Теория отраженного света

Другие (Булгаков, Пастернак, Ахматова), сохраняя личное достоинство и уважение к собственному таланту, вступали с властью в конфликт. Катаев же превыше верности любым идеалам в жизни и творчестве поставил личный интерес. Он был точкой преломления и отражения слепящего света великой эпохи в его произведениях.

В двадцатых годах интерес заключался в том, чтобы отмазаться от темного, с большевистской точки зрения, прошлого (он то ли служил, то ли не служил в Добровольческой армии Деникина, то ли участвовал, то ли не участвовал в белогвардейском заговоре в Одессе). Во время НЭПа — в зарабатывании денег (повесть «Растратчики», пьесы, сугубо коммерческий подход к литературному труду, неожиданным плодом которого явились бессмертные «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок» несостоявшихся катаевских литературных «негров» Ильфа и Петрова). В тридцатые — в сочинении агиток типа «Время вперед!» и «Я — сын трудового народа». Дальше и до самой смерти — в относительно спокойной и сытой жизни с орденами, премиями в заповеднике соцреализма, щедро омываемом доходами от революционной тетралогии «Волны Черного моря», ленинской «Маленькой железной двери в стене» и прочих идеологически выдержанных произведений, среди которых попадались истинные шедевры, например детская сказка «Цветик-семицветик».

В заповеднике соцреализма Катаев всегда держался ближе к ограде, верхним чутьем угадывая состояние проволоки. Она только начала провисать, а он уже вырвался на свободу, исторг из своей души ту самую многократно воспетую им «вечную весну», которая, как последняя (к литературе) любовь преобразила на склоне лет его творчество, открыла нового блистательного писателя мирового уровня. «Трава забвения», «Алмазные мой венец», «Уже написан Вертер» изумили тогдашнего читателя недопустимой прежде в советской литературе раскованностью, свободой и какой-то самовлюбленной отвязанностью от привычных канонов.   

Писатель Валентин Катаев в рабочем кабинете / Фото: Александр Невежин / РИА Новости

До сих пор критики и литературоведы спорят, был ли Катаев в советской литературе «чужим» среди «своих»? Вероятно, да, но с каким-то изломом. Он (когда это стало безопасно) объявил себя дворянином и белым офицером, но при этом всю жизнь говорил с сильным еврейским (одесским) акцентом. Пользовался всеми благами и преференциями официального советского классика, но не лез в политику, а если вынуждали, писал передовицы в новогодний (1953 года) «Огонек» — «За великого Сталина!». Был прекрасно образованным, великолепно знающим литературу и философию человеком, но еще Осип Мандельштам отмечал в нем некий «бандитский шик», а другие современники — наглость и хамство. Бунин же вообще считал Катаева пропащим в моральном смысле человеком.

Да, «вечная весна» преобразила позднее творчество Катаева, но не изменила его сущности. «Алмазный мой венец» светит отраженным светом трагических судеб, представленных в нем персонажей, заживо сгоревшими в огне жестокого времени. Катаев, как алхимик, сотворил из их жизни свою личную версию. Она, подобно слепящему и искрящемуся бенгальскому огню, заворожила читателя, отвлекла его внимание от самовольной установки автором собственного нерукотворного памятника в пантеоне волшебных изваяний «безумного скульптора Брунсвика». Но если Маяковский, Есенин, Булгаков, Бабель и прочие сделаны из природного «мрамора» высшей пробы, Катаев — из добротного, но искусственного материала, всего лишь отражающего их свет. Следует отметить, что у писателя хватило мужества это признать, пусть и в ассоциативной форме.

Прапорщик Валентин Катаев. Портрет, опубликованный в журнале «Весь мир». 1916 / Фото: Wikipedia / Общественное достояние

Он был создателем и первым редактором журнала «Юность», где мне в свое время довелось работать. Катаев — духовный отец «исповедальной прозы», представленной на страницах журнала именами Василия Аксенова и Анатолия Гладилина. За несколько лет он сделал журнал самым тиражным и популярным в стране. Многолетняя заведующая отделом прозы в «Юности» Мери Лазаревна Озерова рассказывала мне, что, надумав печатать роман «Хуторок степи» в журнале, Катаев отдал ей в конце рабочего дня рукопись. А на следующий день вызвал ее и спросил, понравился ли ей роман? Она ответила, что еще не приступила к чтению. Как же так, искренне удивился и даже обиделся Катаев, неужели вам не интересно, что я написал?

В отношении писательского ремесла он никогда не был циником.

Мнение колумнистов может не совпадать с точкой зрения редакции