Начальник дружины опять начал спрашивать, кто желает сдаться.

Парламентёру ответили, что сдаваться отказываются. Во время 15-ти минутной передышки И. И. Фидлер ходил по лестнице и упрашивал дружинников: - "Ради Бога, не стреляйте! Сдавайтесь!" - Дружинники ему ответили: - "Иван Иванович, не смущайте публику - уходите, а то мы вас застрелим". - Фидлер вышел на улицу и стал умолять войска не стрелять. Околоточный подошёл к нему и со словами – «мне от вас нужно справочку маленькую получить» - выстрелил ему в ногу. Фидлер упал, его увезли (он остался потом хромым на всю жизнь - это хорошо помнят парижане, среди которых Фидлер жил, в эмиграции, где и умер). Опять загрохотали пушки и затрещали пулеметы.

Шрапнель рвалась в комнатах. В доме был ад. Обстрел продолжался до часу ночи. Наконец, видя бесполезность сопротивления - револьверы против пушек! послали двух парламентеров заявить войскам, что сдаются. Когда парламентеры вышли с белым флагом на улицу, пальба прекратилась. Вскоре оба вернулись и сообщили, что командующий отрядом офицер дал честное слово, что больше стрелять не будут, всех сдавшихся отведут в пересыльную тюрьму (Бутырки) и там перепишут. К моменту сдачи в доме оставалось 130-140 человек. Человек 30 главным образом рабочие из железнодорожной дружины и один солдат, бывший в числе дружинников - успели спастись через забор. Сначала вышла первая большая группа - человек 80-100. Оставшиеся спешно ломали оружие, чтобы оно не досталось врагу - с размаху ударяли револьверами и винтовками о железные перила лестницы. На месте найдены были потом полицией 13 бомб, 18 винтовок и 15 браунингов.

Часть сдавшихся была зарублена уланами. Приказ отдал корнет Соколовский, и если бы не остановивший бойню Рахманинов, то едва ли кто-нибудь уцелел. Тем не менее многие фидлеровцы получили увечья, а около 20 человек были зарублены. Небольшой части дружинников удалось бежать. Впоследствии 99 человек были преданы суду, но большинство из них — оправданы.

Фидлера арестовали, несколько месяцев он просидел в Бутырке, но вскоре отпущен под залог. Он выводы сделал: вместе с ведущими педагогами эмигрировал во Францию и под Парижем в 1907 году организовал новую русскую гимназию, став ее директором.

Весть об артиллерийском обстреле дома Фидлера облетела всю Москву и всюду вызвала негодование: Москва встала определенно на сторону революции.

По всему городу росли баррикады - они всюду вырастали буквально как из-под земли. Срубленные и поваленные телеграфные столбы, выломанные деревянные ворота, чугунные решётки, доски, пустые деревянные ящики, поленья дров, всё, что попадало под руку - все это выволакивалось на улицы и порой буквально в несколько минут поперек улицы вырастала баррикада в рост человека.

ЦИТАТА

10 декабря 1905 года сразу после артобстрела министр внутренних дел Российской империи Дурново тревожно спрашивал по телефону адмирала Дубасова: «Зачем вы обстреливали дом Фидлера?» На что Дубасов отвечал: «Сам спохватился, но было поздно».

А здание с провалами от снарядов вскоре отремонтировали, и в нем расположилось частное реальное училище, директором которого до 1918 г. был Бажанов.

В 1914 г. дом принадлежал Георгу Густавовичу Штруку. Здесь же жила его семья.

Потом у дома была трудная советская история.

С 1960 года в здании находились институты и типография Академии педагогических наук РСФСР.

В апреле 1992 года Правительство города, озабоченное внешним видом домов, выпустило постановление «О неотложных мерах по приведению в порядок фасадов административных зданий и упорядочению использования нежилых помещений на территории Центрального административного округа».

