Таких, как я, в России нет

по части энергичности и жизнелюбия в свои 62 года мог бы дать фору 20-летнему студенту. Журбин пишет книги, ведет программы на ТВ и радио, участвует в политической жизни и не чурается светских тусовок. 12 лет он провел в Америке и не зарекается от того, чтобы пожить где-нибудь в Буэнос-Айресе, Лондоне или Барселоне. Корреспондент «ВМ» встретилась с композитором в его московской квартире и поговорила с ним о музыке и жизни.– Александр Борисович, что было для вас более рискованным – уехать в Америку или вернуться в Россию?[/b]– И то и другое было достаточно опасно. Я отправлялся в неизвестный мир, я практически не говорил по-английски в тот момент и очень мало знал о том, что меня ожидает в этой стране. Хотя до того, как я поехал туда на постоянное место жительства, я там бывал несколько раз, и мне казалось, что я все знаю. Но есть такое распространенное выражение – «не путайте туризм и эмиграцию». Когда ты приезжаешь как турист, тебя все угощают, возят повсюду – это веселое времяпровождение. Когда ты оказываешься там как эмигрант, картина внезапно меняется. Тем не менее я отважился на этот шаг. В 90-е годы в стране духовная жизнь замерла. А в это время в Америке мне предложили вполне хороший контракт, и мы решились поехать туда всей семьей, с женой и сыном, которому тогда было 11 лет. Я оторвался от России довольно сильно, хотя и приезжал сюда раз в год. 12 лет я там провел, а потом понял, что надо возвращаться.И вы, конечно, правы в том, что возвращение было не менее рискованным, потому что за это время страна стала другой. Знакомые меня отговаривали – дескать, это позор, это будет означать, что ты проиграл свою партию, вернулся не на белом коне, а на черном осле. И потом тебя все забыли, поезд ушел. Но я чувствовал в себе силы, мне казалось, что Россия меня ждет, а моя ниша свободна. И действительно, так и оказалось. В общем, риск оправдался.– Мы старались ими стать. У нас с женой не очень получилось, в отличие от сына. Сейчас он абсолютный американец. И дело даже не в том, что по-английски он говорит лучше, чем по-русски, у него другая ментальность – он воспитан среди американцев. А мы с женой выросли в советской стране, от этого никуда не деться.– Для художника не важно, где он находится, он носит все с собой, как улитка. Дело в другом, нужно представлять себе, для кого ты пишешь. Художников, которые пишут для себя и не думают о том, кто будет читать их книги, смотреть картины или слушать музыку, не существует. Любой мастер подразумевает хотя бы одного зрителя. Я не считаю себя эзотерическим художником, который пишет для узкой группы людей. Я как раз стараюсь, чтобы моя музыка нравилась многим людям. В Америке я не находил своего слушателя.Хотя неплохо поработал – писал музыку к фильмам, к спектаклям, для симфонических оркестров. Но мне вдруг стало ясно, что это мелочь, что в России мне будет работаться лучше.– Прежде всего Америка мне дала объем. Люди, которые родились и выросли в России, видят только часть мира. Я смотрю на жизнь с разных ракурсов – как человек, который пожил на Западе. Запад – это другая ментальность, другое ощущение жизни, другое состояние души. Во-первых, Америка – это свобода. Там все можно, но в рамках правил и законов. Американцам принадлежит знаменитое выражение – «моя свобода кончается там, где начинается твоя свобода». Совсем по-другому, например, там работает полиция. У нас там есть дачка, на берегу океана, а рядом живут американцы. Как-то они повадились проводить вечеринки – пели, заводили громкую музыку, мешали нам спать. В разгар одной из таких гулянок я вышел и сказал, мол, ребята, давайте потише, все-таки два часа ночи! На следующую ночь все повторилось. Я пригрозил им, что позвоню в полицию. Они не отреагировали.Я сделал звонок в полицию. Через пять минут приехали две машины, из них вышли здоровенные мужики и сказали: «Если будет еще один звонок от ваших соседей, вы все поедете в участок в наручниках». С тех пор из этого дома не доносилось ни звука. Вот так там работает власть. Власть для них – это партнер.– Интересно было бы препарировать творческий процесс. Как пишется музыка? Моцарт, например, сочинял на ходу, а кому-то музыка приходила во сне…[/b]– Это действительно процесс сложный и практически непознаваемый. Моцарт писал сразу на чистовую, а Бетховен по нескольку раз переписывал. Я не сравниваю себя с Моцартом, но я тоже пишу без черновиков и никогда ничего не меняю. В этом смысле я учился у Шостаковича. Однажды он мне сказал: «Вы знаете, Саша, вы лучше не переделывайте то, что написали, а исправьте это в следующем произведении». Ну а что касается снов, Стравинский говорил, что ему приснилось скрипичное соло, которое вошло в «Историю солдата», – оно занимает пять страниц текста. Я, честно говоря, этому не верю. То, что происходит во сне, запомнить невозможно. Когда ты просыпаешься, от сна остаются разрозненные фрагменты.Объединить их в одно целое нереально. Могу сказать, что работа в мозгу происходит все время, и ночью тоже. Иногда, проснувшись утром, я чувствую, что знаю, как продолжать. Прокофьев часто писал о том, что ночью ему приходили решения.– Много. В этой комнате четыре, не считая компьютера. (), по легенде, играл Рахманинов. Ну и на втором этаже. Всего около десяти инструментов.– У нас действительно отношение к киномузыке более чем пренебрежительное. Все экономят.