Дмитрий Дибров: Бутылка – это средство коммуникации

[b]ВСЮ ЭТУ НЕДЕЛЮ «ВЕЧЕРКА» ПУБЛИКОВАЛА ПЕРЕЧЕНЬ МАГАЗИНОВ, ТОРГУЮЩИХ СПИРТНЫМ В НОЧНОЕ ВРЕМЯ. ПОСЛЕДНЮЮ ЕГО ЧАСТЬ ВЫ СМОЖЕТЕ УВИДЕТЬ В ЗАВТРАШНЕМ НОМЕРЕ.ХОТИМ МЫ ИЛИ НЕТ, НО ЭТА ТЕМА ДЛЯ БОЛЬШИНСТВА МОСКВИЧЕЙ ПО-ПРЕЖНЕМУ АКТУАЛЬНА.О СВОЕМ ВЗГЛЯДЕ НА РОЛЬ АЛКОГОЛЯ В НАШЕЙ ЖИЗНИ МЫ ПОПРОСИЛИ РАССКАЗАТЬ ИЗВЕСТНОГО ТЕЛЕЖУРНАЛИСТА.[/b][i]Дибров не напоминает человека, не пьющего ничего кроме родниковой воды. Как талант – всегда наполнен сомнениями и открытиями. Поэтому наш выбор для исследования загадок пития был безупречен. Первоначальная идея была достаточно примитивной – сесть за стол, поставить бутылку, выпустить немного джина (или чего еще) из бутылки и записать философию пития, которая и определяет сознание. То есть пройти по извечному маршруту всех выпивающих: друг – женщины – власть – смысл жизни.[/i]Не получилось. Маршрут был пройден не до конца из-за нехватки горючего: у Димы предстояли съемки, и закуски были обречены на одиночество. Но разговор – получился.[b]– Дима, вот одни говорят, что стакан – это микроскоп для исследования загадки русской души. Другие уверены в том, что водка – это коммуникативное средство. Есть люди, которые возлагают на алкоголь лечебные функции – мол, душу лечит. Но всех их объединяет неподдельная любовь к выпивке. Поэтому первый вопрос звучит по-революционному строго: почему люди пьют, причем по поводу и без[/b]?– Господа, мы должны сразу отделить алкоголиков от людей, которые пьют. Надо уметь отличать болезнь от профессии. Алкоголизм, мне кажется, начинается с похмелья – ежели человек опохмеляется, искренне полагая, что вот это он делает правильно, потому что так и в кино, и в книгах, и друзья говорят, чтоб голова не болела – это страшно, что это генетика. Но главное, что с этим ничего не поделаешь.Представляется, что человек делится на социальный и экзистенциальный образ. Это один и тот же человек, а с другой стороны – два разных. Но предполагается, что алкоголь позволяет вылезти на первый план скорее, чем это ты сделаешь психологическим аутотренингом человека экзистенциального. По Сартру, экзистенциализм – наука о том, что составляет ядро человека, то, что проявляется в нем в пограничных ситуациях – между жизнью и смертью, когда отходят на задний план понятия долг, совесть, честь, родина, государство, что у нас там еще…[b]– Получается, они нам так часто не нужны?[/b]– Нет-нет, просто Сартр всю жизнь убил на то, чтобы изучить, как самосохранение, любовь проявляются в повседневной жизни. Нам приходится играть роль социальных существ, иначе мы будем отторгнуты цивилизацией, но нам интересно в каком мире экзистенциальное в нас переплетено с социальным. Вот как раз алкоголь позволяет уйти от социальной части нашего бытия, нашего существа и скорее выставить на первый план наш экзистенциализм.[b]– Дима, извини, уровень терминологии соответствует интеллекту второй бутылки, а мы только на старте.Можно ли твой экзистенциализм перевести в более проникновенные понятия? Проще говоря, человек пьет, чтоб ему стало лучше, или для того, чтоб ему не было так плохо?[/b]– Мне представляется, что у не алкоголиков алкоголь – это коммуникативная функция. Когда хозяин вытаскивает запотевшую бутылку водки, наливает гостю в рюмочку, а она едва вытекает, потому что почти превратилась в лед…. Театрально? Конечно, ведь он совершает целый набор профессиональных действий, чтобы достичь той цели, о которой думал три последних месяца! В тот момент, когда ты тянешься к своей рюмочке, нет тебя прекрасней, потому что в этот момент ты человек экзистенциальный. Закуси, и ты моментально возвращаешься в себя. До следующего ритуала разлития…[b]– Убедил. А Расул Гамзатов говаривал, что мы седеем именно тогда, когда человек послан за бутылкой, а ее все нет… Может, мы закажем чего выпить?