В ноябре того же года оно выпустило постановление «Об изъятии и дальнейшем использовании здания, расположенного по адресу: улица Макаренко, дом 5». Этим постановлением здание изымалось у Академии педагогических наук и передавалось в аренду другому арендатору сроком на 10 лет. В качестве причины указывалось невыполнение Академией педагогических наук апрельского постановления.

А в 2002 г. здание было полностью реконструировано, и Академия вернулась..

"Школьный альбом" Юрия Нагибина

После революции в здании бывшего училища Фидлера образовалась школа № 41 Бауманского района, которую позже перенумеровали в 26.

А в 36-м школе присвоили номер 311. В 1928-1938 гг. в этой школе учился Юра Левенталь, ставший впоследствии Юрием Нагибиным. О своих одноклассниках Нагибин написал в рассказе «Школьный альбом». В нем Нагибин рассказал о своих одноклассниках, многие из которых погибли в 1941-1945-х годах.

Рассказывая о школьном «рядовом альбоме», писатель стремился, чтобы по его пятидесяти однокашникам можно было «судить обо всем поколении, судьба которого была сурова. Но и мертвые и живые сохранили достоинство Человека».

Теперь школа с номером 311 находится далеко от этого места, в Бабушкинском районе Северо-Восточного Административного округа.

Отрывки из рассказов Юрия Нагибина

ЖЕНЯ РУМЯНЦЕВА

Вот и кончился последний урок последнего дня нашей школьной жизни. Впереди еще долгие и трудные экзамены, но уроков у нас никогда не будет. Будут лекции, семинары, коллоквиумы — все такие взрослые слова! — будут вузовские аудитории и лаборатории, но не будет ни классов, ни парт. Десять школьных лет завершились по знакомой хриповатой трели звонка, что возникает внизу, в недрах учительской, и, наливаясь звуком, подымается с некоторым опозданием к нам на шестой этаж, где расположены десятые классы.

Все мы, растроганные, взволнованные, радостные и о чем-то жалеющие, растерянные и смущенные своим мгновенным превращением из школяров во взрослых людей, которым даже можно жениться, слонялись по классам и коридору, словно страшась выйти из школьных стен в мир, ставший бесконечным. И было такое чувство, будто что-то не договорено, не дожито, не исчерпано за прошедшие десять лет, будто этот день застал нас врасплох.
В распахнутые окна изливалась густая небесная синь, грубыми от страсти голосами ворковали голуби на подоконниках, крепко пахло распустившимися деревьями и политым асфальтом.
В класс заглянула Женя Румянцева:

— Сережа, можно тебя на минутку!

Я вышел в коридор. В этот необычный день и Женя показалась мне не совсем обычной. Одета она была, как всегда, несуразно: короткое, выше колен, платье, из которого она выросла еще в прошлом году, шерстяная кофточка, не сходившаяся на груди, а под ней белая с просинью от бесконечных стирок шелковая блузка, тупоносые детские туфли без каблуков. Казалось, Женя носит вещи младшей сестры. Огромные пепельные волосы Жени были кое-как собраны заколками, шпильками, гребенками вокруг маленького лица и все-таки закрывали ей лоб и щеки, а одна прядь все время попадала на ее короткий нос, и она раздраженно отмахивала ее прочь. Новым в ней был ровный тонкий румянец, окрасивший ее лицо, да живой близкий блеск больших серых глаз, то серьезно-деловитых, то рассеянно-невидящих.

— Сережа, я хотела тебе сказать: давай встретимся через десять лет.

Шутливость совсем не была свойственна Жене, и я спросил серьезно:

— Зачем?

— Мне интересно, каким ты станешь. — Женя отбросила назойливую прядь. — Ты ведь очень нравился мне все эти годы.

ЧЕРЕЗ ДВАДЦАТЬ ЛЕТ

Однажды, в начале осени, раздался телефонный звонок — меня просили приехать на литературный вечер в одну из московских школ.

— Где это? — спросил я.

