Валерий Баринов торговал огурцами на рынке

[b]На проходящем в Анапе фестивале «Киношок» с большим успехом прошел показ фильма Ларисы Cадиловой «Ничего личного». Эту ленту о проблемах взрослых людей уже отобрали на несколько престижных фестивалей и даже включили в десятку претендентов на «Оскар» от России. В фильме сразу несколько удач: замечательная работа режиссера, Зои Кайдановской, Жени Симоновой в главной женской роли. Ну а главную мужскую роль мастерски сыграл Валерий Баринов – один из самых снимаемых актеров России.– Валерий Александрович, когда вы все успеваете – играете в нескольких театрах, снимаетесь одновременно в пяти или в шести картинах. Вы просто трудоголик какой-то?[/b]– Я лодырь по натуре. Лежал бы, да отращивал живот и бороду. Но работа затягивает, попадаешь под колесо. Особенно я люблю сниматься в фильмах на исторические темы.[b]– У вас была совершенно потрясающая работа «Жизнь и смерть Петра Столыпина», где вы не только играли Столыпина, но и выступали в качестве ведущего…[/b]– Это было предложение Солженицына, он разрешил читать куски из «Красного колеса». К нему обратились: «Александр Исаевич, может быть, вы прочтете»? Он сказал: «Нет, пусть Баринов читает». А его прозу безумно трудно исполнять как чтецкий материал. Потому что он человек, думающий пером. У него предложение бывает растянуто на страницу. Если ему нужно сто слов в предложении, у него будет сто слов. Скобки, запятые, выносы, но все это одно предложение, одна мысль. С этим текстом очень сложно бороться. Но если ты его освоишь, вложишься, там такая энергия потрясающая заложена, такая сила, мощь.[b]– Сериал «Кадетство», в котором вы играете, имеет сумасшедший рейтинг. На фестивале детского кино в Артеке я думал, что ребята просто разорвут вас на сувениры.[/b]– Я, конечно, отношу этот интерес в адрес ребят, которые снимаются в «Кадетстве», потому что все вопросы были именно о них. Идея сериала мне сразу понравилась, и я согласился сниматься. Собирают ребят из разной социальной среды, из разных семей, одевают в одну форму и вот они живут вместе. Когда мы начинали этот сериал, решили, что снимем 40 серий и посмотрим, что получится. И никто не думал, что это вызовет такой отклик у молодежи. Потому что с ними вдруг заговорили о самых простых вещах, самых житейских, самых необходимых в жизни. С ними заговорили о любви, о подлости, о предательстве. О дружбе, которая складывается, когда характер еще не затвердел и люди притягиваются друг к другу. И это вдруг вызвало такой колоссальный отклик, что мы уже сняли 40 серий, потом еще 50, снимаем третий сезон, теперь будет 70 серий.Мы снимаем в Тверской области в Суворовском училище – это одно из лучших училищ, если не лучшее, так там заборы облеплены девчонками, они высматривают суворовцев. Мне говорил начальник Суворовского училища: «У нас всегда был конкурс, но сейчас какой-то неимоверный».Все это снимается быстро, как и все сериалы, но работаем мы там все на чистом сливочном масле, как говорится. И это цепляет ребят. Я вообще считаю, что наш кинематограф в большом долгу перед молодежью.[b]– А уж телевидение и подавно…[/b]– Телевидение – это колоссальное оружие. Ведь эти сериалы съедаются, как горячие пирожки. Любой сериал имеет рейтинг, даже самый непрофессионально снятый, плохо сыгранный, неинтересный по сюжету, все равно смотрят. Когда шли «Петербургские тайны» мне невозможно было ходить по улицам, это все обсуждалось, старушки в подъезде спрашивали, когда меня убьют, в конце концов, потому что я играл там мерзавца. Сериалы – это колоссальная сила, а не просто зарабатывание денег, чем сейчас занимается наше телевидение. И пора бы задуматься о том, что надо воспитывать поколение. Я ни в коем случае не за цензуру, но должна быть внутренняя цензура. На телевидении должны работать люди духовно и морально цельные. Тут надо предугадывать, чем наше слово отзовется.[b]– Пока же молодежи пытаются навязать глупые комедии, триллеры, боевики…[/b]– Понимаете, я не против боевиков, таких как «Бумер», «Бандитский Петербург», но я всегда говорил и опять повторяюсь, что романтизация бандитизма ни к чему хорошему не приведет. У молодых людей, нет вариантов поведения. Они не защищены ни знаниями, ни культурой, ни воспитанием, ни понимаем каких-то этических норм, я уж не говорю о понятиях эстетики. Он выходит в жизнь и элементарно не знает, как ему одеться. А он видит на экране: джинсы, куртка, наголо побрит. Так вот ему надо дать вариант поведения. Я не говорю, что надо вернутся к тому положительному герою, которого нам всегда навязывали. Но надо показать, что такое хорошо, что такое плохо – вот задача кинематографа в наше время. Ведь потребителями кинопродукции в основном являются тинейджеры, подростки. Сейчас уже редко ходят семьями в кино, да и дороговатое это удовольствие, даже в театр сходить дешевле.