Композитору Родиону Щедрину – 75

Родиону Щедрину – 75! Трудно поверить, но это факт: автор «Кармен-сюиты» и «Марша монтажников», оперы «Мертвые души» и концерта «Озорные частушки» родился в Москве 16 декабря 1932 года. В настоящее время композитор живет в Мюнхене. Однако главные торжества по случаю юбилея Родион Константинович решил провести в родном городе. Мы встретились с композитором на телеканале «Культура», где готовится к показу новый фильм о Родионе Щедрине «Услышать голос Ангела своего…» С каким настроением маэстро встречает свой юбилейный год? Самое дорогое – человеческие отношения – Когда обо мне говорят «живой классик», то больше всего меня радует первое слово – «живой» (Смеется). 75 – цифра серьезная. Наталкиваешься на нее глазами и немножко вздрагиваешь, потому что жажда жизни, впечатлений ничуть не уменьшилась. А юбилейный год у меня был и будет очень и очень напряженный. Уже состоялось множество концертов, приуроченных к юбилею, фестивалей разных масштабов – от самого камерного до более звучного. Праздновали в Берлине, Цюрихе, Амстердаме, Хельсинки, Литве, Париже… В январе предстоит еще одно празднование в Берлине. Потом будет поездка в Китай и так далее… И я рад, что без моих напоминаний эту дату вспомнили мои коллеги-музыканты. Когда достигаешь этого возраста, понимаешь, что самое дорогое – это человеческие взаимоотношения, которые сложились и не оборвались – ведь иных уж нет, а те далече... С кем-то мы, к счастью моему великому, поддерживаем эти отношения. Вот эти дружеские связи, соединение профессиональных, человеческих и жизненных параллелей, пересечений с людьми близкими, дорогими – это, конечно, огромный подарок. Этим надо дорожить. Не имей сто рублей, а имей сто друзей. Знаете, старые русские пословицы – великие, мудрейшие. И с каждым годом понимаешь абсолютную реалистичность и точность того, что действительно в жизни нужно, важно, и что абсолютно преходяще и никчемно. С годами я становлюсь строже сам к себе Я думаю, что каждый человек с каждым прожитым днем становится к себе более требовательным. Хотим мы или не хотим, опыт накапливается. Может быть, возрастает понимание того чуда, которое нам дали господь Бог и наши родители – чуда жизни. И в параллели с этим пониманием, мне кажется, возрастает и требовательность – и профессиональная, и в человеческих взаимоотношениях. Мне думается, что в каждой новой своей партитуре я становлюсь строже сам к себе, что, конечно, совершенно естественно. Конечно, если в голове начнутся маразматические процессы, тогда можно потерять этот контроль. Но пока их нет – тьфу, тьфу, тьфу (Смеется). Так что с возрастом строгость, взыскательность и ответственность, конечно, повышаются. Сложное стало простым Как-то у меня был случай: Максим Венгеров играл мой скрипичный концерт «Кончерто кантабиле» в Цюрихе. Это была мировая премьера. Я приехал за день до концерта, и Максим мне говорит: «Я прошу вас встретиться со мной до репетиции». Я согласился, прихожу перед репетицией в филармонию, где нам дали помещение. И вот я вижу, что Максим открывает свой футляр – а нот там нет! У меня внутри все задрожало, и сразу голова срабатывает: так, послезавтра концерт, значит, надо срочно звонить в издательство, чтобы они немедленно выслали ноты. И я осторожно спрашиваю: «Максим, ты забыл ноты?» А он отвечает: «А я по памяти буду играть». Эти его слова меня просто ошарашили: «Как ты можешь все это держать в голове?!» А он мне отвечает: «Знаете, у вас все это очень логично выглядит». Мои произведения, которые 10–15 лет назад воспринимались как очень сложные, для нынешней молодежи абсолютно естественны. В мозг молодых музыкантов они прекрасно «укладываются»! И это было проверено уже несколько раз: в Хельсинки, в Белграде, в Италии играют совершенно запросто. Абсолютно. Это некое естество. В чем тут дело – я не знаю! И с огромной увлеченностью, с удовольствием они это играют! Когда клавиши пахнут сиренью Вы знаете, мой учитель, которого я обожаю и до конца дней буду обожать, – Флиер – мне рассказывал, что однажды он возглавлял экзаменационную комиссию в Петербурге. Это были времена, когда «били» космополитов и обязательно нужно было исполнять русскую музыку. Непременно. И Олег Каравайчук (человек гениальной одаренности, который окончил консерваторию как композитор, дирижер и пианист) играл перед Флиером на экзамене диплома пианиста сонату Ляпунова. И он играл с таким видом, будто от клавиш плохо пахло – он просто отворачивался от клавиш, как будто они пахли. В конце концов Каравайчук остановился и сказал комиссии: «Ну, дальше все в таком же роде». Хорошо, что Флиер – благороднейший человек, и никто никуда не донес о таком поведении Каравайчука. Так вот, я видел, что, например, на недавнем концерте студентов кафедры профессора Доренского, где звучали мои произведен и я , музыканты играли так, как будто от клавиш пахло