От Купалы до Крещения

Со станции Сагуны шли бесконечные колонны грузовых машин, набитых военным имуществом. Скоро этот поток заполонил Октябрьскую улицу и половину улицы Набережной, крайней к Дону.

Теперь уже затор упирался не в КПП, а длинным охвостьем терялся в глубине Белогорья.

Дорога, ведущая на Семейки и Россошь, скрывалась в клубах пыли, взбиваемой колесами телег, ногами пешеходов и копытами животных. Бескрайние гурты овец, стада коров и табуны лошадей, перегоняемые из Харьковской и Курской областей, осушая колодцы и поднимая громадные облака дорожной пыли, создавали ощущение Мамаева нашествия.

Беженцы, следовавшие этой дорогой, хлынули на луг между Долгой улицей и Манжаркой, затем, перевалив через каменную дорогу, ведущую к переправе, заняли все пространство меж Доном и Кошелевой горой.

Третья дорога, ведущая из Подгорного, оказалась самой загруженной. Затор, начинавшийся все от того же КПП, на выезде из Белогорья, шел через всю центральную улицу Коминтерна, выходил за пределы села и еще на два километра тянулся по шляху в чистом поле.

Затор у переправы образовался не только на суше, но и на воде. Вышедший из Лисок два дня тому назад караван речных сухогрузов уперся в понтон. Чтобы суда могли пройти дальше по течению, мост нужно было на время развести, но в сложившейся ситуации разводить его никто не собирался.

На баржах эвакуировали лискинские предприятия и учреждения, демонтированное оборудование и станки, архивы, прочую документацию, а также хлеб и запасы совхозного сливочного масла. Речной караван остановился на плесе, близ левобережного села Бабка и стал маскироваться корабельными командами.

Ревущий скот, гомон тысяч голосов, скрип немазаных осей и шум работающих двигателей — вот звуки, которыми наполнилось Белогорье и его окрестности в то утро. Все происходившее производило гнетущее впечатление на местных жителей.

Особенно пугало отходившее войско...

Когда Тамара, покормив детей, вышла во двор, то встала на пороге дома как вкопанная. С бугра, на котором находился их дом, открывалась необычная панорама. Весь луг, от берега Дона до Кошелевой горы, представлял собой гигантский муравейник. Люди, телеги и скот двигались по полю в какой-то сумбурной неразберихе. Девушка позвала Виктора и Тоню. Те, бросив свои дела, подошли к сестре.

Скоро на порог вышла мать, держа на руках семимесячную Галю.

— Господи, помилуй! — выдохнула она. — Отродясь такого Белогорья не видело… — Долго ль они тут еще будут? — непонятно у кого спросил Виктор. — Ведь всю траву в лугах потравят! — Такого миру понагнали, что и за неделю не переправятся! — сокрушенно произнесла мать.

В этот момент от Подгорного послышалось гудение. Все спустились с крыльца во двор и посмотрели в сторону, откуда шел нарастающий гул.

Вскоре в небе с редкими кучевыми облаками стали появляться черные точки. На фоне безмятежной синевы они выглядели зловеще и пугающе.

С каждой секундой точки росли, и у бесформенных комочков скоро обозначились крылья и хвостовые оперенья. Все понимали, что это вражеские самолеты, но никто не проронил ни слова. Самолеты летели над двухэтажным зданием школы, над краснокирпичными корпусами белогорской больницы, над кладбищем, над горсадом и Домом Советов, над толпами беженцев и армейскими колоннами, скопившимися в центре села.