Поэтическое слово для него было делом, дело — словом

«Не надо заводить архива. Над рукописями трястись…» - писал в свое время Борис Пастернак.

Не заводил и не трясся. Однако кое-что сохранилось. В частности, перебирая бумаги, я обнаружил вот эту, не опубликованную, не помню уже по каким причинам, беседу с Юрием Левитанским. Беседу, что невольно продлилась четверть века… Мысли поэта о поэтических поколениях, о литературе и искусстве поэзии, на мой взгляд, не устарели и по сегодняшний день.

…Поэтическая и человеческая судьба складывалась у него не просто – он недоучился в ИФЛИ, третьекурсником ушел на фронт, воевал, писал непохожие ни на кого стихи. Известность пришла к нему позже, чем хотелось – после «Кинематографа» (1970), хотя до этого уже были заставившие обратить на себя внимание сборники стихов «Стороны света» (1959) и «Земное небо» (1963). Он говорил, что стихи лично у него не существуют как нечто отдельное, а только как книги, которые представляют собой нечто целое и пережитое. Книги писались и складывались долго, но зато каждая из них – и выше названные, и «День такой-то» (1976), и «Письма Катерине или прогулка с Фаустом» (1981), и «Белые стихи» (1991), становились событием, буквально приковывали к себе любителей и ценителей высокой поэзии.

Он не был ни бунтарем, ни диссидентом – поэзия и диссидентство разные вещи. Поэтическое слово для него было делом, дело – словом. Сам поэтический взгляд Левитанского на окружающий мир, сама его поэтическая система отрицали реалии советской жизни. Ключом к личности поэта, как мне кажется, может служить известная формула Андрея Синявского – у него, как и у Синявского, были эстетические расхождения с советской властью. В условиях внешней несвободы он оставался внутренне свободным человеком, как и многие писатели его поколения – поколения 60-х, вышученные и осмеянные некоторыми нынешними сегодняшними бесцензурными перьями, мучительно преодолевая в себе искусы и соблазны советской эпохи. И как бы не менялись времена, в которых Юрий Левитанский не существовал, а жил, он всегда оставался самим собой – равным самому себе, человеком высокой чести, долга и ответственности. И в наших нынешних непростых временах он сохранил свою честность и неподкупность.

Я познакомился с ним в начале 80-х. Более остроумного человека я на своем веку не встречал. Остроумие в жизни, естественно, проявлялось в поэзии, свидетельство чему, не побоюсь этих слов – уникальная книга пародий на поэтов современников от С. Куняева до Д. Самойлова (оцените диапазон!) «Сюжет с вариантами» (1978), которую можно поставить в один ряд со ставшими классическими пародиями Александра Архангельского. Несмотря на всю сложность поэтической судьбы, ему посчастливилось не уйти на много десятилетий в переводы, как Семену Липкину или Арсению Тарковскому. Но, как и все талантливые поэты, он отдал им свою дань, и на русском свежо зазвучали и Фернандо Пессоа, и Дюла Ийеш, и Бертольд Брехт…

Еще раз повторю – он был всегда честен перед собой, перед поэзией, перед жизнью. И умер 25 января 1996 года после выступления против войны в Чечне на «круглом столе» московской интеллигенции, который собирали в городской мэрии.

Не выдержало сердце…

В 1976 он написал:

Каждый выбирает для себя
женщину, религию, дорогу.
Дьяволу служить или пророку –
Каждый выбирает для себя.

И в том же стихотворении подвел черту:

Каждый выбирает для себя.
Выбираю тоже – как умею.
Ни к кому претензий не имею.
Каждый выбирает для себя.
Теперь мы знаем – каков был его выбор.

Чтобы вместить беседу в максимально полном объеме, я убрал из текста свои вопросы поэту. И получился его монолог – не только о стихах…

ЮРИЙ ЛЕВИТАНСКИЙ: «ВЕРЮ В ЗАВТРАШНИЙ ДЕНЬ…»

О поэтических поколениях

…Давно уже замечено, что в живом литературном процессе на каждом его этапе одновременно участвуют разные поколения – и те, кто делает первые шаги в литературе, и те, кто работает с давних пор, и представители поколения, которого нет уже в живых, причем, порою, эти последние участвуют в процессе даже активнее, нежели те, кто сегодня физически существует.

