НИИ-чего?

[b]В нашей стране с чувством меры всегда было плохо.Если уж что создавалось, то непременно в немереных количествах. Однажды партия решила, что нужно активно развивать науку, и с 60-х годов начался бурный рост научно-исследовательских институтов, который продолжался примерно два десятилетия.[/b][i]Уже к началу 80-х НИИ стали потихоньку хиреть. Так называемые почтовые ящики (те, что работали на оборонку) существовали еще в привилегированных условиях — там и условия труда были получше, и зарплата повыше. Многие же гражданские институты просто оказались никому не нужны. Стало понятно, что расплодилось огромное количество учреждений, не производящих никаких конкретных продуктов. НИИ стали объектом для язвительных выпадов фельетонистов. Да и сами научные работники относились к себе самокритично. Одним из любимейших выражений в их среде было: «Вся жизнь — борьба. До обеда — с голодом.После обеда — со сном».Платили рядовому советскому научному работнику всегда мало — в среднем в месяц 120 рублей. При этом строго-настрого запрещалось подрабатывать. Но самолично на сокращение штатов и увеличение зарплаты наиболее ценным сотрудникам институтское начальство решиться не могло.Так продолжалось до начала 90-х. До момента, когда страна с головой окунулась в рыночную экономику. А окунувшись, почти окончательно забыла о существовании научно-исследовательских институтов. Они же продолжали жить. Живут и поныне.Вот только вопрос: как и зачем? [/i][b]Химики и казначейство [/b]Научно-исследовательский институт органической химии, расположенный на Ленинском проспекте, существует сегодня так же, как и большинство ему подобных научных учреждений. Сокращается штат. Люди в поисках более обеспеченной жизни уходят в коммерческие структуры.— Средняя ежемесячная заработная плата в нашем институте 320 рублей, — говорит его директор Владимир Тартаковский. — У меня как у руководителя — 905 рублей в месяц. Мы бюджетники, привязаны к тарифной сетке. Понятно, что на такие деньги прожить нельзя. Поэтому большинство наших сотрудников (всего их 750) подрабатывают. «Халтура» дает в 10 раз больше денег, чем можно заработать в институте. Существует и проблема «утечки мозгов». За последние годы от нас уехали за границу 40 человек. Причем там они не получили такой интересной работы, какую имели здесь.Финансируется институт из рук вон плохо. Бюджетные вливания составляют лишь 30 процентов от той суммы, которую институт ежегодно получает от своей финансово-хозяйственной деятельности. Предприятия химической промышленности практически не делают заказов (получают только от тех, что работают на экспорт).Денег на приобретение современных приборов, которые стоят десятки, сотни тысяч долларов, естественно, нет. Выходим из положения только благодаря контрактам на выполнение научно-исследовательских работ для зарубежных фирм. Слава богу, иностранцы пока обращаются с коммерческими предложениями.Но только на договорах не проживешь. Добывать деньги нужно и другими способами. Самый популярный — сдавать свободные помещения в аренду. НИИ этого делать не может, так как помещения нужны для проведения химических экспериментов. Те же, которые свободны, буквально пропитаны вредными реактивами, пускать туда посторонних людей опасно для их здоровья.Самое ужасное, что за последний год у НИИ полностью исчезла возможность свободно тратить деньги. Если раньше при заключении контрактов на выполнение работ 70 процентов средств шло на заработную плату научных сотрудников, покупку реактивов, а 30 — на так называемые общие расходы (плату за электричество, воду, отопление), то теперь все изменилось. В прошлом году появилась новая важная структура — казначейство.Деньги стали спускать «сверху», четко расписанные, по какой статье их тратить. Шаг вправо, шаг влево считается попыткой к незаконному использованию бюджетных средств. Я была свидетельницей того, как директор и один из ведущих научных сотрудников пытались найти хоть какую-то лазейку для того, чтобы провести по статье расходов покупку нужного для института прибора.