И замер звук в прозрачной тишине, и только голос наливался красотой и рвался...

Мы стоим на площадке черного хода мемориального музея Шаляпина. Молодой артист под стать самому Мастеру. Рост — под два метра, колоритный!

— Я не опоздал? — интересуется он, стягивая полосатое кашне. — Мобильник во время репетиции оперы «Война и мир» в ботфорте спрятал и забыл, — смешливые искорки блеснули из голубых глаз.

— У нас еще пять минут в запасе, — успокоила Тимофея директор музея Елена Зуйкова. — Вы готовы? По-моему, вы у нас уже были?

— Ну да, на прошлой неделе, надо же в теме быть, — пожал могучими плечами Тимофей. — А сегодня очень волнуюсь.

От автора. У этой усадьбы непростая судьба. Покупалась она за 100 тысяч рублей на имя жены певца Иолы Игнатьевны Шаляпиной (Торнаги), потому что к тому времени у Федора Ивановича была вторая семья, незаконная. Иола, заботясь о пятерых детях, настояла на покупке дома. К дорогой московской усадьбе прилагались 10 гектаров земли, на которой размещались хозяйственный двор со всякой живностью, несколько беседок. Взрослые договорились, что дети не будут знать о семейном разладе. Поэтому пребывали в иллюзии счастья — жили «фамильно».

Тимофей осматривается. По скрипучему паркету мы направляемся в женскую половину дома.

Здесь сохранилось много мемориальных вещей.

— Этот шкаф с зеркалом стоял в комнате у Федора Ивановича, — рассказывает Елена. — Когда он готовил роль, все жесты, повороты головы, своего нового героя, Шаляпин репетировал, стоя у этого зеркала. Единственного в доме! Может, оно и вам поможет сегодня...

— Удивительное дело, — говорит Тимофей, заглядывая в зеркало, — не помутнело, не деформировалось. Интересно, а энергетику Шаляпина оно впитало?

Мы потихоньку выходим из комнаты, а Тимофей продолжает стоять у зеркала, всматриваясь в свое изображение. Вот он пригладил волнистые волосы, потоптался, встал в анфас. Посмотрел в зеркало. Поправил воротник рубашки и взглянул еще раз. Интересно, что он пытается там увидеть? Как все-таки он волнуется...

От автора. Все дети вслед за отцом эмигрировали за границу, кроме Ирины Федоровны, старшей дочери. Они с Иолой пережили в этом доме революцию, национализацию, войну. Потом Большой театр помог им получить крошечную двухкомнатную квартирку на Кутузовском проспекте. Самыми дорогими воспоминаниями для Иолы оставались любительские фотографии и венчальные свечи с атласными лентами и веточками флердоранжа из Спасской церкви подмосковного Гагина. В метрической книге осталась запись: «Июля 27-го 1898 года. Жених: Вятской Губернии и уезда Вожальской волости деревни Сырцевой крестьянин Феодор Иоаннов Шаляпин православного вероисповедания, первым браком. Лет 25.

Невеста: Италианская подданная Иола Игнатиева Ло-Прести, католического веро­исповедания, первым браком. Лет 25. Поручители по женихе: Коммерции Советник Савва Иоаннов Мамонтов и сын титулярного советника Валентин Николаевич Сабанин. Поручители по невесте: Статский Советник Симон Николаев Кругликов (музыкальный критик) и художник Константин Алексиев Коровин».

...Просторная бильярдная — дань одной из страстей Шаляпина. На специальной подставке лежат шары.

— Тимофей, пул, карамболь или русская пирамидка? — моя рука так и тянется к кию. Пытаюсь его подбодрить. Бильярд огромный, шары из слоновой кости тяжеленные, моя рука с шаром непроизвольно опускается на зеленую ткань стола.

— Аккуратнее, они хрупкие, — предупреждает Елена, — если, не приведи Бог, уронить на пол — разобьются вдребезги.

— Они до 60 км в час могут развивать скорость, — думая о своем, произносит Тимофей.

Он берет кий, словно собирается испытать судьбу, прицеливается. «Боюсь, сломаю шаляпинскую реликвию», — шепчет Тимофей. Явно что-то задумал. Примета?

Хорошо разбил!

— Я, честно, не большой любитель, — улыбается своим мыслям Тимофей. — Бывает с друзьями, по случаю. Но увлечения — одного и на всю жизнь — нету. Я думаю, профессия не позволяет увлекаться еще чем-то.