Несомненно, есть некие черты, объединяющие людей одного поколения – по преимуществу, это черты биографические, связанные с тем или иным жизненным путем конкретного человека. Но поэтическое поколение состоит из людей очень разных и по характеру, и по темпераменту, и отличающихся друг от друга мерой таланта, и степенью понимания жизни. В поэзии главное не сходство, а различие или УЗНАВАЕМОСТЬ, как любил говорить Пушкин. Объединить легче, нежели выявить и объяснить особенности каждого в отдельности, показать, чем же один отличается от другого.

И поэтические поколения отличаются одно от другого, но в то же время в каждом из поколений мы обнаруживаем какие-то связи с предыдущими, некое продолженье и развитие, образующее, в конце концов, традицию или школу. Так, при всех резко выраженных индивидуальных особенностях, к примеру, Беллы Ахмадуллиной, поэта 60-х, нетрудно обнаружить нечто роднящее ее, скажем, с Павлом Антокольским, поэтом даже не предыдущего, а довоенного поколения. Есть неуловимые черты, связи и нити, которые объединяют их и роднят куда в большей степени, нежели их товарищей по поколению. Мне уже приходилось об этом говорить – если представить себе поколения в виде горизонталей, то основной счет идет по вертикалям, их пересекающим.

Поэты во все времена, явившись, как поэтическое поколение, становятся по-настоящему поэтами не тогда, когда сошлись, а когда расходятся, обретая свое, несхожее, индивидуальное. Так было, к примеру, с поколением, лидером которого был Маяковский. Асеев и Кирсанов становились значительней и крупнее по мере того, как им удавалось вырваться из могучего поля притяженья Маяковского. Процессы притяженья и отталкиванья идут почти параллельно, но полагаю, отталкиванье тут существеннее, нежели притяженье.

В современной поэзии я выделил бы поколение, к которому относятся такие поэты, как Олеся Николаева, Олег Хлебников, Михаил Поздняев, Андрей Чернов. Это люди весьма одаренные, талантливые, умеющие видеть и думать по-своему. Путь их к читателю не легок и не прост, но легкого пути они и не ищут, чем вдвойне симпатичны и близки мне. В недавнее время заявила о себе группа поэтов, называющая себя метафористами. На мой взгляд и Алексей Парщиков, и Александр Еременко – люди тоже весьма одаренные, и мне по душе их желанье, их попытка отойти от тысячекратно обкатанного, изъезженного и заезженного. Есть стремленье к открытью. За это я – обеими руками. Пока, конечно же, рано говорить об итогах, и предсказывать что-либо я не берусь, но начало такое, несомненно, обнадеживает.

О гармонии в поэзии

Понятие гармонии в свое время трактовалось весьма узко и однозначно. Полагали, что это должно быть хорошо известной и знакомое слушателю. Но в современной музыке мы встречаемся и по сей день с типами гармонии нам неведомой, которая часто представляется дисгармонией. Если говорить о поэзии, то, к примеру, верлибр многим представляется и ныне неким нарушением, и даже разрушением гармонии, а, по сути, это и есть создание гармонии новой, которой до сих пор, поэзия не знала. Мне приходилось немало переводить из европейской поэзии, и я замечал, что если речь идет о поэте настоящем, тем более значительном, крупном поэте, то любые формы свободного стиха у него подчинены определенным законам. Гармония в поэзии не есть непременно нечто гладкое и обкатанное, такое ровное-ровное, такое привычно знакомое, да еще чтобы рифмовалось привычно через одну строку. Мы уже, правда, миновали тот этап, когда литконсультанты писали молодым поэтам – здесь у вас нарушен ритм, здесь отсутствует мелодия. Полная чепуха, потому что ритм нарушить бывает не только можно, но и нужно, это дело поэта, это может быть его целью и задачей. Другой вопрос, если он делает это просто от неопытности, от неуменья.

