Анатолий Лукьянов. Не просто поэт и просто гражданин

Он был одним из последних ярких политиков постсоветского периода, от решений и личного поведения которых, без всякого преувеличения, зависела судьба страны. Мне убеждения Анатолия Лукьянова не близки, что не меняет сути: я абсолютно уверена, что он — единственный из политиков своего времени, который никогда, ни при каких обстоятельствах не менял своих убеждений. И одно это достойно безмерного уважения, тем паче, что исповедовал он не фашизм, а чистый гуманизм, окрашенный, правда, коммунистическими отсветами. Такой чистотой убеждений не могли похвастаться ни живущий ныне Михаил Горбачев, ни почивший в бозе Борис Ельцин, не говоря уже о многократно перелицовывавшихся политиков меньшего масштаба.

Лукьянов был и оставался всю жизнь «физиком и лириком» в одном лице. Как бы ни посмеивались либералы над его стихотворными опытами, а под фамилией Осенев он издал несколько сборников, куда важнее, что когда-то его вирши приглянулись самому Твардовскому. Для золотого медалиста Толи Лукьянова были открыты все дороги, но он выбрал юрфак МГУ — думаю, потому что искренне хотел бороться с несправедливостью, причем исключительно с помощью закона.

Сейчас, изучая его потрясающую биографию, одни скажут — чистый карьерист, другие вспомнят с тоской «социальные лифты» из недалекого советского прошлого, третьи же кивнут: воздавали Анатолию Ивановичу по заслугам. Думаю, вернее будет сказать, что в случае с Лукьяновым смешались вместе все три этих фактора. Но то, что ЦК умел вычленять из своей паствы лучшие кадры — факт. Лукьянов как юрист достиг вершины возможной карьеры, уже принимая участие в разработке Конституции. А далее единственный из всех политиков подобного калибра не превратился ни в кремлевского старца, ни в демократа новой волны, полыхающего праведным огнем. Лукьянов манерой поведения, интонациями, даже мимикой, порой, кстати, довольной забавной, стал на какое-то время воплощением спокойствия и хоть какой-то «надеги», заняв кресло председателя Верховного Совета СССР. Причем на этом месте он был воплощением спокойствия, разумности и сдержанности.

Может показаться странным, что при таких своих качествах Анатолий Лукьянов не стал для страны мессией, истинно народным трибуном, а то и политическим кумиром. На самом деле все объяснимо. Он работал, по сути, в кулуарах — корпел над статьями, выносимыми парламентариями на обсуждение, кулуарно же отстаивал свою точку зрения, при несогласии с чем-то прикрываясь законами, что для кого-то выглядело едва ли не как занудство. Но он был таким — в чем-то наивным донкихотом со щитом из законов в руках и верой не в прекрасную Дульсинею Тобосскую, но в Россию…

Однако для большинства россиян он был и оставался политиком не самым популярным, а масштабно заговорили о нем лишь после истории с ГКЧП, в состав которого Лукьянов не входил, но душой с которым был несомненно. Он не был согласен с вариантом нового союзного договора, который, на его взгляд, отнюдь не оставлял страну монолитом, а, напротив, внутренне ее подрывал. Он в определенном смысле лавировал между Сциллой и Харибдой, опираясь все на те же существующие законы, и две скалы раздавили его: юриста Лукьянова объявили «изменником родины» и отправили в «Матросскую тишину» в конце августа 1991 года. Лукьянов был совершенно честен перед собой, человечески и политически, но именно его бывший друг и давно не единомышленник Горбачев называл предателем…

Все это было и горько, и больно, и несправедливо. Но кто тогда мог разобраться в происходящем? По Лукьянову история ударила сильно, но из политики он не ушел. И более того, не помню, чтобы кто-то еще, кроме Лукьянова, признавал, что ответственность за то, что случилось со страной, должны поделить все, кто занимал тогда политические посты. В основном у нас другое в чести — валить вину на других…

Он провел в «Матросской тишине» почти пятьсот дней. С юмором произносил потом: каждый политик должен посидеть в отечественной тюрьме… Казалось, зла ни на кого не держал, а в тюрьме не столько страдал, сколько размышлял о несовершенстве наших законов, и в том числе о явных провалах в системе «исправительных учреждений»…

1993 год. Расстрел Белого дома его потряс. Тогда рукой поэта Осенева он вывел:

Расстрел Советской власти 
Средь бела дня. 
В столицу входят части. 
Гудит броня.

Визжа, летят снаряды, 
Ликует сброд. 
Орут: «Так им и надо!» 
Молчит народ.

Парламент под обстрелом 
Свинца и лжи. 
Кто с флагом вышел белым, 
В крови лежит...

Кстати, массовому читателю поэт Осенев стал известен именно в то время, когда его альтер эго Анатолий Лукьянов сидел в тюрьме. Конечно, все наоборот, и это Осенев — альтер эго Лукьянова, но иногда и не поймешь, кто из них кого побеждал или были они одним целым… За решеткой Лукьянов писал стихи, причем в основном сонеты. И — песни…

Над «Матросской тишиной» — синева. 
Опадает еле слышно листва. 
Где-то Яуза шуршит у оград. 
Где-то песнями рыдает Арбат.

А в «Матросской тишине» — полумрак. 
Конвоирские шаги во дворах. 
Чьи-то ропоты и вздохи звучат — 
Вспоминают кто девчат, кто внучат.

Разорвись же, наконец, тишина. 
Долети же, звездопад, до окна. 
Отзовись, чужая боль и тоска, 
Что не снится, на свободе пока.

Над «Матросской тишиной» — синева. 
Кто услышит ее боль и слова? 
Кто уловит ее горькую мысль? 
Отзовись же, отзовись, отзовись...

Ему шел 89-й год. За свою жизнь он слышал о себе много разного, но ни разу себе не изменил и не боялся быть таким, каким был: упрямым, несгибаемым, в чем-то консервативным, но невероятно честным политиком. Один из его сборников назывался «Созвучие». Так и в жизни — Лукьянов был и остался созвучным своему времени политиком. Ну и вспомним напоследок:

Спешите медленно, поэты,

Свой труд на люди выносить,

Не примеряйте эполеты,

Не ждите славы на Руси!

Спешите медленно. Над строчкой

Мудрите молча день деньской.

Вы пребываете бессрочно

В неповторимой мастерской.

Спешите медленно. Пегаса

Не торопитесь оседлать,

А ждите мига, ждите часа,

Когда нисходит благодать.

Тогда перо само помчится

И грезы выплывут на свет,

Взлетит степная кобылица,

Какую повстречал поэт.

Хвалу отринув и наветы,

Идите, словно ратник, в бой.

Спешите медленно, поэты,

И всё придет само собой.

В день его похорон столицу накрыло очередным снегопадом. Теперь — все ушло. Само собой…