Последний герой бывшей страны

[i][b]...Номер его Звезды Героя Советского Союза — 11664, а ордена Ленина — 460776. Это последние номера высших отличий СССР. На них история обеих наград заканчивается. Он был последним из удостоенных этого звания. Указ о награждении был подписан 24 декабря 1991 года, а на следующий день страна перестала существовать. Президент одной страны ушел, президент России, вновь появившейся на карте, заявил, что он никого не награждал.Вручать знаки отличия оказалось некому...[/b][/i]Леонид Солодков родился в Луганске. Отец его, отслуживший семь лет в армии — после войны с демобилизацией не спешили, — расставшись наконец с военной службой и женившись, в 1958 году, когда сыну еще не было и года, решил поехать на комсомольскую стройку в город Волжский. Здесь и прошло детство Лени.Учился он легко и как ученик всегда был в числе лучших. Правда, характер имел заводной, за что ему нередко доставалось от преподавателей.По окончании школы без особого труда поступил в Обнинский филиал МИФИ, но института не окончил. Теперь он с улыбкой вспоминает это время: — Понимаешь, стал жить один, без родителей. Соблазнов куча. Увлекся спортом, да и девчонки мне всегда нравились. Молодой был, нетерпеливый...Одним словом, вскоре институт был заброшен. Экс-студент вернулся домой. А тут зачастили повестки из военкомата. Страна призывала молодого человека отдать долг Родине. Повестки приходили с угрожающей регулярностью, а тон их становился все строже и строже. И тогда он принял решение поступить в летное училище. Прямо над их домом часто проносились стремительные самолеты. Это влекло. Да и быть летчиком тогда было престижно.Однако отец, узнав о новой идее сына, категорически воспротивился его планам. «Я, говорит, за тебя семь лет в авиации отбарабанил!» Да и все в округе знали, что самолеты нередко бились.И тогда Леонид развернул газету, где были перечислены все военные училища страны, подумал и выбрал Ленинградское высшее военно-морское инженерное ордена Ленина училище им. Ф.Э. Дзержинского. В этом выборе значительную роль сыграли два фактора: первый — красивая морская форма, второй — то, что училище находилось в городе, в котором побывал когда-то в детстве и который произвел на него неизгладимое впечатление.Он поступил в водолазный класс.Отбор по всем параметрам был наистрожайший. Ничуть не слабее, чем у космонавтов. Здесь учиться ему понравилось. Он окончил курс в числе первых и получил квалификацию водолазного специалиста — высшую квалификацию в подводном деле.Получил и диплом инженера-судостроителя.— Да, Леонид, разброс широкий — то стремление в небеса, то под воду. Почему по земле-то ходить не хотелось? — Не знаю. Почему-то всегда тянуло в экстремальные ситуации. Испытать себя хотелось, наверно.— Ну хорошо, водолазный специалист — это общее название. А вот была специализация? — Мы проходили все дисциплины. Я просто решил стать спасателем.— А на диверсантов вас учили? — Разумеется. Кто-то пошел и по этой стезе. Все зависит от наклонностей человека.Он распределился на Черное море и стал служить на спасательном судне, обучая водолазному делу курсантов.— А были у вас критические ситуации? — Курсанты у меня не гибли, хотя вообще-то такие трагические случаи были.— А с вами самим что-то неординарное случалось? — Ну однажды прорвал костюм. Вода стала поступать внутрь.— Вы перепугались? — Да нет. Я уже был опытным подводником. Знал, что она займет часть объема примерно по грудь, а потом остановится. Ее не пустит оставшийся в скафандре воздух. Так меня и подняли наверх....Казалось бы, служба шла исправно, но какая-то необъяснимая сила тянула его на еще большую глубину. Он хорошо знал, что уже в семидесятые годы люди погружались на глубины в 160—170 метров. И это был далеко не предел.Главная опасность — это кессонная болезнь. Достаточно сказать, что, проработав час на глубине 60 метров, водолаз, чтобы не погибнуть, должен был подниматься на поверхность более суток, а если все это происходило на 160, то целых трое! Это казалось тупиком.Другая проблема, подстерегающая подводников при дыхании воздухом на глубине, — это азотное отравление. Человек становится как пьяный. Леонид со смехом вспоминает случай, когда один из курсантов, нарушив правила погружения и попав в такую ситуацию, вдруг завопил, что у него к заднице приклеилась русалка, а другой пытался перерубить шланг, приняв его за щупальца осьминога...Но наука не стояла на месте. Придумывались всевозможные дыхательные смеси, в состав которых входили кислород, гелий, азот, но полностью проблему решить так и не удалось. И тогда родилась идея создать специальные камеры (в принципе это был сильно усовершенствованный водолазный колокол), в которых можно было бы поднимать людей на поверхность под тем давлением, под которым они работали на глубине, и уже на поверхности постепенно выводить их из состояния «погруженности». Работы эти велись в городе Ломоносове под Ленинградом. И вот в 1986 году Солодкову удалось перевестись в этот институт.