Я специально перевел разговор в область формы, в плоскость признаков стихотворной речи, а, по сути, это то же самое, как человек воспринимает мир, что его в большей мере поражает, что ему кажется более существенным.

О целях и задачах художника

Новые формы гармонии, новаторство, традиции… Эти термины не могли не возникнуть в нашем разговоре. А ведь ясного понимания, что такое традиция, до сих пор нет. Я не припомню, чтобы это было достаточно четко сформулировано, что же есть традиция в поэзии вообще и, в частности, пушкинская традиция, о которой мы говорим по преимуществу. Думаю, что здесь все существенное поставлено с ног на голову, ибо традиция у нас трактуется как некое повторенье того, что было. Поэтому понимание пушкинской традиции, доведенное до абсурда, означает, по сути, уменье писать «похоже», как Пушкин. А ведь пушкинская традиция, и это не трудно доказать, обратившись к его стихам, заметкам, высказываньям о поэзии, есть именно неповторенье. Пушкин всегда это очень болезненно ощущал и все, что он говорил или писал о своих современниках, начиналось – а этот не похож на другого, а этот – оригинальный поэт, а этот – отличается от другого. Узнаваемость – слово, которое он любил употреблять. Открывать, находить, искать, быть непохожим – это, думаю, и есть традиция великой русской поэзии.

Мне нравится формула Алексея Толстого, говорившего, что у литературы и искусства нет задачи, что она, задача, существует в самом художнике. Бывает, что художник четко знает эту свою задачу, может ее сформулировать в своих стихах и статьях, а бывает, что и не знает, но она в нем непременно присутствует, и все, что он делает, диктуется именно ею, этой внутренней задачей. Все определяет характер, темперамент, внутренняя задача. В искусстве, в литературе, в поэзии в отличие от науки, где порой последующее отменяет предыдущее, этот закон не действует. К тому же в искусстве последующее ничего не отменяет, а только дополняет, прибавляет.

На каком-то этапе своей жизни, своего человеческого существования я пытался понять, что происходит со мною и вокруг меня, и появилось желание связать высокое и низкое, возвышенное с земным, житейским. Так возникло название одной из моих книг «Земное небо». Я хотел соединить эти понятия, но я не убежден, что это в целом является задачей литературы и поэзии. Это было моей задачей в то время. Такое желание присутствует во мне и сегодня еще в большей мере. Все чаще и чаще я размышляю над известной строкой Пушкина «лета к суровой прозе клонят» и внезапно ощутил в ней еще и другой, дополнительный смысл и значение. Я даже стихи об этом написал: «Я полагаю, Пушкин, говоря / о том, что, мол, года к суровой прозе, не так то прост и в этом был вопросе / и не одно лишь то имел в виду / что перейти готов к иному жанру…».

Да, с годами приходит не только лишь желанье обратиться к прозе, «засесть за повесть, за роман», но и ввести ее, прозу, в стихи. Думаю, в этом смысле проза, как это ни странно, облагораживает поэзию, она более приземлена нежели то, что является сутью поэзии в нашем привычном понимании.

В искусстве ничто не измеряется количеством

В любую эпоху существуют люди высокого таланта, ума, чести и люди бесталанные и бесчестные. Количеством в искусстве ничего не измеряется, талантливых поэтов – единицы, а не сотни, как мы привыкли считать – 300 поэтов, 500 поэтов. Что касается падения интереса к поэзии, о котором столь многие в последнее время говорят и пишут, то, честно скажу, я этого не ощущаю. Просто мы не замечаем, как читатель вырос, перестал хватать, что попало. Мы можем разойтись в оценке тех или иных явлений, тех или иных имен, но наверно, сойдемся в том, что хорошие книги не лежат на книжных прилавках. Это в Москве, а что же тогда говорить о Сибири, откуда недавно ко мне приезжали молодые ребята-строители. Они поют песни на стихи современных поэтов. Не имея книг любимых поэтов, переплетают отпечатанные на машинке стихи. В магазинах лежат завалы книг, но, простите, если говорить честно, большинство из них едва ли назовешь образцами подлинной, высокой поэзии. Так что не могу сказать, что читатель наш от поэзии отвернулся, и вообще не знаю такого времени. Чтобы в отечестве нашем не было прекрасных поэтов и не было к ним интереса. Интерес к поэзии у нас сегодня много выше, чем в любой европейской стране.

