Васильев поставил утренник с фейерверком

[b]Накануне своего 60-летия (4 мая) Анатолий Васильев поставил самый радостный свой спектакль. Точно откликнулся на призыв своего любимого Пушкина: «И докажи, что ты знаток/ В неведомой науке счастья».[/b]В принципе, режиссер не изобретал ничего для себя нового. Зрители рассаживаются на скамеечках – жестких и узких, как в протестантском храме, – и замирают в ожидании. Когда тишина уже начинает звенеть, к ним навстречу выходят актеры. Подтянутые, торжественные, одетые в смокинги и строгие платья. Садятся на произвольно расставленные стулья, обмениваются взглядами и улыбками, точно натягивают невидимые нити взаимодействия. И начинают читать Пушкина, преимущественно раннего, озорного, жизнерадостного. «Усы», «Рассудок и любовь», «Кокетке», «Платонизм», «Красавице, которая нюхала табак» и многое другое. Читают в типичной васильевской манере – каждое слово очищено от интонации, каждое слово выделено отдельным ударением и самоценно. Но здесь слова – не «камни, которые бросают в колодец» (определение Васильева), а скорее, залпы праздничного салюта. Их произносят с восторгом и наслаждением, васильевский Пушкин бодрит, как свежесваренный кофе.Каждое стихотворение разбито на голоса, мужские и женские, и превращено в диалог или полилог. Драматургия «Пушкинского утренника» рождается не из сюжета, вереницы событий или столкновения характеров, а исключительно из этого фехтования слов. Ну, например: «Пускай красавица (томно тянет актриса) шестидесяти лет (отрезает ее партнер)/У граций (настаивает она) в отпуску (не унимается он) и у любви (чуть не плачет она) в отставке (он остается хладнокровен),/Которой держится вся прелесть (атакует она) на подставке (парирует удар он)…» От этой игры зрители заводятся довольно быстро, а к финалу первого отделения, когда бывалый васильевец Игорь Яцко переходит к плану драмы «Папесса Иоанна» и черновому отрывку «Сказки о Золотой рыбке», где старуха мечтает быть «Папою Римской», зал уже просто рыдает от хохота.А «Пушкинский утренник» достигает такого накала, что впору переходить к опере. Что Васильев и делает – второй акт представляет собой отрывок из «Каменного гостя» Даргомыжского. Диалог мужчины и женщины здесь – это диалог речи и музыки. Сильная половина (Дон Карлос, Дон Гуан – И. Яцко) лишена музыкального дара, зато Лаура, символ манкой молодости (М. Зайкова), этим даром переполнена. Ее нежное бельканто лукавой притворщицы то и дело прерывается почти животным рыком плотской страсти – «бесстыдным бешенством желаний».