[b]Проектировщики работают на новых русских [/b]Однако не все НИИ влачат жалкое существование. Некоторые проектные институты, сумевшие вовремя сориентироваться и пережить трудности переходного периода, сейчас чувствуют себя неплохо. Проектные организации, работающие исключительно на Москву, нередко вообще процветают. Это и понятно — столица постоянно расстраивается, реконструируется.Заказов проектировщикам поступает много. А есть заказы — есть и деньги.В несколько худшем положении оказались проектные институты общефедерального значения. Государственный институт проектирования городов Госстроя России — один из старейших в стране. В этом году ему исполняется 70 лет. На сегодняшний день это одна из немногих российских проектных организаций, способных выполнить генплан целого города.— За годы своего существования мы сделали генеральные планы более 600 городов в России, бывшем Союзе, странах СНГ, за рубежом, — рассказывает заместитель директора Максим Перов. — Без ложной скромности замечу, что наш институт знают на многих континентах: работали в Африке, Европе, Азии. Расскажу интересную историю. По проекту, разработанному нашими специалистами, в Иране в 70-е годы был построен новый город с 200- тысячным населением, получивший название Ариашахр. Причем благодаря знанию тонкой восточной психологии мы сумели выиграть у французов градостроительный конкурс. Дело в том, что по французскому проекту унитазы в каждом из домов устанавливались таким образом, что сидящий на них человек смотрел на восток. По канонам ислама, это недопустимо. Мы указали заказчикам на эту оплошность французов и выиграли конкурс. Сегодня таких заказов на генпланы практически нет.На вопрос о том, какова средняя зарплата в институте, замдиректора Перов ответил уклончиво. Сказал, что каждый сотрудник (а всего их 115) получает по МРОТу (минимальному размеру оплаты труда — 83 рубля 49 копеек).— Все остальное зарабатываем, — сказал господин Перов.Впрочем, потом Максим Вениаминович все же рассказал, какими способами они ухитряются сносно существовать. В институте не стали ждать манны небесной. За годы свободных экономических отношений руководство учреждения уяснило, что государство в лице Госстроя на все проектные работы общефедерального масштаба выделяет меньше денег, чем требуется на проект одного коттеджа. В прошлом году под госзаказы было выделено 1 миллион 300 тысяч рублей. На нормальную работу и содержание института требуется порядка 10—12 миллионов рублей ежегодно. Решили зарабатывать деньги сами. Занялись развитием муниципального консалтинга (составление пакетов нормативных документов для муниципалитетов и других органов самоуправления), бизнесконсалтинга и различных информационных проектов (например, продажа через Интернет объектов недвижимости).Не отказываются специалисты института и от индивидуальных заказов на проектирование коттеджей, загородных вилл или отдельных частей домов. Фантазия у новых русских и власть имущих затейливая, да и оплачивают они ее воплощение в жизнь щедро.(Квадратный метр индивидуального проекта стоит порядка 20 долларов. А в коттедже этих метров немало.) Среди заказчиков попадаются оригиналы. Один уважаемый господин захотел, чтобы у него в гостевой ванной комнате был уложен двойной стеклянный пол, засыпанный песком, залитый водой, в которой среди водорослей плавали бы настоящие долларовые купюры.Кроме того, пол должен был подогреваться и освещаться.Обошлось все это удовольствие в 6 тысяч долларов. Сравнивать положение своего института с положением других подобных организаций Максим Перов не стал. Сказал, что те, кто хотел выжить, выжили. Кто нет — пошли ко дну еще в начале 90-х. Будущее не кажется заместителю директора сумрачным. Потенциал у его института есть — из 30 специалистов, живущих в России, которые могут спроектировать крупный город, 8 работают с Перовым.[b]Аграрии издают и сдают в аренду [/b]Первые два института были, скажем так, представителями старшего поколения. Однако жизнь не стоит на месте. После 91-го года в России стали образовываться новые научно-исследовательские организации.