сиренью. Приятно, когда в такси звучит классика На Западе часто приходится пользоваться такси. И, как правило, у таксистов включено радио. И вот последние 3–4 года водители выбирают радиостанции, на которых передают классическую музыку. Меня это поражает, и я даже говорю: «Как приятно, что у вас звучит классика!» Вы едете в такси, а там звучит, например, «Послеполуденный сон фавна» Дебюсси или «Элегия» Массне. А ведь еще три-четыре года назад в такси можно было услышать только тяжелый рок. Ты едешь – и сплошное «тудум-тудум, тудум-тудум!» И слушать это было невозможно! Приходилось говорить: «Выключите, пожалуйста, можно вас попросить?!» То есть сегодня происходят какие-то процессы в восприятии и отношении к классической музыке… Синтез слова и музыки Я принадлежу к почитателям поэзии. Для меня склад поэтический всегда был страшно близок. И я всегда тянулся к миру литераторов. Сейчас я проезжал мимо Литературного института – и вспоминал времена, когда там учились Володя Солоухин, Роберт Рождественский. А мы были студентами консерватории и ходили к ним, приглашали на концерты… Поэтому я отношусь к тем композиторам, для которых слово очень и очень дорого. Инструментальная музыка – это, конечно, прекрасный мир, обладающий поразительным воздействием на слушателя. Но при «включении» слова появляется какой-то высший синтез, особая выразительность музыкального звука. Сюрприз для юбиляра С телеканалом «Культура» я дружу очень давно. И должен сказать искреннее «спасибо» телеканалу, который с первых дней своего существования много внимания уделил мне. Для меня это высокая честь и радость. Вообще все наши близкие люди смотрят только телеканал «Культура», потому что там все интересно. К юбилею телеканал «Культура» подготовил фильм. Для меня он станет сюрпризом, хотя делал его мой друг, с которым мы знакомы чуть ли не 70 лет, – Валентин Григорьевич Тернявский. Но посмотрю я этот фильм в видеозаписи, поскольку его покажут перед моим юбилейным вечером в БЗК. (Фильм о Родионе Щедрине «Услышать голос Ангела своего…» смотрите 16 декабря в 18.35. По окончании фильма смотрите прямую трансляцию юбилейного вечера Родиона Щедрина из БЗК – Прим. авт.) На необитаемый остров я взял бы «Искусство фуги» Баха В музыке математика и лирика – это одно и то же. Говорить о том, что важнее, нельзя. Мне как-то довелось с Дмитрием Дмитриевичем Шостаковичем провести лето в Дилижане, в Армении. И там он меня спросил, какую партитуру я бы взял с собой на необитаемый остров. Я ответил: «Искусство фуги» Баха. А вы?» Дмитрий Дмитриевич сказал, что взял бы с собой «Песнь о земле» Малера. И вот за полтора месяца до его смерти я был у него на даче. Он был совсем плох, еле передвигался. И я ему говорю: «Помните, был у вас такой тест? Вы не поменяли свое мнение?» – «Нет» – «И я уверен, что взял бы «Искусство фуги». Я почему об этом говорю: в «Искусстве фуги» очень много математики. Очень многое построено на использовании техники вертикально-подвижного контрапункта, когда голоса меняются местами, «просчитываются». Но без «лирики», конечно, эта «математика» ничего бы не значила. При нынешней компьютеризации любого человека можно обучить этой «математике» за две недели. И без владения техникой композитору, конечно, нельзя. Но нельзя и, простите за лирический слог, без вдохновения, когда что-то где-то тебе диктует, подсказывает… Только тогда, когда техника и лирика сочетаются, что-то получается. Предпочитаю работать спонтанно Чем, как мне кажется, отличается композитор от служащего, который приходит в присутствие к девяти утра и сидит там до шести вечера? В шесть служащий приходит домой – и все забыто. Хотя про русских и говорят, что на работе они говорят только про баб, а дома – про работу… Но действительно, служащие «отключаются» дома от работы. А у композитора, писателя, поэта мозг все время «заряжен». И потом наступает момент, когда нужно просто засесть и сделать, «оформить» идеи… Например, над «Боярыней Морозовой» я очень долго думал. И даже не о боярыне, а о протопопе Аввакуме, который был главным действующим лицом этой оперы. Кто-то в прессе меня упрекал, что Аввакум был такой вояка, а в моей опере поет такие лирические тексты. Но я использовал только тексты его писем к Морозовой. Пронзительно лирические тексты… Я помню, как с Шостаковичем разговариваешь о чем-то, и вдруг его взгляд немножко отдаляется. И я думаю: наверно, партия альта сейчас в голове дописывается... Как-то я с Пендерецким разговаривал, который очень много ездит. Спрашиваю его: «Как, когда ты успеваешь что-то писать?» И он отвечает: «Я не пропускаю ни одного дня для работы. Даже в гостинице я сижу и работаю». Но я более спонтанный человек. Наверное, из-за российской ментальности. Мне так проще: работать запойно – и денно, и нощно. И по моему впечатлению, когда не по кирпичику двигаешься вперед, то лучше получается и результат.