[b]– В театры действительно пошла молодежь?[/b]– Да. Они приходят, и хотят, чтобы с ними поговорили. Когда я в Малом театре играл «Коварство и любовь», очень часто приходили 14–15-летние ребята. Это самые нигилисты, их привезли, посадили в темный зал, учителей нет, они могут и шуточки отпустить, поострить и с девчонками пококетничать. В общем, такая атмосфера, которая располагает к баловству и хулиганству. А пришли смотреть Шиллера «Коварство и любовь». Я играл там коварного героя. И это совершенно потрясающая вещь, стоит на одну секунду кого-нибудь их них поймать – все! Они становятся податливыми, как хорошая глина, из них можно лепить все что угодно. Их можно заставить смеяться, плакать. То есть сердца и души готовы для восприятия прекрасного. Они приучены к счастливым финалам. Даже если убивают героев, то эта кровь кажется фальшивой, а тут в театре они видят живых молодых актеров, которые любят и страдают. Они представить не могут, что можно погибнуть из-за любви. И когда в конце погибают герои, для них это такой неожиданный поворот сюжета, что они зареванные потом хлопают, свистят. Я приходил домой, меня спрашивала дочка: «Папа, как спектакль?» – «Освистали».[b]– Какой город сегодня является российской театральной Меккой – Москва или Петербург?[/b]– Трудно сказать. Пальма первенства переходит то туда, то сюда. Сейчас много интересных режиссеров в Питере. Я уже не говорю про Додина. Но и в Москве тоже немало. Есть Фоменко – очень любопытное и интересное направление. Я за репертуарный театр. Я много играю в антрепризах, но антреприза к великому сожалению не создала шедевров. Она занимается тем, что зарабатывает деньги. Антрепренеры на меня обижаются, что я каждый раз не очень хорошо говорю про антрепризу. Я говорю, обижайтесь – не обижайтесь, но это так. Они научились продавать спектакли, приезжаешь – полные залы. Но то, что мы показываем еще далеко до совершенства.[b]– Валерий Александрович, вы родом из Орла, а Орловская губерния дала такое большое количество хороших писателей.[/b]– Не просто хороших, а писателей мирового уровня, начиная с Тургенева, Пришвина, Лескова, Леонида Андреева. Я все время думал почему? А все дело в том, что рядом фантастическая природа, лесостепь, наводящая определенную тоску, состояние некоторого транса, когда ты предоставлен сам себе, своим размышлениям. Это желание побыть в одиночестве, предаться размышлениям у меня до сих пор осталось. Сейчас трудно быть публично одиноким. Подходят люди, просят автограф, сфотографироваться. Не могу сказать, что меня это раздражает. Мне нравится, что когда люди, завидев меня, улыбаются, здороваются. Я считаю, что это одна из хороших сторон моей профессии.[b]– Когда вы первый раз приехали в Москву?[/b]– Понимаете, я ведь с определенным комплексом провинциала, поскольку в первый раз в Москву попал в четвертом классе. Приехал помогать тетке торговать на рынке.[b]– На каком?[/b]– На Зацепском. Сейчас этого рынка уже нет.[b]– И чем вы торговали?[/b]– Огурцами. Я никогда не стеснялся об этом говорить. Это был тяжелый труд, престижный-непрестижный – об этом не задумывались. Это ведь было время достаточно сложное, людям надо было как-то выживать. Я жил в Орле, а Москва была мечтой. В юности у меня было увлечение: прийти на вокзал и смотреть на поезда, которые идут в столицу. Я мечтал, что когда-нибудь сяду в поезд и уеду в Москву. Так и случилось.[b]– Я вас впервые увидел на сцене Александринки, где вы играли в спектакле «Повести Белкина».[/b]– Я очень любил этот спектакль. Это была пьеса, написанная Горяевым, который недавно умер. Там была замечательная работа Юрия Толубеева. И спектакль получился хороший. Я с удовольствием его играл.[b]– Как вы попали в Питер?[/b]– Я учился в училище при Малом театре. Тогда были обязательные распределения после окончания. Это сейчас дали диплом – устраивайся, как хочешь. А тогда молодой специалист должен был три года отработать.Всем, конечно, хотелось остаться в центре, потому что само существование в театральной Москве или театральном Петербурге, тогда Ленинграде, совершенно другое – другая публика, другие театры. Я мог остаться в Москве, но я тогда был влюблен. Моя жена была из Петербурга, и мы поехали туда вместе. Мы показывались в нескольких театрах, и меня всюду брали. Я остановился на Александринке, где тогда еще работали Симонов, Адашевский, Борисов, Горбачев.Поначалу я Петербург возненавидел, да еще и семейная жизнь не задалась. И когда меня пригласили в Театр Армии, я с удовольствием вернулся в Москву. Москва – это город моей любви, город моей мечты. И я считаю себя москвичом. Пока жива была мама я каждый раз, когда ехал в Орел, говорил: «Я еду домой». А теперь я говорю: «Я еду на родину». Мой дом Москва.