Осип Мандельштам: Священная жертва

К Мандельштаму в полной мере можно отнести знаменитые пушкинские строчки: «Пока не требует поэта к священной жертве Аполлон.../ ...И меж детей ничтожных света, быть может, всех ничтожней он». Это признавали и современники, оставившие воспоминания об Осипе Мандельштаме. Редко в ком гениальная прозорливость, философская глубина, исключительное знание и понимание музыки как «атомов бытия», из которых складывается окружающий мир, божественная наполненность творчества сочетались с неприятным характером, житейской неопрятностью (не любил отдавать долги, не следил за порядком в доме, как попало одевался, грубил, обижал даже искренне стремящихся помочь ему людей).

Но при всем этом не приспособленный к жизни, всюду опаздывавший и всё путавший Мандельштам отличался сверхчеловеческим обаянием и юмором. Когда в голодное революционное время Николай Гумилев одолжил ему (тому не в чем было ходить) свои штаны, Мандельштам заметил, что когда он надевает эти штаны, то становится каким-то другим — мужественным и решительным — человеком. А когда в тридцатых годах их с женой везли в ссылку на грузовике и водитель по пути подсадил в кузов лесорубов, один из которых оказался в красной рубахе, Мандельштам шепнул жене, что «казнь будет какой-то петровской».

Поэт Осип Мандельштам, 01.02.1925 / Фото: РИА Новости

Угрюмую и злобную жизнь в Петрограде двадцатых годов он оживлял интеллектуальными, как сейчас принято говорить, играми, определяя, какой у кого из его знакомых «коэффициент встречаемости». Кстати, этот коэффициент, но уже самого Мандельштама, оказался весьма высок в творчестве Иосифа Бродского, Арсения Тарковского, Беллы Ахмадулиной, Давида Самойлова, не говоря о сегодняшних поэтах.

Актом самоубийства, не имеющим отношения к поэзии, назвал Борис Пастернак знаменитое стихотворение Мандельштама о Сталине: «Мы живём под собою не чуя страны, / Наши речи за десять шагов не слышны...» Он был прав, что это самоубийство. Но не прав в том, что стихотворение не имеет отношения к поэзии. Всего в двух строчках поэт поставил точнейший диагноз советской эпохе, которого она ему, конечно же, простить не смогла.

Разбиравшийся в поэзии Сталин пощадил Пастернака и Ахматову, но не стал этого делать в отношении Мандельштама, наложив в середине тридцатых резолюцию на его «дело»: «Изолировать, но сохранить».

Николаю Бухарину удалось смягчить сердце вождя. Поэту разрешили вернуться из ссылки. Но к этому времени сам Бухарин превратился во «врага народа» и «бешеного пса».

Один из руководителей Союза писателей СССР Владимир Ставский обратился к сталинскому наркому товарищу Ежову с просьбой «решить вопрос с Мандельштамом». Ежов, памятуя о проявленном Сталиным интересе к поэту, решил вопрос по тем расстрельным временам весьма умеренно. Мандельштаму дали пять лет трудовых лагерей. Вынести их психологически и физически сломленный, больной человек, естественно, не смог. Он умер во время эпидемии тифа в пересыльном лагере под Владивостоком, прожив в заключении всего одиннадцать недель.

Жизнь Мандельштама стала одним из бесчисленных «атомов бытия», исчезнувших в пасти «века-волкодава». Стихи Мандельштама стали вечными «тугими парусами» русской и мировой поэзии двадцатого века.

Мнение колумнистов может не совпадать с точкой зрения редакции