У Бога добавки не просят

Но он, конечно, Сергей Довлатов, был бы доволен. Потому что считал и чувствовал себя каким-то лишним, поскольку никуда особенно не вписывался.

Но ведь если ты вписался в топонимику такого скромного городка, как Нью-Йорк, это уже кое-что…

Думаю, он в честь этого выпил бы горькой. И констатировал бы еще раз свое великое – у Бога добавки не просят. А если бы ему сказали – ну что ты, Серег, опять не вписался, но выделился? Все ходил неприкаянным, а теперь вот – улица, он поставил бы жирную точку в обсуждении: не надо быть как все, потому что мы и есть как все…

Он лукавил. Он никогда не был как все. Даже если хотел бы, не получилось.

Талант, говорил он, - как похоть. Трудно утаить. Еще труднее симулировать…

И он занимался в свое жизни многим. Но симуляцией – никогда…

Его жизнь была странной, рваной, потрепанной, как зачитанная до дыр книга. И цельной – как пшеничное зерно. Он не мог бы писать так, как писал, если бы жил иначе. Или в другое время. И рядом – так сложилось – были очень разные люди. Вера Панова с «Сережей» и тонким знанием детской души и неоднозначный Бродский с хорошим знанием души взрослых…

Помните? «Ни страны, ни погоста не хочу выбирать. На Васильевский остров я приду умирать..»

- Не знаешь, где живет Иосиф Бродский? – спросил знакомый у некоего Грубина.

- Где живет, не знаю, умирать ходит на Васильевский остров.

Надо было быть Довлатовым, чтобы услышать это…

Довлатов пришел умирать в Америку. Точнее, он хотел там жить. Как, не знал. По-другому. Но нечто истерическое звучало в его откровениях: «На чужом языке мы теряем восемьдесят процентов своей личности. Мы утрачиваем способность шутить, иронизировать. Одно это меня в ужас приводит…»

Он способности иронизировать не утратил. Эту его способность смеяться над всем исследуют и препарируют ученые. Как какое-то… ископаемое. Непонятное, но способное дать понять… Об этом написаны книги и статьи. Ее лорнируют, проверяют на свет, ковыряются и мнут на ощупь – но есть вещи, которые не поддаются скрупулезному анализу, они просто существуют – иногда вопреки. Он же честно говорил, что юмор – это просто инверсия здравого смысла. Улыбка разума. А еще украшение нации.

Он умер в августе 1990 года. Ему было всего 49 лет. До обидного мало. Он бы точно пошутил по тому поводу. Что-нибудь про гениев, которым отпускают мало времени, чтобы другим было неповадно…

У него был талант: говорить о сложном – просто. Кто поспорит с тем, что у любви вообще нет размеров, есть только да или нет… Или что скудость мысли порождает легионы единомышленников… И можно долго описывать знакомый и понятный нам социальный контекст, а можно сделать это одной фразой, легко, по-довлатовски, заметив, что любая подпись хочет, чтобы ее считали автографом…

Он не смог найти свое счастье тут, на родине. Не нашел его и там. И, улыбаясь краешком губ, констатировал, что деньги у него кончаются быстро, а одиночество – никогда. Быть одиноким в толпе не так трудно, как может показаться. Он знал, как это.

Ей, богу, он был бы страшно рад, услышав про улицу, но хохотал бы как сумасшедший.

Особенно если бы знал, как сейчас, до сих пор, ценят его книги у нас, в той стране, из которой он уехал, про которую говорил много горького и даже обидного, но с которой так и не смог разорвать внутренней связи.

Ему было всего 49. Он как-то заметил, что непоправима только смерть. Больно, но не поспоришь.

Мнение автора может не совпадать с мнением редакции.

СПРАВКА

Сергей Довлатов родился 3 сентября 1941 года в Уфе. С 1944 года жил в Ленинграде, учился на отделении финского языка филфака ЛГУ. Общался с Евгением Рейном, Анатолием Найманом, Иосифом Бродским. После службы в армии поступил на факультет журналистики ЛГУ, писал рассказы. В 1972–1975 годах жил в Эстонии, затем работал экскурсоводом в Михайловском. Печатался в самиздате и эмигрантских журналах. Эмигрировал в США в 1978 году, был главным редактором газеты «Новый американец», опубликовал несколько книг. Умер 24 августа 1990 года от сердечной недостаточности.

Мнение колумнистов может не совпадать с точкой зрения редакции