От автора. Федор Иванович Шаляпин всегда и во всем любил побеждать. Это была его страсть. Были ли то карты, бильярд. И не игра была важна для него. А ощущение победы. Конечно, ему помогали в этом, все дорожили хорошим настроением Шаляпина, потому что тогда он пел! А этого очень ждали. И потом все говорили, писали, вспоминали, что не на сцене надо слушать Федора Ивановича, а у него дома, на Новинском бульваре, 25. Потому что тут все, включая акустику, изумительное.

По узкой крутой лестнице мы боком поднялись наверх. Здесь, в двух комнатах, после национализации жили Иола с Ириной. Мы все ближе к Белому залу, где молодой артист, возможно, решится на подвиг.

Теперь под огромными колпаками здесь застыли сценические костюмы.

— Тимофей, ты какой бы выбрал?

— Наверное, Дон Кихота для начала, он мне ближе. Месяц назад я в опере «Мнимые философы» играл, тут, на Поварской, на открытой сцене. Там такие огромные парики были, меня любопытство мучило — как же их носили 100 лет назад?

И уже смешинки в глазах. А движения стали еще сдержаннее.

Тимофей морщит лоб. Задумывается.

— Ну, — говорит Елена, — выбор головного убора за тобой, Тимофей!

— Филипп Второй из «Дон Карлоса» Верди!

Елена подает Тимофею черную шляпу с высокой тульей. Он примеряет.

— А можно кирасу Дон Ки­хота?

Мы с Еленой осторожно расстегиваем кожаные ремни, Тимофей нагибает голову:

— Кираса по мне, — заявляет Тимофей.

— Но шляпу Дон Кихота я на тебя не надену, — произносит Елена.

И мы с Тимофеем понимаем: уговаривать ее бессмысленно. Ну что, теперь к роялю, подарку почитателей таланта, с глуховатым, под шаляпинский бас, звуком?

— Надо же, клавиши нисколько не почернели, хотя инструменту минул век, — произнес Тимофей, открывая крышку. — Я гамму смогу сыграть, ладно? Хотя музыкальную школу окончил, меня к фортепиано никогда не тянуло, только к вокалу, — Тимофей не хочет врать.

От автора. Шаляпин никогда себе не аккомпанировал. Хотя умел играть на гитаре. А к виолончели его приобщал Сергей Рахманинов.

Инструмент тягуче зазвучал под легкими пальцами Тимофея. Наверное, немного страшновато прикасаться к клавишам, помнившим руки Сергея Рахманинова. Последнее до долго таяло в комнате.

— Акустика тут поразительная, — тоном знатока произнес Тимофей.

— В доме все поразительное, — отозвалась Елена. — Иола, как любящая жена, все в доме устроила так, чтобы любимому Феденьке было удобно. Она даже отопление такое сделала, чтобы воздух не был пересушен, дабы он не повлиял на голос Шаляпина.

— Ну, мой голос стоит не особо дорого, — Тимофей заразительно засмеялся.

Мы улыбнулись.

— Тимофей, петуха баснями не кормят, может, исполните для наглядности?

— Ой, страшно. Дайте еще секундочку.

Мы с Еленой Зуйковой отошли к окну. И вот, наконец. Случилось!

— Вдоль по Питерской, — раздалось из центра Белого зала. Глуховатый бас постепенно наливался красотой, еле угадываемая мощь рвалась к нам, немногочисленные посетители неслышными тенями скользнули в зал. Музейные смотрительницы, благоговейно сложив на груди руки, остановились в дверях, внимали, боясь что-то упустить. А Тимофей все раскатывал голос под убыстряющийся темп народной песни. Он рискнул! Мощь его голоса достигла предела, капельки пота заблестели на лбу, напряглись вены на шее, тоненько отозвались хрустальные висюльки в многочисленных люстрах дома. Господи, только бы не кашлянуть, только бы впитывать, наслаждаясь этим бархатистым, глубоким и одновременно раскатистым молодецким пением…

Аплодисментов не было. Мы приходили в себя.

— Браво, еще! — раздалось в дверях. Самый скромный зритель не смог сдержать эмоций. Публика бисировала несколько минут — так, кажется, пишут театральные издания.

Похоже, я попала в терцию, так, кажется, говорят музыканты.

Интересно, понравилось бы Федору Ивановичу?