— Да совсем рядом с вашей бывшей школой.

— Откуда вы знаете, где находилась моя школа?

— Одну секунду...

Послышался какой-то шорох, легкий треск в мембране, я думал, трубку передают в другие руки, оказывается, это сработала машина времени: вмиг перенесенный на двадцать лет назад, я рухнул в знакомый голос.

— Здравствуй, Сережа. Тебя еще можно так звать?

— Здравствуй, Нина.

— Ты приедешь к нам?

— К вам?

— Я преподаю здесь физкультуру.

— Конечно, приеду.

— Это бывший Машков переулок, на Чистых прудах.

— Знаю.

— Ну, мы тебя ждем. Спасибо, что согласился.

— Да чепуха...

— Будь здоров.

— До свидания.

И когда уже по ту сторону щелкнул рычажок трубки, я вдруг сказал быстро, испуганным голосом:

— Ну а как ты?!

Мы не виделись с Ниной двадцать лет, со дня окончания школы. Еще до этого мы перестали быть соседями: отец получил квартиру возле Дворца Советов. Готовясь к экзаменам в медицинский институт, я услышал, что Нина вышла замуж за нашего соученика Юрку Петрова, не за Лемешева, не за Бабочкина, не за Конрада Вейдта, а просто за Юрку Петрова, длинновязого чудака с хрупкими костями, которые он постоянно ломал на велосипедном треке, на лыжном трамплине или на чистопрудном катке. Мне это казалось чудовищной издевкой, тем более что прежде она не испытывала к нему ни малейшей склонности.

После войны мои связи с товарищами по школе совсем оборвались. Самые близкие друзья, такие как Павлик Аршанский, Борис Ладейников, погибли на фронте, не вернулась и Женя Румянцева; Карнеев навсегда уехал из Москвы — он получил кафедру в Иркутском университете; остальных тоже раскидало по городам и весям. Сохранись наша старая школа, она служила бы неким собирательным центром, но школьное помещение давно было отдано Академии педагогических наук.

История одного названия

Имя педагога Антона Семеновича Макаренко улица, где расположен дом Фидлера, получила своё название в 1961 году. Антон Макаренко (1888–1939) — педагог и писатель, организатор первой трудовой колонии для беспризорников, автор книг «Педагогическая поэма», «Флаги на башнях» и других.

Поводом для переименования послужило то, что в этом доме на углу с улицей Жуковского располагались институты Академии педагогических наук.

Криминальная хроника Лобковского переулка

24 (11) ноября 1901 года: 9-го ноября крестьянка Епифанского уезда Аграфена Гавриловна Филина встретив в Лобковском переулке подъезжавшего в санях легкового извозчика к дому Рубановича своего мужа Тимофея Михайловича Филина, вместе с его сожительницей, ростовской мещанкой Серафимой Павловой Фатьеновской, стала брызгать в них из бутылки серной кислотой, и, вылив всю жидкость, запустила в мужа этой бутылкой, причинив ему рану на лбу. Кроме того, как Филин, так и Фатыновская получили обжоги лица, а платье их, стоящее 200 р. оказалось испорченным, Филину и Фатыновской подана медицинская помощь.

17 (04) мая 1902 года: 2 мая в кузнечное заведение Соколовой, в доме Назарова, по Лобковскому переулку, за Москвою-рекою, пришел какой-то странник, лет шестидесяти, и попросил исправить имеющиеся на нем вериги: железный крест на железной цепи, такие же шапку и посох, которые в совокупности весили около двух пудов. Весть об этом страннике быстро разнеслась среди местных обывателей, и кузницу окружила громадная толпа народа, целью посмотреть на подвижника. Странник только с помощью полиции смог выйти из кузницы и пробраться сквозь толпу.

В настоящее время в здании распологается Институт содержания и методов обучения Академии педагогических наук.  / Фото: Олег Фочкин, «Вечерняя Москва»