В искусстве, как известно, нет прогресса. Меж тем некое развитие все же происходит. Но в последние годы и здесь проявились и стали очевидны явления, которые мы ныне именуем застойными. Возникает порой ощущенье, что поэзия кончилась, что она не нужна. Было время, когда и Блоку, казалось, что поэзия кончилась, было такое ощущенье и у Ахматовой. Но сейчас для ощущенья такого рода есть, пожалуй, и объективные основанья – развитие в самом деле не происходит. В последнее время в поэзии возникло и распространилось явление, которое я бы назвал копиизмом. Многие стихотворцы работают ныне как копиисты, порой и талантливые, и копии, созданные ими, тоже талантливы, порою почти не отличимые от оригинала. И все-таки это копии. А в искусстве, и в поэзии в частности, повторение, пусть и талантливое – бесперспективно.

Конечно, в большей мере это относится к тем, кто лишь пробует свои силы в поэзии, кто начинает, хотя, увы, примеры такого рода мы можем обнаружить и среди поэтов немолодых… Кстати, о «немолодых». Если оглянуться на историю нашей поэзии, легко проследить ту эволюцию, которую проходили наиболее значительные наши поэты до последнего дня своей жизни. Последняя половина ХХ века – это по преимуществу поэзия старых людей, как это ни странно может прозвучать для всех нас. Странный феномен, который все-таки можно объяснить. Не без удивления однажды я обнаружил. Что лучшее в нашей поэзии за последние, скажем, пятьдесят лет, создано старыми людьми. Здесь и старый Пастернак, и старая Ахматова, старый Твардовский и старый Заболоцкий. Более того, на поверку выходит, что это лучшее, что было создано за последние годы их жизни, есть лучшее и в поэзии каждого из них. Потому что, как я полагаю, поздний Пастернак выше, чем ранний, хотя и там он, конечно, был достаточно велик. Поздняя Ахматова выше, чем ранняя. Это можно сказать и о других поэтах. ХХ век дал такой феномен, которого не знал век ХIХ. В силу известных причин, люди стали жить дольше, и если в прошлом веке 60-70-летний возраст был исключением, до него доживали немногие, то в ХХ века ситуация изменилась. Конечно, с годами, старея, поэт, естественно, теряет что-то, но с каждым годом своей жизни что-то и обретает тоже. Я не хочу сказать тем самым, что исключаю появление и проявление яркого сильного дарования в молодости. Нет, не только не исключаю, но наоборот, верую в это и надеюсь. Я лишь констатирую странный этот феномен, имевший место в недавней истории нашей поэзии.

Что касается чести, нравственности, этики, то, слава богу, мы сейчас об этом заговорили громко и всерьез. Снова вошли в обиход слова порядочность, честность, правдивость, искренность. Мы же помним время, когда слово искренность было почти под запретом, известна история со статьей В. Померанцева «Об искренности в литературе» и разгром, последовавший затем. Теперь мы не только говорим об этом в открытую, но нас даже подталкивают об этом говорить. По сути дела это есть азы, то, с чего начинается человек, человечность и тем более литература и искусство. Они не существуют без понятий нравственности, этики, правдивости, честности, искренности. Я не знаю выдающихся произведений, которые зиждутся на безнравственности, на бесчестности, на неискренности и т.д.