Некоторые из них занимаются тем, что пытаются разъяснить руководителям органов власти, что такое свободные рыночные отношения. Одно из таких учреждений, возникших на волне перестроечных процессов, — Всероссийский институт аграрных проблем и информатики (ВИАПИ). Созданный в результате слияния аграрного института и всероссийского НИИ кибернетики, ВИАПИ стал заниматься разработкой реформы сельского хозяйства. В свое время он прославился тем, что создал так называемую Нижегородскую модель ведения сельского хозяйства (развитие фермерства наряду с колхозами и совхозами) и внедрил ее в нескольких областях России. Во многих местах эта модель, правда, не прижилась, но это уже отдельный разговор.Институтом руководит энергичный человек — Александр Васильевич Петриков, член-корреспондент Россельхозакадемии, доктор экономических наук. На мое предложение поделиться секретами выживания он, не задумываясь, ответил: «Надо работать, а не выживать».— Мы создали при институте консалтинговые организации, — говорит Александр Васильевич. — Например, Фонд поддержки сельскохозяйственной реформы и сельхозразвития. Ведем большую издательскую деятельность. Вот выпустили издание о том, какие населенные пункты существовали на территории Северного округа столицы. Сейчас, чтобы обеспечить разработку наиболее перспективных научных направлений, мы объединили бюджетное финансирование с грантами и хозрасчетными операциями.ВИАПИ — бюджетная организация. Как и в большинстве подобных учреждений, здесь государственного финансирования хватает только на нищенскую зарплату сотрудников. Основные средства добываются благодаря вышеперечисленным видам деятельности, а также аренде. Директор не скрывает, что большую часть помещений в здании института отдана коммерческим структурам. На полученные деньги ведется ремонт, обновляется оборудование, закупается компьютерная техника.В среднем каждый сотрудник института получает чуть более тысячи рублей в месяц плюс деньги на проездной билет. Но это лишь пятая часть от ежемесячных доходов работающих здесь. Ежегодно каждый специалист пишет заявки на предоставление ему определенных грантов. Если выигрывает творческий конкурс, то грант его.Выполнив условия, заложенные в нем, получает довольно приличное вознаграждение. Институт поддерживает творческие контакты и осуществляет совместные исследовательские проекты с зарубежными центрами из стран СНГ, Балтии, Болгарии, США, ФРГ, Великобритании, Италии.Недостатков в кадрах нет — в настоящий момент в ВИАПИ работают 80 человек (научных сотрудников — 40). И если кто-либо придет предлагать свои услуги, ему придется выдержать жесткий конкурс.[b]Глас народа [/b]Картина была бы неполной, если бы, пообщавшись с руководителями вышеперечисленных учреждений, я не поговорила бы с рядовыми научными работниками. Их оценка происшедших и происходящих изменений в жизни институтов посвоему интересна. Не буду указывать конкретные места их работы. Но все, что они рассказывают, чистая правда.Марина, научный сотрудник химической лаборатории одного из крупных столичных научно-исследовательских институтов, занимающихся геологическими исследованиями: — В нашей лаборатории сейчас около 400 человек. А сам институт огромный: старших научных сотрудников больше 1000, просто научных — около 700. Есть небольшая группа особо приближенных к начальству людей, которые постоянно получают различные гранты и на них, собственно говоря, кормятся. Кто помоложе и поумнее — давно ушли, некоторые неплохо устроились за границей.Сидят на своих местах в основном люди предпенсионного возраста.Валерия Павловна, сотрудница «химического» НИИ: — У нас сейчас творится бог знает что. Весь институт преобразовался в какие-то маленькие мануфактурки по типу китайских, в которых производят различные вещи, пользующиеся потребительским спросом. С одной стороны, хорошо — хоть какая-то от нас польза. Но с другой — мы же сюда приходили не юбки строчить или варежки вышивать. Все учились в специальных вузах, защищали научные работы. А потом такой момент: мощности института совершенно не приспособлены под промышленное производство, не соблюдаются нормы противопожарной безопасности. У НИИ нет очистных сооружений. Оно расположено в самом центре Москвы. И все отходы производства попадают в атмосферу и Москву-реку. У нас был страшный случай — одна девушка отравилась химическим реагентом и умерла.