Тоска и печаль заразны. Но осень закончится с первым снегом

Именно в такой день понимаешь, где берет исток неизбывная русская тоска. Вязкая, как еловая смола, тягучая и липкая, как осенняя паутина, терпкая, как терновая настойка. И как ей не возникнуть, когда все кругом так стыло и пего-желто, и прель листьев пахнет не пробуждением и надеждой, как весной, а какой-то безнадежной усталостью и равнодушием.

Тоска и печаль заразны. Паразитируя на всем, к чему только можно приклеиться своими липкими лапками, два этих зверька прорастают в тебя, высасывают душу, точно по Вознесенскому – ниже горла, и нашептывают на ухо – что с уходом лета в мире не остается места для тепла, и удел твой – быть раздавленным этим набрякшим, опухшим от невыплаканных слез небом. И ведь ты слушаешь… И веришь…

В такой день, поехав в одиночестве на дачу, я прокляла все и вся. И морось на стекле, и то, что начиталась зачем-то Куприна на ночь, утроив в результате это ощущение щемящей тоски и какой-то совершенно невыносимой грусти. А за рулем, когда повезет вдруг оказаться на полупустой дороге, в голову тем более лезет всякое. И мелькающие за окном бурые леса кажутся угасающими днями: еще вчера была весна, они покрывались легким, зеленым туманом первой листвы, и вот уже – все, все кончилось. И как все быстро. И как…

«Ну надо же, как меня… Ведь бывало и хуже, объективно. А тут – раскатало, растерло, и что-то такое страшное появилось внутри… Неизбывная тоска. Посчитать бы, сколько на ее счету жертв…»

Калитка скрипнула, с шиповника перед входом на меня обрушились потоком огромные ртутные капли. Помотала головой, встретилась взглядом с любопытной синицей, что замерла на черноплодке. Круглый глаз смотрел с вызовом – чего пришла, когда у меня тут пир горой. Почему-то стало смешно: чего я, на самом деле…

Сад встретил, укоризненно поджав губы. Яблоки – трехцветным ковром: зеленым, красным, золотым – от антоновки. Розы, потерявшие красоту, силятся цвести. А на краю сада – огромное розовое пятно. Безвременники! Забытое мной осеннее чудо. Подняли головы, раскрылись – яркие, такого неосеннего цвета, такие не свои в этом саду. Меня всегда удивляло и поражало, что они показываются лишь под осень – точно вызов всем окружающим их, отцветшим цветам, боящимся мороза, ветра и холода. Тронула цветок – крупный, ложащийся в ладонь. Вместе с водой выплеснулся наружу шмель – пьяный то ли от воды, то ли от пыльцы, неловко перевернулся, полетел. Представив, как его шмелиха встретит, уперев лапки в бока, расхохоталась. Ох, потреплет она его пестрый костюмчик… Что у них будут за разборки? Где был, с кем пил? В безвременниках нализался? А ведь обещал!!!

И что-то отпустило. И даже стало стыдно за эту кошмарную депрессию. Потому что на самом деле с приходом осени ничего не кончается. И на первом снегу и запотевшем от стылого воздуха окне можно написать о любви. И снежинки на волосах и ресницах – молодят. И когда снег завладеет землей полностью, надо просто помнить, что посреди холода и льда тепло дает душа и очаг, над которым можно согреть руки. И безумное в своем веселье новогодье тоже выпадает на зимнюю пору.

А еще я буду помнить, что где-то там, под толщей снега, спят тихонько луковички безвременников. По весне они уступят место подснежникам, и о их существовании никто не вспомнит. А когда придет время тоски, их просто надо будет заметить. И понять, что в их безвременности таится великий смысл. И что жизнь и счастье не зависит от погоды. И…

И что все у нас получится. Потому что просто иначе не может быть.

Мнение колумнистов может не совпадать с точкой зрения редакции