[/b]– Дело в том, что я не пью по рабочим дням. До заката солнца. И без явно выраженных сексуальных перспектив. Впрочем, последнее условие может генерировать два предыдущих.[b]– Экзистенциально. А ты пьешь, когда тебе плохо?[/b]– Упаси Господь.[b]– Но почему большинство русских людей пьет, чтобы отключиться от проблем? Или от жизни. Рюмка, как кнопка «выкл»… Это типично только для нас или для всего мира[/b]?– Ох, не берусь судить, насколько это для остального мира типично, – алкоголь, как психотерапия. Ну, со мной это связано вот с чем – я страшно занят. Имеется в виду, что я постоянно работаю. Сервантес это так определял – жена писателя не может понять одного – писатель работает, даже глядя в окно. А когда выпьешь, голова, к сожалению, перестает действовать в том направлении, в котором она у тебя должна действовать.[b]– Но люди все-таки пьют для того, чтоб стало лучше?[/b]– Можно придавать алкоголю различные функции, делегировать ему ответственность. Вот когда на наши головы обрушились карамельные ликеры, то они сразу же получили ловкое название «бабоукладчик». Очень трудоемкий это процесс укладки, так сказать, не все могут, так сказать, точно и в срок… Ведь что мужчину пугает и нервирует? Вероятность отказа! Самое страшное – превышение женщиной мер самообороны.Для него отказ страшнее даже, чем сам момент неполучения. Не понимаю я их, да найди ты для этого какую-нибудь мягкую форму, хоть объясни логически, отчего не хочешь. Может быть, голова болит – уже неплохо, уже извинилась. Или «не те дни»… Хотя мы знаем, что для любви нет календаря![b]– Бог их накажет, отказников России. Но у нас сегодня другое. Безоткатное, так сказать, орудие. Мы даже вот поем: до тебя мне дойти нелегко, а до водки – четыре шага… Достоинство водки – простота в общении. Может быть, поэтому не бывает трезвых выездов на природу, на шашлыки. Почему, скажи, везде так – начиная от Куршавеля и заканчивая покосившейся дачей в 80 км от Москвы? Везде одно и то же – собираются, жрут, со всеми вытекающими…[/b]– Мне представляется, что здесь дело в том, что самое интересное для людей – это собственное удовольствие. Даже для тех, кто не отдает себе в этом отчет. Если ты не выпиваешь – просто поговорить, посидеть – скучно. Неужели великий живописец Шишкин только и делал, что сидел и смотрел на природу? Рано или поздно он должен был подойти к Маковскому и сказать: «Слушай, Маковский, нарисуй мне медведя, а?» И когда Маковский нарисовал медведя на гениальном шишкинском полотне, оба художника вдрызг разругались друг с другом. Потому что живое все равно интересней, чем неживое. Ты можешь смотреть на белочку сколько угодно, но белочка никогда не скажет тебе: «Колька, а давай жахнем по одной!» – и никогда не закусит соленым огурцом или сальцом, если дело на Украине, и никогда не крякнет так, как это делает друг Женька. А потом можно полюбоваться и белочкой… Но самое «счастье – это когда тебя понимают», говорит Ростоцкий, и он прав.[b]– Уже ближе. Уже зазвучало сакральное: «Ты меня понимаешь?» Теперь самое время о тостах, о звуках, предшествующих глотку. В твоем понимании тосты их нужно говорить или просто «будем»?[/b]– Так ведь тост – это и есть то самое, что наиболее выпукло демонстрирует коммуникативную функцию выпивки.Между прочим, это наша русская народная форма караоке. Как момент реванша за маленькую, бесследную, лишенную всеобщего интереса жизнь Акакия Акакиевича. Вот где он, хоть на секунду, но в центре общего внимания. Человеку важно быть замеченным соотечественником. В эту секунду он может сказать два слова, а может просто поупражняться в эпистолярном жанре. Литературно-драматический жанр... Когда он говорит «Будем»! – перед тобою Чехов, а когда он много и красиво говорит, перед тобою Лев Николаич, граф Толстой…[b]– По-твоему, если человек пьет один, то это алкоголизм?