Умер поэт и переводчик Василий Бетаки

Это произошло в городе Осере по дороге в Прованс, где Бетаки с семьей планировал отдохнуть от зимы. "До 1973 года я жил в Ленинграде. А с тех пор живу в Париже и много путешествую по разным странам", - так написал о себе Бетаки в биографии для журнала "Звезда". Сорок лет назад поэт и переводчик эмигрировал из Советского Союза во Францию. 

Василий Бетаки родился в 1930 году в Ростове-на-Дону в семье художника-футуриста Павла Бетаки. С 1931 года семья жила в Ленинграде. Бетаки учился на Восточном факультете ЛГУ, но университет не закончил, а поступил на заочное отделение Литературного института, которое окончил в 1960-м году.

"Бетаки известен прежде всего как автор переводов Киплинга, Элиота, Вальтера Скотта, однако себя он считал в первую очередь поэтом, - вспоминает коллегу поэт и переводчик Фаина Гримберг. - Бетаки до последних дней писал стихотворения и активно публиковал их в российских "толстых" журналах". С момента эмиграции он выпустил более 15 сборников собственных стихов".

Василий Павлович планировал завещать свое тело науке, однако не успел этого сделать. Его прах будет развеян в Ле Гау на Средиземном море.

Василий Бетаки

* * *

Остро навис вечер, просит навеса ночи:
Остановись, море, - хватит качать лодки,
Остановись, ветер, остановитесь, ноги,
На берег набегает пена из лунной глотки.
Строки в ряды не строятся - бродят стадом на воле,
Кто в лес, а кто... И повсюду лунных трав пестрота,
Так, словно каждое слово звучит не в своей роли,
Ну как Чаплин без тросточки или павлин без хвоста!
Плывут себе ихтиозаврами эклоги, сонеты, элегии...
Под плоскостью хищной мышиной скрылась давно кривизна
Живописного берега. Это - нашествие белых леммингов...
Остановись, ветер: им ни к чему волна...

Василий Бетаки из книги воспоминаний "Снова Казанова"

"К 1971 году я твердо решил, что я так или иначе попытаюсь уехать на Запад. Мне страшно не хотелось уезжать одному, казалось, что это очень неуютно, почти невыносимо — оказаться в новом и знакомом лишь по книгам мире в полном одиночестве. Галя наотрез отказалась уезжать, мои тогдашние подруги Валя и Фаина — тоже. И как раз в это время у меня возник новый роман — с театроведом Ветой Хамармер. Вета ко времени нашего знакомства ушла из ТЮЗа, где прежде работала, и водила экскурсии по Исаакию. Кроме того, она писала стихи. Вете тоже хотелось уехать и, в значительной степени, в связи с этим нашим общим желанием наш роман превратился в брак..."

***

А в сентябре 1972 года, вернувшись из Москвы в Питер, я узнал, что для всех «выезжающих в зарубежные страны на постоянное жительство» со вчерашнего дня введена плата «за высшее образование, полученное в советских государственных вузах». Плата была очень немалая, таких денег у меня отродясь не было. По природному оптимизму и любви к цирковым представлениям я решил, что из всего надо извлекать удовольствие, и что я имею шанс без риска попортить нервишки овировским чиновникам. Я отправился в ОВИР и заявил, что не должен ничего никому платить, поскольку никакого государственного вуза я не кончал. Ведь Литературный Институт Союза Писателей — не государственный, он принадлежит общественной организации. На возражение, что «у нас негосударственных вузов нет», я привел им в пример Высшие Школы Профсоюзного Движения, принадлежащие не государству, а профсоюзам.

«А те, кто с этим не согласен, — сказал я, – повторяют известную ошибку Троцкого, требовавшего огосударствления профсоюзов» И видя растерянное молчание струхнувшей чиновницы, сурово добавил, что вот и Партшколы (ВПШ) принадлежат не государству, а партии, ну а кто не знает разницы, тот политически малограмотен, и ему не место… ну и т. д. Как ни странно, эта дешёвая демагогия испугала овировскую мелкую сошку — ну, не готовили советскую чиновницу к такому разговору, не было у нее стандартного ответа.

Так или иначе после беседы со мной чиновница взяла больничный. Несколько дней ее не было на работе, и очереди в Овире стали длиннее...

***

Одновременно со мной уезжал Леонид Тарасюк, великий шутник и хранитель средневекового оружия в Эрмитаже. У него в фондах было немало доспехов разных времён. И когда-то в мои «музейные годы» мы, несколько приятелей-музейщиков, собираясь у него в подвале, мерили доспехи и удивлялись, как малы ростом были люди и в средние века, и в эпоху Возрождения. Нас было семеро, и только трое самых маленьких могли найти себе панцирь по росту. В Тарасюке было почти два метра, так что ему нечего было и думать о переодевании. Во мне 169 сантиметров, и на меня едва налез панцирь герцога Сфорца. А ведь Тарасюк сообщил нам, что этот герцог был чуть ли не самым высоким рыцарем в итальянских землях пятнадцатого века.

И вот все мы — и я, и Тарасюк, и многие другие мои знакомые застряли. Сидели и ждали у моря погоды.

От скуки я начал писать венок сонетов «Посох»… Переводил старинные английские баллады…

***

18 апреля мы явились в аэропорт... в тот момент, когда мы проходили таможню, начальника погранохраны не было на месте. Гебешник этим воспользовался, втащил чемодан из комнаты пограничников в свою, гебешную, и ещё устроил мне личный обыск.

У меня отобрали записную книжку с адресами, а вторую, в которой увидели какие-то каракули, вернули. На самом деле, во второй книжке были те же самые адреса, только записанные арабским алфавитом и разбитые на «четверостишия», вроде рубайи.

И вот диалог с капитаном в голубых погонах: «Это что, стихи?» — «Стихи, сами видите, вот, по четыре строчки.» — «На каком языке?» — «На персидском.» — «Изучаете?» «Изучал. Может, удастся и побывать теперь.»

Капитан как-то завистливо глянул и книжку отдал.