К тому времени здесь была построена специальная, единственная в мире установка, которая создавала все условия пребывания человека на сверхбольших глубинах... на суше. То есть в специальных отсеках создавались условия, при которых человек ощущал все то, что происходит с ним в темных глубинах мирового океана.Это был очень сложный и дорогостоящий комплекс. Специальная группа акванавтов начала работы с погружения на 100 метров продолжительностью 5—10—15 суток с коротким «прыжком» на 150 метров. Следующая группа начинала со 150 и совершала короткий «прыжок» на 200, и так далее. За состоянием здоровья испытателей следили лучшие медицинские силы страны. Но проблемы оставались. Внутри замкнутого пространства люди могли помочь себе только сами, потому что экстренная разгерметизация в случае оказания экстренной же помощи неминуемо привела бы к смерти экспериментаторов. В такой ситуации их не могло спасти никакое чудо. Даже космонавты, находившиеся высоко над Землей, могли бы в случае необходимости получить помощь гораздо раньше, чем люди, добровольно «замурованные» в комплексе, которых от нормальной для нас среды обитания отделяла всего-то толщина стен комплекса.Вскоре на стенде достигли глубины в 300 метров. Дальше — глубже.Затем еще одна ступень, потом еще одна. Осенью 1988 года пришла очередь Солодкова идти в комплекс.Всех шестерых, а именно таковым был состав команды, тщательнейшим образом обследовали. Затем медкомиссия дала «добро». В составе группы акванавтов 6 человек: командир, два врача и три опытнейших инструктора. Однако этот эксперимент отличался от остальных не только тем, что проводился в запредельных условиях — в условиях, соответствующих погружению на 450 метров, — такого еще не было, но и тем, что акванавтам предстояло провести в комплексе не 15, как обычно, а 25 суток! Рекорд, достойный разве только Книги Гиннесса. Им предстояло испытать новое водолазное оборудование, электрообогрев, телефонию, провести эксперименты по дыхательным смесям. Все это предстояло сделать в специальном бассейне, который был оборудован на комплексе и где давление воды также соответствовало проектной глубине погружения. То есть человек испытывал давление в 46 атмосфер! — Большинство проблем началось после отметки в триста метров. Совершенно пропали вкусовые ощущения. Меню у нас было первоклассное, но мы ощущали продукты только глазами, на вкус у них не было ни аромата, ни запаха. Постепенно в голове появлялась какая-то мешанина. Вообще психофизиологи считают, что на таких глубинах наблюдается потеря умственной деятельности на пятьдесят — девяносто процентов. Изменения в организме происходят буквально на молекулярном уровне. Дыхательная смесь — это два процента кислорода, один — азота, остальное — гелий. Нормальная температура в двадцать один градус. Стоит ей повыситься или понизиться хоть на полградуса и начинает бросать либо в жар, либо в холод. Если в дыхательной смеси кислорода чуть меньше нормы — апатия, чуть больше — дикая раздражительность, неестественный блеск в глазах. Суставы трещат. И боли! Но постепенно это проходит. Однако мы совершенно не понимали друг друга. Говоришь — какие-то булькающие звуки, тебе говорят — то же самое. Правда, с нами погружались двое, которые уже проходили эксперимент на глубине в четыреста. Они понимали друг друга.Через какое-то время и мы стали разбираться в том, кто кому что говорит. И все-таки даже врагу такого не пожелаешь...— Но что толкало на это? Это ж прямо мученичество какое-то...— Не знаю. Самолюбие скорее, гордость. Упрямство, может быть. И помочь тебе некому. Врачи сами выходили из строя. У одного из ребят кожа клочьями с ног сползла. К концу эксперимента нас в строю всего двое осталось. Воздух плотный. Ведешь рукой, а пальцы шевелятся, как под воду ладонь погрузил. Выдыхать сложнее, чем вдыхать. А надо снаряжение испытывать. Даже сейчас, как вспомню, нехорошо становится. Но есть в армии слово «надо». Надо лезть в треклятый бассейн. А там тебя, чуть что, как кипятком обдаст. А еще железку под водой пилить...Кровь берут. Из вены еще куда ни шло, а из пальца хоть клещами дави — не давится. Все мы датчиками облеплены, ну не знаю, как слепнями. А потом короткий прыжок на пятьсот! 12 часов работали. Чего там только не делали: тренажеры крутили, всякие тесты. Опять НСВД прихватил...— Что прихватил? — Да не я прихватил, а нас прихватило. НСВД — это нервный синдром высоких давлений. Что-то вроде психологического шока. Но из него выросло ощущение радости — мы первые! Мы смогли! И целый месяц выходили на поверхность. А как миновали отметку в сто метров, так все болячки стали зарастать. Представили меня к Герою, но дали орден Красного Знамени. Видно, решили наверху — не космонавты же. Какие они герои?! Ныряют, ну и пусть ныряют себе. И решил я демобилизоваться.