[/b]– Конечно. Яша Маршак говорит, что когда два человек скорее помнят то, что было на столе, чем, то, что было вокруг стола, это уже алкоголик. Он точно скажет, когда, чего и сколько он пил в прошлую среду, но с трудом вспомнит, какие тосты произносили. А не алкоголик, скорее всего, вспомнит, что сказал Андрюха. И как проникновенно.[b]– А женщины пьют по-другому?[/b]– Женщина иногда с помощью алкоголя выходит из образа матери своих детей или жены известного мужа….Представь, вокруг Анталия, «все включено», муж приедет только через неделю, а в баре такой симпатичный дистрибьютор из Челябинска. Женщина не удовлетворена морально, недолюбила, полна воспоминаний не самых приятных: «А он сам хорош, когда полгода назад...» И вот после получасового знакомства появляется рюмочка, а она ж не пьет. А он говорит: «Нет-нет, все же вы выпейте!». А она: «Вы с ума сошли, это слишком крепко для меня» А он: «Нет-нет это даже не крепко совсем, вы даже и не почувствуете...» Тут она вставляет ключевую фразу: «Вы знаете, я ведь, когда выпью – со мной такое творится...» «О-о-о-о» – рисуется у него в голове. А, честно говоря, ничего такого» она творить не будет, даже и не знает, что можно творить. Просто такая милая самоклевета. Но она знает, что ему нужно, зачем он, собственно, поит ее той отвратительной мерзятиной, которой обычно наполнены бары отелей «все включено» в Анталии. Местный этот коньяк терпеть же нельзя...[b]– Когда я вижу, что наши люди пьют «Хеннеси», то чувствую: они пьют, потому что это – бренд . Сами же не разбираются... Помню, когда Егора Строева переизбрали на должность, мы поехали брать у него интервью на следующий день после выборов. Вся администрация была пьяная в параграф. В этом состоянии они не могли бы отличить самого от шампанского, а не то, что Блэк от Рэд... Они пили это просто потому, что это просто очень дорого[/b].– Мне кажется, это бич всех наших коммерческих структур – как должность, одного человека, который должен пить со всеми. Вот у всех моих знакомых есть в компании какой-то один человек, который постоянно тусуется... Мне кажется, что русские оттого вынуждены на питие со всеми, что у нас в России до сих пор цивилизация силы.Вот у Шпенглера в «Закате Европы» есть своя классификация – есть цивилизация цифр, есть цивилизация силы. У цивилизации силы такие типологические особенности – важнее влияние, чем богатство, важнее знакомство, нежели профессионализм. В русском варианте это выглядит так: лучше позвонить другу и сказать: «Петя, у тебя есть шифер?» чем пойти на рынок и купить дешевле и лучшего качества. Как результат – когда человек становится секретарем райкома партии, он вынужден со всеми пить, потому что, когда приезжает какое-либо должностное лицо к другому должностному лицу с инспекцией, у русских людей же не принято показывать, что ты хорошо знаешь свое дело и только им занят. У нас принято показывать, что ты к нему по-человечески относишься, что должность – это все хорошо, но не важно. Важно, что мы мужики клевые.Как результат – мы тянемся рюмочкой – в аэропорту нальем, а потом еще догоним. Вот почему мы обязаны повезти на охоту, а там обязательно выпить. И если он не поедет – это оскорбление. Вот американский инспектор осмотрит все и уйдет в гостиницу в шесть вечера – у них там никто не обязан никого куда-либо тащить.[b]– Непьющие люди нас пугают?[/b]– Конечно! Человек, который никогда на свете не хочет стать для кого-то экзистенциальным, нас, извини за обобщение, пугает.[b]– Есть ли виды бизнеса, которые больше принуждают пить? Иначе говоря, журналисты по жизни обязаны пить больше таксистов?