Ольга Аросева: Читая дневники отца, я едва не ослепла от слез

- У вас осталось что-то недосказанное, не вошедшее в первую книгу «Без грима», которая вышла в 1998 году?

- Моя новая книга посвящена отцу, расстрелянному в 1938 году – на самом пике сталинских репрессий. Почти через двадцать лет после этого, в 1956 году, я узнала, что папа вел дневники. В них он  описал с детальными подробностями, день за днем,  страшные тридцатые годы. Сейчас этим уже никого не удивишь, но поверьте, было непросто – читать правду о времени, которое в середине 50-х еще было «закрыто». Книга - это мои детские воспоминания,  дневники отца, история  семьи и мое возвращение в те годы. Я буквально по крупицам собирала документы, справки, письма, где было хоть какое-нибудь упоминание об отце. Перебирая в памяти события тех трагических лет, я заново прожила их и как несмышленый, напуганный ребенок, и как взрослый человек,  имеющий за плечами  большой жизненный опыт. Отсюда и название – «Прожившая дважды».

- Как удалось совместить несовместимое - память растерянной 11-летней девочки  и  горечь  умудренного  опытом и знанием человека? Ведь это, по сути, совсем  разные люди?

- Это  кажущаяся несовместимость. Детские воспоминания  без  нынешнего осмысления тех далеких событий - как незавершенный набросок. Сейчас все встало на свои места.  Хорошо помню день, когда узнала об аресте отца. Кто-то из родственников приехал за мной в пионерский лагерь и привез в Москву. Меня не пустили в дом (жили мы в знаменитом Доме на набережной). Я стояла около дома на Каменном мосту в том, в чем приехала - в сатиновых шароварах, в белой панамке, с пионерским галстуком - и плакала. Запах Москвы-реки, полная неизвестность, страх. Помню и день, когда, уже получив справку о реабилитации и зная о невиновности папы, прочитала первые страницы  его дневника в 1956 году совсем с другими  чувствами: ужасом, болью, горечью.

- Говорят, что время лечит. Можете сегодня отстраненно  оглянуться  на  события давно минувших дней?

- Время, может, и лечит.  Но память остается. Я все помню, но того накала  души, с каким  я переживала те события в детстве и юности, сейчас, конечно, уже нет. Но коль скоро жива память, все остается в сердце.  А кроме этого, есть  нравственное обязательство  перед памятью отца и всех безвинно погибших  -  не допустить  забвения.  Это я ощутила, когда читала дневники отца. То  были записи человека страдающего и думающего.  Таких документальных, дневниковых записей  не так много в нашей литературе. А у папы был  очевидный  писательский талант, что усиливает эмоциональное  впечатление от этого документа эпохи.

Отец вообще был натурой артистической. Он родился в Казани в 1890 году. Совсем молодым увлекся революционными идеями. За свою подпольную большевистскую деятельность 4 раза был в ссылке, трижды сидел в тюрьме. В первые годы советской власти стал крупным культурным деятелем,  был на дипломатической работе  за рубежом. В 1934 году возглавил ВОКС – Всесоюзное общество культурной  связи  с  заграницей. По его приглашению в СССР приезжали Андре Жид, Анри Барбюс, Ромен Роллан, Лион Фейхтвангер. Благодаря ему в Россию вернулся граф Алексей Толстой, бывший до этого в эмиграции. В квартире бывали Немирович-Данченко, Таиров и Коонен, молодой Борис Ливанов.

- За последние годы вышло  много исследовательской, мемуарной и художественной литературы о временах сталинского террора. Кому адресована ваша книга, повествующая об истории одного человека из миллионов пострадавших?

- Наверное,   людям  среднего и старшего возраста. Но там есть вещи, которые  будут интересны и молодым. Да,  воспоминаний о том времени существует немало, но  еще больше  мемуаров безвозвратно исчезло в водовороте  нашей непростой истории. А такого подробного, скрупулезного описания практически  каждого дня  мне не доводилось видеть ни у кого.  Помню  состояние шока и бессилия, когда я первый раз я читала эти дневники  в 1956 году. Почерк  неразборчивый, листки плохо сохранились. Но читала не отрываясь. И плакала.  Это вам не сухие, выверенные  строки историков или исследователей. Это сама жизнь – страшная, непонятная, с соленым  вкусом слез и невозможности что-нибудь изменить.