Владимир, старший научный сотрудник НИИ микробиологии: — Наш институт всегда считался суперсекретным. Гриф секретности сохранился и по сей день. Но это не помешало начальству сдать большую часть помещений в аренду коммерсантам. Раньше мышь не могла проскочить, а теперь запросто по коридорам разгуливают совершенно посторонние люди, не имеющие никакого отношения к проводимым нами исследованиям.[b]НИИ — под ревизию [/b]Так к чему же мы в конце концов пришли? Что происходит с нашей наукой? Происходит на самом деле нечто ужасное. Большинство российских научно-исследовательских центров прямо или косвенно работает на заграницу. Недавно и.о. президента Владимир Путин заявил, что приоритетным направлением в своей нынешней и будущей (наверное, имелось в виду уже президентской) деятельности он считает развитие и поддержку отечественной науки. Благое намерение. Только вот развивать и поддерживать мы будем не свою, а иностранную научную мысль. Мало того, что лучшие российские умы давно осели в Гарварде и Бостоне, Сорбонне и Принстоне. Уже и рядовые научные сотрудники, выполняя условия грантов и заказов «изза бугра», приносят славу все той же американской (британской, французской, португальской и так далее) науке. Но не российской.Где же выход? В России на сегодняшний день существует несколько тысяч НИИ, в Москве их сотни. Что с ними делать? Вот точка зрения руководителя аналитического центра при Институте социально-политических исследований Российской Академии наук Виктора Левашева.— Прежде всего я бы разделил науку на фундаментальную и отраслевую. Что касается первой, то она в России сильно отличается от мировой. На Западе вся система исследований базируется в университетах. У нас же фундаментальная наука была образована «сверху». Российская Академия наук — это та база, на которой возникли часть отечественной промышленности, оборонные отрасли, развивающие государственность. В начале 90-х годов предпринимались отчаянные попытки упразднить РАН, а значит, и всю фундаментальную науку. Но этот, скажем так, книжно-рыночный подход был довольно неудачным. В США, например, на которые так любят ориентироваться в нашей стране, вся научная тематика определяется государством. То есть оно выступает в качестве основного заказчика с тем, чтобы постоянно двигать общество вперед. Это, к сожалению, так до сих пор и не стало фактом общественного сознания у нас.Теперь о прикладной науке.Отраслевые институты существовали у нас как научно-исследовательские подразделения при министерствах. Когда министерства стали упраздняться, НИИ оказались в чрезвычайно трудном положении. Они должны были бы войти исследовательскими центрами в состав нарождающихся корпораций и транснациональных групп. К сожалению, они не смогли вовремя сориентироваться. Какая же сегодня может быть стратегия? Государству нужно искать источники финансирования, новые организационные формы, чтобы не был разрушен интеллектуальный потенциал общества, появлялись новейшие технологии.Нужно определить приоритетные направления прикладных и фундаментальных исследований, как это сделано во всем мире, развивать их и выделять на них нормальные деньги.Но всем очевидно, что денег на тысячи существующих институтов не хватит, даже если мы прекратим все чеченские войны, а баррель нефти будет стоить не 30 долларов, а 60.Огромная армия «советских» НИИ нуждается в коренном сокращении. Однако, чтобы под горячую руку не попало что-то действительно полезное обществу, нужен непредвзятый государственный подход, своего рода конкурсное сито, через которое были бы пропущены люди, идеи, темы, продукт. Комиссия, которая поставит крест на судьбе сотен НИИ, должна формироваться не из специалистов тех же НИИ, а из людей, мыслящих глобальными категориями. Я умышленно не обращаюсь к такой проблеме, как сокращение кадров. Безработных появится много. Но это уже другая тема. Однако на жалости, которая оборачивается хронической тотальной бедностью, далеко не уедешь. Если меня упрекнут, что нельзя резать по живому, я отвечу: можно. Для того чтобы сохранить истинно живое.