Мой бесконечный Арбат

Москва 1922-го. Мне шесть лет, и я уже четко запоминаю события, людей и дома, с которыми мне приходится встречаться. Мой отец, адвокат по профессии, был страстным любителем Москвы. Все свободное время он посвящал нашим с ним экскурсиям по городу и его окрестностям. Жили мы на Поварской, в Ржевском переулке. Моя мама, пианистка, красавица, которую случайные встречные принимали за тогдашнюю звезду кинематографа Веру Холодную, была слаба здоровьем и в наших путешествиях участия не принимала.Вся та Москва, что кружит который век вокруг Старого Арбата, – и есть моя жизнь. Я и сейчас, дожив до глубокой старости, живу в Мансуровском переулке, между Остоженкой и Пречистенкой…[b]Собачья площадка[/b]В центре моих воспоминаний – Собачья площадка. Ее уже закатали под асфальт Нового Арбата, а я ее помню, как будто видела только вчера.Формой эта крохотная московская площадь напоминала вытянутый треугольник, у основания которого располагалась Снегиревская больница. В начале 1920х там помещалась районная поликлиника. А поблизости от больницы был небольшой круглый сквер с фонтаном и колонкой с барельефами собачек. А от Собачьей площадки разбегались (или, наоборот, стекались к ней?) переулки: Николо-Песковский, Кречетниковский, Дурновский, Борисоглебский… И жители в здешних домах в то время были под стать самому Арбату: в Дурновском в 1940-х годах жил президент Академии наук Сергей Иванович Вавилов, а после его смерти поселился академик-языковед Виктор Владимирович Виноградов. А в Борисоглебском обитала в начале 1920-х Марина Цветаева. Много лет спустя в этой квартире жила семья соученицы моей внучки.Они бережно хранили оставшийся с той поры стул, принадлежавший когда-то Марине Ивановне. Сейчас здесь музей Цветаевой.[b]Монахи[/b]Большой Ржевский переулок находится между Поварской и Большой Молчановкой, от которой в наши времена остался совсем небольшой кусочек. Назван он Ржевским потому, что на углу со стороны Поварской стояла церковь Ржевской Божьей Матери. Мы, дети соседнего дома, любили играть во дворе этой церкви – уютном и зеленом.Церковь была небольшая, но красивая, с нишей, выходящей на Поварскую. В нише висела икона Ржевской Божьей Матери, в двадцатые годы неожиданно исчезнувшая.Однажды, когда мы, ребята, по обыкновению играли во дворе церкви, там появилась группа монахов. Они открыли уже успевшие заржаветь замки и вошли в храм. Мы, конечно, последовали за ними – интересно! Осмотрев храм (он представлял собой жалкое зрелище: иконы вывезены, полы покрыты грязью), монахи направились в глубь двора, где стоял необитаемый рубленый двухэтажный дом. Монахи осмотрели дом и, видимо, пришли к какому-то решению. Вскоре к церкви подъехала телега, нагруженная нехитрым скарбом и множеством икон. Телегу разгрузили, а монахи стали убирать в церкви и в доме.Мы, уже успевшие с ними перезнакомиться, взялись помогать. А вскоре появился и священник. В церкви начались регулярные службы.С монахами мы подружились. Они оказались очень милыми, ласковыми людьми, хорошо относившимися к нам, детям. Но дружба эта длилась недолго. Однажды, войдя во двор церкви, мы обнаружили, что она закрыта, а дом пуст. Куда их увезли (или увели?), из какого разоренного монастыря они были занесены случайным ветром в наш арбатский переулок, я так и не знаю.А церковь вскоре снесли, построив на ее месте пристройку к уже стоявшему на Поварской старому зданию, где сейчас находится Верховный суд. А во время войны мы прятались в его подвалах, как в бомбоубежище – толщина стен более метра![b]Купание у храма[/b]Когда наступало лето и вода в Москве-реке становилась достаточно теплой, наша дворовая компания отправлялась купаться на набережную храма Христа Спасителя. Это, как правило, случалось ранним утром, когда вся Москва еще спала.Путь наш лежал к Арбатской площади, а затем по Пречистенскому бульвару. Вокруг храма еще в конце 20-х годов сохранялись четыре небольших квадратных пруда. В начале лета там буйно цвели карликовые яблони.К воде от храма спускались широкие каменные ступени, напоминающие трибуны стадиона. Они-то и были нашим «пляжем».Москва-река в этом месте была достаточно глубокой, но мы ничего не боялись – переплывали на другой берег, где высились корпуса кондитерской фабрики «Красный Октябрь» (бывшего «Т-ва Эйнем»). А затем, передохнув, переплывали на «наш берег» и, голодные, усталые, но веселые шли по бульвару домой. А шедший по нему трамвай «А», ласково именуемый москвичами «Аннушкой», приветливо нам позванивал. У нас в кармане денег на проезд, естественно, не было.[b]Сосед по коммуналке[/b]В начале 1920-х нас, как и полагалось тогда, «уплотнили». Но с соседом нам повезло. В одной из комнат нашей квартиры поселился друг отца, в прошлом крупный чиновник, сын свитского генерала при дворе Николая II Николай Каиров.Каким-то чудом он уцелел во всех передрягах и умер своей смертью. В советское время он работал юрисконсультом нескольких московских театров. Благодаря знакомству с Николаем Федоровичем мне удавалось неоднократно видеть Бабанову, Коонен и других выдающихся артистов.Он был очень одинок и очень культурен. Полюбив меня, Николай Федорович дал мне многое. Не посчитавшись с тем, что мне только исполнилось только семь лет, он подарил мне собрание сочинений Тургенева, напечатанное еще по старой орфографии на почти черной бумаге.Когда я пошла в школу (сразу в третью группу – так тогда назывались классы), то получила прозвище «лакированная фитюлька» – из-за моих лакированных туфель.Надо было налаживать отношения. Я пригласила как-то моих одноклассников к себе домой, и они – о ужас! – увидели у мена на столе томик Тургенева. Меня тут же назвали «буржуазным отродьем» и донесли обо всем классной руководительнице. А потом еще долго и тщательно «прорабатывали». Но все обошлось, и я стала «достойным членом коллектива».[b]Что осталось?[/b]Сегодня нас всего четверо. Три поколения женщин и один мужчина – мой правнук. Много лет прошло с той поры, о которой мне вспомнилось сегодня. Но когда я выхожу на Поварскую, мне кажется, что на дворе все еще стоят те, далекие, трудные, горькие, счастливые и такие дорогие сердцу годы.