-Иметь характер в 30-годы – тоже  было преступлением.  А он у вас был:  написали же вы письмо Сталину с просьбой освободить отца. Это, без сомнения,  поступок для 11-летней девочки.

-Я была уверена, что папа не виновен. Он - большевик с 1907, участвовал в революции, был  членом военно-революционного комитета.  Он создавал это государство и учил нас, детей, любить и гордиться страной. Мы не слышали  ни одного слова фальши. Отец всегда  оставался  самим собой – и в семье, и среди друзей, и в работе.

-А вы как к Сталину относились в то время?

-Я ему верила, как верили многие. Он отца Сашей называл,  хорошо его знал. Мы ждали, что папа вот-вот вернется,  выстаивали с сестрой в очередях, чтобы передать посылки и хоть что-то узнать об отце.  А его расстреляли, хотя нам сказали, что дали 10 лет без права переписки. 

- Обычно при  аресте прежде всего конфисковывались все документы. Каким чудом  дневники  избежали этой  участи? 

- Отец, очевидно, был опытный конспиратор – еще со времен дореволюционных ссылок.   Незадолго до ареста в 1937 году  он ездил в Сестрорецк под Ленинградом отдыхать. И своей сестре, актрисе Александринского театра Августе Яковлевне Козловой, отдал дневники. Попросил передать их детям, когда будет спокойное время.

- Предчувствовал надвигающуюся трагедию?

- Думаю, да. Но нам ничего о своих  предчувствиях не говорил. И когда его реабилитировали, тетя попросила приехать, сказав, что  отец  кое-что оставил. Но что – не сказала. И вот когда я приехала, она мне вручила плетеную корзину, которая все это время стояла у нее в коридоре – там лежали дрова, и под ними - дневники.  Как говорят, если хочешь что-то надежно спрятать, прячь на видном месте. Так я вынула из корзины кусок жизни отца. Потом в доме творчества кинематографистов «Репино» на берегу Финского залива  месяц, почти не засыпая, читала папину исповедь. И в тот месяц  почти ослепла от его почерка и от слез.

- Именно тогда возникла мысль написать книгу?

- Хотелось вернуть в жизнь отцовские мысли  и страдания. Ведь ему не с кем было поделиться ими - мог довериться  только дневнику. Вначале я думала просто опубликовать записи. И  в моей первой книге были отрывки из  дневников отца. По отзывам читателей поняла, что их это взяло за живое. Но как быть с полным текстом  -  случай-то уникальный!  Здесь столько мелких деталей и тонких наблюдений, в которых сохранился  аромат времени! У отца не было времени  анализировать события, он их просто сохранил для будущего в надежде, что мы в свое время прочитаем записи  и разберемся во всем.  Это  разговор наедине с самим собой, без всяких приглаживаний, политкорректности, скрытых  смыслов. Время оживает, его чувствуешь всей кожей. Потом я еще и еще раз перечитала завещание отца, которое было вложено в дневники, и поняла – все это  предназначено не только нам, его детям.

- Было и завещание?

- Да, так оно и было озаглавлено  - завещание детям моим Наташе, Лене, Оле и сыну Мите (сын А. Аросева от второго брака. – Ред.). В нем отец просит  очень внимательно отнестись к его  дневникам. Он пишет, что  не знает, в какое время мы их получим, но советует подумать, что можно из них извлечь, потому что  он сам многое не понимает. Он просит нас  любить  и поддерживать друг друга, доверять коллективу, быть честными  с самими собой. Папа жалел, что имея артистический дар, не давал ему выхода, с головой посвятив себя революции. А нам завещает развивать в себе творческие способности, которые, как любящий отец, он уже тогда разглядел  в нас.

- Удалось воспользоваться советами отца?

-Еще ничего не зная о существовании завещания, мы выполнили все, о чем отец нас просил.  Две  его дочери  – актрисы, одна – писательница, переводчик. Наташа написала книгу об отце – «След на земле». Он боялся, что мы девочки, выйдя  замуж, поменяем фамилии. И прекратиться род Аросевых. А мы все трое, не сговариваясь, так и остались  Аросевыми, хотя могли взять псевдонимы или фамилии мужей.  Но это вышло само собой - еще до того, как узнали о завещании. У каждой из нас, видимо,  была такая внутренняя потребность – сохранить память о папе  в его фамилии.

- Встретился ли в вашей жизни человек, похожий  на вашего отца?

- Это было бы счастьем, но, к сожалению, этого не случилось.