Уже и документы подготовил. Но тут узнаю, что собирается команда на пятьсот. А желающих нету. Многие нашли причину, чтобы отказаться. А в водолазном деле святой закон: если человек по какой-либо причине не хочет идти под воду, нездоров, настроение плохое или предчувствие, никакой командир его послать не может. Это и на обычных глубинах так, а уж на запредельных... Пошел я к начальнику и говорю, что готов нырнуть, тот дал добро. Я в медкомиссию. А тут загвоздка. Дело в том, что у меня уже несколько лет одно ухо не слышало. И я врачей все время обманывал. Такую систему распознавания врачебных подвохов изобрел, что комар носа не подточит. А перед демобилизацией взял и заявил, что ухо не слышит. Проверили — точно не слышит. И представляете, опять заявляюсь и прошу. Еле уломал их. Даже расписку написал, что под мою ответственность. Собрал группу, и пошли вниз: я, двое врачей — Сергей Ганенко и Александр Бойцов — и три инструктора-водолаза: Егор Крупа, Виктор Разумович и Петр Федорчук.На этот раз привычнее было. К тому же со мной напарник был, с которым мы в прошлый раз ходили, Егор Крупа. Только началось погружение — треть, а у нас ЧП. Человек прямо на наших глазах распух. В чем дело, никто понять не может. А за нами всякие медицинские светила следили. Вообще на наше «отслеживание» очередь стояла из профессоров и академиков. Выясняли, выясняли.Хоть эксперимент прерывай. Наконец один мудрый доктор сказал: да это аллергия. И точно, оказалась аллергия на мед. Никогда не было ее, а в этих условиях ее как прорвало. Со здоровьем вообще жуткое дело: при таких давлениях, извините за подробности, всякая гадость в нас росла. Порой изо всех щелей выворачивало. Как-то я сам полностью вырубился. Чувствую, совсем невмоготу.Кричу врачу: «Саня! Умираю!» Он сует мне какое-то лекарство, а сам еле на ногах стоит. Выпил я лекарство и провалился в никуда. Потом открываю глаза и не могу понять: я уже на земле или в раю? Больше суток в полной отключке был. К обеду отошел. Потом другой отключился на двое суток, потом еще один на несколько дней. Когда доктора вырубались — это еще ничего, но когда водолаз — дело худо, кому-то надо было его работу делать. Да и уборка каждые три-четыре часа — иначе нельзя. Но дело сделали. Пятнадцать суток на полукилометре! И опять месяц выходили.Опять представили на Героя. А это начало девяносто первого. Весь мир о наших достижениях трубит, а у нас — как ничего. Несколько месяцев прошло. В августе ГКЧП. Никому ни до чего нет дела. Потом сообщают, что Указ на столе у Горбачева. И опять тишина.Вдруг двадцать пятого декабря звонок из Москвы: ребята знакомые сообщают, что накануне, в последний день работы, Горбачев два указа подписал — о присвоении Алле Борисовне звания «Народная артистка СССР» и мне — Героя. Я не поверил.Тем более никто не вызывает. Да и страна уже другая. Не то Россия, не то СНГ. Как выяснилось, и наградуто вручать мне некому. Один президент ушел, другой отнекивается: дескать, я не награждал, кто награждал, пусть тот и вручает. В общем, пошла канитель. И вдруг где-то после десятого января... а! точно! — тринадцатого, прилетает парнишка с пакетом домой, я как раз в филиал, к смежникам ездил, и давай тараторить: собирайся в Москву награду получать. Собрался, купил у «жучка» на вокзале билет в СВ, на вокзале встретили. Проводили в штаб, несколько раз проинструктировали и повезли в Министерство обороны, то, что на Арбате. Там генералов видимо-невидимо. Сияние звезд больше, чем на небе. И тут я. Капитан третьего ранга. Тридцать три года мне тогда было. Мальчишка.Собрались все в зале, выходит маршал Шапошников, он был тогда, если не ошибаюсь, командующим вооруженными силами стран СНГ, и говорит что-то в таком роде: «Товарищи, прежде чем начать наше заседание, хочу сообщить, что, несмотря на разброд и шатания, есть люди, которые достойно выполняют свой долг...» и так далее. Потом пригласили меня. Маршал вручил мне Звезду и орден. Я открыл было рот, чтобы ответить по уставу: «Служу Советскому Союзу». Да осекся. Что делать?! СССР уже нет. Российской фразы еще нет. Так я сказал просто: «Спасибо, Евгений Иванович!» и ушел.А в девяносто четвертом демобилизовался...Мы разговаривали с Леонидом Михайловичем Солодковым в день, когда отмечался его профессиональный праздник — День Военно-Морского Флота. Он специально назначил нам встречу пораньше, чтобы во второй половине дня пойти к друзьям.— А награды наденете? — Да нет. Я вообще без формы пойду. Мы там наверняка выпьем.Придется домой возвращаться, а зачем людям видеть морского офицера навеселе? Пусть и офицера в запасе...