[/b]– Надо сказать, что когда в Останкино стали продавать алкоголь – это был 89-й год, – это было оскорблением для меня. Раньше люди ходили по Останкино и смотрели – не пьют ли где. Если что – страшный нагоняй. Рассказывали как легенду, что когда-то там продавался коньяк...Надо иметь в виду, что в Останкино в то время была каторжная, титаническая работа. Монтажников было мало, а у нас монтаж ведь самое важное. Поэтому, когда тебе давали на монтаж 4 дня, эти 4 дня и 4 ночи ты не вылезал с работы. А когда ты вот так из месяца в месяц ложишься костьми...Технарям хоть выдавали молоко, потому что понимали, что мы все находимся в страшном поле излучения, а нам-то никто ничего не выдавал. И если я вдруг видел, что кто-то пьет: «Ну что ж, ребят, что ж вы в храме, да пьете?!»...А потом в Останкино появились киоски с водкой, и все стали пить. И тогда я понял – ага, вот так простыню приносят и разворачивают, а летучие мыши летят на нее, полагая, что это свет. Вот тут-то их охотники и хватали. То есть пить стали те, кто, собственно, и нуждался в какой-нибудь простыне, чтоб реализовать себя. А кто был посвящен в профессию, не пил.Все объясняется очень просто – если ты выпил, а работаешь башкой – мировоззрением работаешь, то в кадре беда... Вот Владик Листьев с удовольствием выпивал до тех пор, пока не стал ведущим программы «Взгляд». Потом все это быстро прекратилось. А что касается бизнеса, мне кажется, с этим питьем – если это мешает считать, человек сам пить не будет. В столице мы уже ближе к цивилизации цифр, а в провинции все еще цивилизация силы.[b]– Дим, а можно выйти в эфир в нетрезвом виде?[/b]– Можно, но я никогда себе не позволял выйти в эфир подвыпивши, даже с вином. Это связано с некоторой энергетикой моего почерка. Сразу какая-то пробка в мозгу. У разных людей – разное телевидение. У меня телевидение мировоззренческое, телевидение эзотерическое, потому что я полагаю, что мозг – это не орган, а антенна. Но есть также форма телевизионного выступления, которая не требует с такой стороны деятельности этой антенны, потому что все расписано на суфлере, или хотя бы основные фазы движения телевизионного материала. Тогда можно себе позволить для расслабления, если только это в глазах не прочитается.[b]– Когда я в свое время делал репортаж из Склифа, то видел, как доктор брал, откусывал бутерброд, клал его рядом и пил спирт прямо во время операции...[/b]– Ну а что делать, он должен сделать 4 операции в день, делает 8, понимая, что сменщика у него нет. Я убежден, что выпивка никаким образом не связана с поправкой его внутреннего состояния. Главная проблема человека состоит в разнице между сущностью и существованием. Сущность его – великий воитель, хозяин мира, радетель за судьбы мира, самый невероятный и неповторимый мужчина из всех, кого кто-либо мог встретить. А существование его другое – он сантехник, он вынужден чинить вентили, трубы, унитазы, у него в руках лампа, а через плечо – чертова сумка с запасными прокладками.А что касается докторов и сантехников – это формулировка проблематики переходного возраста. И в двадцать, и в тридцать, и в сорок – чего ты достиг в жизни??? Вот этот вопрос относится к проблематике сущности и существования.А когда врач, человек с высшим образованием, тонкий, циничный, видит, что от его идеи принести человечеству панацею мало что осталось, и вместо этого ему приходится день-деньской резать черт знает что и черт знает у кого… А если он даже не в Склифе – это еще ничего, а какой-нибудь 17-й больнице, куда свозят только бомжей? Он пьет потому, что перед нами не что иное, как чеховская проблематика разницы между сущностью и существованием. А когда он пьет, он становится человеком экзистенциальным – уходит этот вечный самоанализ: «А чего я, собственно, достиг к своим сорока? Да ничего: режу бомжей!»