Его интересовало буквально всё

Владимир Высоцкий ушел из жизни 31 год назад, и, по традиции, в день его смерти друзья и коллеги делятся своими воспоминаниями о поэте, актере и барде. [b] Заслуженный артист России Александр ТРОФИМОВ[/b] в спектакле «Преступление и наказание» Театра на Таганке играл роль Раскольникова, а Высоцкий – роль Свидригайлова: – Как партнер он меня, тогда еще совсем молодого артиста, завораживал своей энергетикой. Я ощущал ее в буквальном смысле этого слова. Его внутренняя сила не подавляла, не заставляла думать: «Боже мой, с кем я вышел играть!» Наоборот, возникал искреннейший азарт. Тем более что эти два персонажа – Раскольников и Свидригайлов – вступают в некий поединок. И вот это ощущение азарта, некоего озноба, который начинал тебя пробивать, желание сделать что-то сейчас, вместе, в контакте с этим человеком, я очень хорошо запомнил. [b]Заслуженная артистка России Ирина МАЗУРКЕВИЧ[/b] в фильме «Сказ про то, как царь Петр арапа женил» играла невесту арапа, роль которого исполнял Высоцкий: – В то время я не очень хорошо себе представляла, что такое Высоцкий, ведь во время съемок «Арапа» мне было 16 лет. Это сейчас девицы в таком возрасте уже взрослые, а тогда все было по-другому. Тем более что до 15 лет я жила в Мозыре, у меня не было его записей, не было и магнитофона. В газетах о Высоцком не писали, по радио не говорили. Когда я приехала в Мозырь на каникулы и сказала подружке, что буду сниматься с Высоцким, она чуть не упала: «Как! С самим Высоцким?!» Я говорю: «А кто это?» Мы с ним много общались помимо съемок, причем по его инициативе. А поскольку в Москве я жила одна, то, естественно, я очень дорожила этим общением. Он водил меня на выставки, в рестораны, если надо было позавтракать, вез в какуюнибудь гостиницу на шведский стол. Его пускали всюду. Конечно же, он приглашал меня в театры, в том числе и на свои спектакли. Много раз в Театре на Таганке я смотрела и «Гамлета», и «Доброго человека из Сезуана». Он был совсем ненавязчивым и очень деликатным. Думаю, что во мне его больше всего привлекало то, что я не смотрела ему в рот и за ним не бегала, как это делали люди, которые знали, кто он такой. [b] Народный артист России Иван БОРТНИК[/b], которому Высоцкий посвящал песни, в том числе и знаменитую «Ах, милый Ваня, я гуляю по Парижу...»: – Я и по сию пору ощущаю эту утрату, хотя прошло уже много лет. Ведь наше дружество началось, когда нам обоим было уже за тридцать – а в этом возрасте люди сходятся тяжело. Уникально одаренный человек, в отношениях с друзьями Володя был удивительно доброжелателен и нежен. А более любознательного человека я просто не встречал в жизни. Его интересовало буквально все. Я вот по своей лености многое пропускал, а он, пока не проникнет в суть предмета, не успокоится. Удивительная черта! Меня поражало, как он работал над своими песнями. Бывало, сидим за столом, завтракаем, он подергивает подбородком, вдруг говорит: «Погоди». Идет в кабинет и пишет. Мне очень нравились его «Две судьбы» – песня замечательная и неразгаданная. Он постоянно ее дописывал, переписывал, а я его умолял: «Слушай, закончи ты ее». И он мне говорил: «Если бы не ты, я бы эту песню так и не закончил». Популярность, особенно поначалу, доставляла ему удовольствие. Но иногда и утомляла, ведь его осаждала масса беспардонных людей. Какието дамы подкупали консьержку, чтобы днем забраться на чердак – Володя жил на восьмом этаже, – и часа в три ночи врывались в квартиру. Мы же ночные люди – сидим, пьем чай, разговариваем, и вдруг звонок в дверь. Открываешь – безумные глаза. Володя называл их «сумасшеччие» – через два «ч»: «У, б..., опять сумасшеччие». В нем многое было намешано. Он плох был, когда был сильно пьян. У него тогда была только одна мысль – продолжить. Однажды я спрятал от него водку. Он умолял: «Ванечка, милый, ну хочешь, я на колени перед тобой стану». И встал на колени. Меня уговаривали и Эдик Володарский, и другие: «Слушай, ну дай ты ему». Я говорю: «Не дам!» А потом пришел Яша, администратор, и говорит, что Любимов просит Высоцкого немедленно явиться в театр. Володя крикнул: «Да пошли вы все!» – и стремглав бросился к балкону. Перемахнул через перила и повис. И – немая сцена. Я какими-то двумя-тремя прыжками бросился к нему, схватил за руки и вытянул. И еще ударил. После чего он взял старинную кузнецовскую гитару и разбил ее в щепки. Вот сколько с ним были знакомы (долгие годы!) – по пальцам одной руки можно сосчитать, сколько раз вместе выпили. Марина привозила нам эспераль, кажется, это слово означает надежду по-испански. Но Любимов сразу его заземлил. Он говорил нам с Володей: «Если вы не вошьете себе в ж... спираль, вы будете уволены из театра». Ему почему-то показалось, что эспераль – это спираль, как вот от электроплитки, поэтому ее быстро-быстро зашивают, чтобы она не дай бог не выпрыгнула... Однажды Володя прислал мне открытку с такими стихами: «Скучаю, Ваня, я, кругом Испания, они пьют горькую, лакают джин. Без разумения и опасения, они же, Ванечка, все без пружин. Извини за графоманию. Обнимаю, Володя». Марина Влади, конечно, продлила ему жизнь. Он ее любил. Он мог часами говорить с ней по телефону – это ведь огромные деньги. Сидел и повторял: «Мариночка, Мариночка...» Мне становилось неловко, и я уходил на кухню. И вот сидишь на кухне, одну чашку выпьешь, другую, полпачки сигарет выкуришь, а он все: «Мариночка, Мариночка...» …Иногда думаешь, каким бы он сейчас был? Наверное, уже основательно облысевшим, в очках. У него же астигматизм был. Его очень веселило это слово. У меня, говорил он, этот, как его, «астигматизьм».