Поэтому музыку пишут на синтезаторе, в маленьких студиях. В Америке так не бывает. Если это фильм класса «А», обязательно будет большой оркестр, хороший композитор, дирижер. Работа над музыкой продолжается несколько недель, вкладывается большой бюджет. У нас дадут 10 тысяч долларов, крутись, как хочешь за эти деньги. В Америке музыка к фильму стоит до трех-пяти миллионов долларов. При этом у нас есть замечательные мастера киномузыки: Эдуард Артемьев, Владимир Дашкевич, Геннадий Гладков. У каждого кинокомпозитора бывают хорошие работы, средние, бывают и неудачные. От композитора, к сожалению, это почти не зависит.– Композитор в кино – вторичный человек. Недавно мы беседовали с Артемьевым, он, как известно, писал музыку к фильмам Тарковского. Тарковский так ему и сказал: «Мне твоя музыка не нужна. Я ее использую, когда нечем закрыть мои промахи». У Тарковского же была мечта сделать кино без музыки. Он воспринимал музыку как соус. Если вы едите без соуса, значит, еда прекрасна сама по себе. Вот в музыкальном кино композитор первичен. Я считаю, что музыкальное кино – это потрясающий жанр, которым в России сегодня почти никто не владеет. Когда-то Дунаевский вместе с Александровым делали замечательные фильмы – еще в 30-е годы. В последние годы было несколько попыток сделать мюзикл. Например, мой мюзикл по пьесе Бабеля «Закат» был экранизирован режиссером Владимиром Алениковым, фильм назывался «Биндюжник и король». С тех пор в этом жанре никто не работал. Это очень сложно, это очень кропотливая работа, это дорого стоит. А неизвестно – пойдет публика или нет.– Я не любитель голимой попсы. В популярной музыке есть много хороших стилей и направлений. Я люблю Фрэнка Синатру, «Битлз», «Роллинг Стоунз», «Пинк Флойд». Но и в западной попсе есть много всякого дерьма. А в России этого дерьма – 95 процентов. Я не люблю то, что в России называется шансоном. Это очень примитивная, тупая музыка, построенная на уголовных интонациях. Это не шансон, это самая настоящая блатная песня, основанная на стандартных примитивных гармониях, которые может смоделировать любой человек.– Ваш сын продолжил династию, стал композитором. Пытались ли вы влиять на его выбор?[/b]– Конечно, мне хотелось, чтобы сын продолжал мое дело. Я, можно сказать, был его учителем, первым и единственным. Он сам говорит об этом во всех интервью, а у него часто берут интервью, только в Америке. Я был счастлив, когда обнаружил в нем этот дар.– Прежде всего он человек ХХI века, у него все происходит в виртуальном мире. Его творческая жизнь происходит в гаджетах – карманных компьютерах, которых у него бесчисленное множество. Я так не могу. Я до сих пор пишу карандашом на нотной бумаге. Но у него и музыка другая. Он человек, по-другому воспринявший мировую культуру. То, что я люблю и обожаю, музыку ХIХ века – Шуберта, Брамса, Рахманинова, – он ее понимает, но она ему не очень интересна. Ему нравятся другие имена, о которых я даже не слышал. Кроме того, он сейчас увлекся этнической музыкой. Это сейчас очень модно – интеллектуалы в Лондоне, Париже увлекаются музыкой трансильванских цыган или пакистанских крестьян. Они в ней находят особый кайф. Я этого не понимаю. Для меня, чем изысканнее и рафинированнее музыка, тем она ближе к высокой культуре. Но я восхищаюсь тем, что он делает.– Мы с женой занимаемся разными делами. Она литератор, а я музыкант. Хотя в течение жизни наши пути стали пересекаться. Я выпустил четыре книги, а она стала прекрасной исполнительницей собственных песен. Наверное, нам помогает то, что мы очень разные. С одной стороны, мы похожи, с другой – по всем вопросам у нас всегда разные мнения. Мы спорим о книгах, о фильмах, о чем угодно.Жена у меня очень талантливый человек. Она дочь известного писателя Льва Гинзбурга, сама пишет стихи, прозу, делает переводы. Нам друг с другом не скучно. Поэтому 30 лет мы вместе.– Правда (). Я попросил сотрудников ЗАГСа не ставить этот марш. Терпеть его не могу. Я вообще являюсь борцом с громкой музыкой. Хочу добиться того, чтобы в Думе обсудили мой Законопроект о музыкальной экологии.Суть его в том, чтобы защитить нас от музыки, которая звучит в тех местах, где мы ее не хотим – в поездах, самолетах, лифтах, ресторанах. Я считаю, что это издевательство, когда я прихожу в ресторан, где хочу за обедом побеседовать с кем-нибудь, а там играет оглушительная музыка. Это же касается всех, кто гоняет на автомобилях со сверхмощными спикерами.Словом, всюду где музыка является насилием над окружающими. На Западе в салонах самолетов ставят большой телевизор, хочешь смотреть – надевай наушники.– Действительно, в этой игре я несколько раз ответил на какие-то невероятные вопросы. Сам удивляюсь этому. Вообще я горжусь тем, что я не только композитор. Я являюсь членом пяти творческих союзов – композиторов, театральных деятелей, кинематографистов, писателей, журналистов. Такого второго человека в России нет (). Кроме того, сейчас веду две программы на «Маяке» и одну программу на НТВ-Мир. Я очень рад, что живу такой активной жизнью.– Тоже правильно. Успеваю. Я считаю, это часть профессии. Человек публичный не должен замыкаться и сидеть дома. Он должен выходить в свет, общаться с людьми. Это помогает мне устраивать творческие вечера, премьеры. Я знаю много разных людей из разных сфер. Мы с Ирой любим общение с интересными людьми. А их в России немало.