В силу многих причин, о которых нам напомнили в последнее время, мы в самом деле свыклись со многими вещами, удивляющими нас сегодня. Как же так, непорядочность, нечестность, спекуляция, взяточничество, бог знает что процветало на нашей земле, в нашем отечестве в разных сферах, в разных кругах. Это, конечно, ужасно, и как прекрасно, что сейчас идет с этим борьба. Постыдные явленья затронули и сферу искусства, и это в тысячу раз ужасней, нежели когда речь заходит, скажем, о торговле или иной какой-либо сфере человеческой деятельности.

Мне лично как человеку, как литератору, в наибольшей мере импонирует все, что связано с именем Антона Павловича Чехова. Все, что он делал в литературе и в жизни, для меня с давних пор стало эталоном и отношения к литературе, и отношения к жизни. Приведу всего лишь один, может быть, на первый взгляд, незначительный пример. Специалисты-чеховеды, просмотре все известные фотографии, на которых так или иначе присутствует Чехов, естественно, и с другими людьми, обнаружили, что нет ни одной фотографии, где Антон Павлович был бы в центре снимка. Он всегда где-то в сторонке, с краю. Всегда. Это деталь, но сколь о многом она говорит, хотя вроде и мелочь в нашем сегодняшнем понимании, ибо, ох, как многие из нынешних литераторов с краю фотографироваться не любят! Нет, только бы не с краю, только бы в центре!

О дне сегодняшнем

Те воистину грандиозные процессы, которые происходят сегодня в нашей общественной жизни, несомненно уже сказались и на нашей литературной жизни, хотя к сожалению, пока еще не в той мере, в какой могли бы и в какой, я надеюсь, проявятся в дальнейшем. В обществе происходит борьба, борьба за революционные перемены во всех сферах нашей жизни. А что в литературе? Есть видимость борьбы, да и не только видимость, а происходит действительно борьба, там и сям вспыхивают то мелкие сражения, то крупные баталии. Восстанавливаются утраченные ценности и порядка теоретического, и живые реальные ценности литературные, которых мы себя доселе лишали. Это было проявлением той же бесхозяйственности, что и в любой сфере экономики, производства, науки. Мы с необыкновенной и непонятной щедростью отдавали на откуп кому-то наши истинные богатства духовные, в частности, литературные, поэтические. Возвращая их себе, мы делаемся богаче, делаем богаче свою культуру. Одновременно продолжают выходить книги и собрания сочинений, не представляющие высокой литературной ценности и получающие тем не менее высокую оценку критики или, в лучшем случае, просто замалчивается сам факт, что серость торжествует снова и снова, продолжая заполнять собою прилавки наших книжных магазинов. Думаю, что именно на это, последнее, должны быть, в первую очередь, направлены энергия и темперамент наших ревнителей объективности оценок в литературе.

Возможно, вы услышите в этих моих словах и ноту иронии, и ноту, увы, грусти и сожаления. Слишком часто в нашей литературной жизни подлинная перестройка подменяется видимостью перестройки, чаще мы это слово произносим, нежели совершаем поступки ему соответствующие. И еще одно. Зачастую эти наши «сражения и баталии» ведутся не по вопросам принципиальным. Спорят между собою не представители школ или направлений литературных, а те или иные группировки, создаваемые не по принципу высших интересов литературы, а по интересам узкогрупповым, по принципу личной выгоды и личных пристрастий, порою резко противоречащих принципам высшей морали и просто понятиям порядочности, нравственности, чести.

Но перемены, происходящие в нашем обществе, носят характер долговременный. В этом смысле один год для истории всего лишь мгновенье, и тем не менее этот год уже одарил нас множеством открытый, заметно обогатил нашу духовную жизнь, сделал интереснее и плодотворнее деятельность ряда наших журналов. В меня это вселяет большие надежды. Талантами земля наша всегда была богата. Сегодня им открываются возможности, которых не было прежде. Я верю в завтрашний день, верю в то, что завтрашний день нашей литературы будет временем ее подлинного невиданного до сих пор расцвета. Для этого у нас есть все – нужны лишь наши усилья, наше желанье.

P.S. Бывает странное переплетение жизней и судеб.

Через год после смерти поэта я привел его вдову Ирину в издательство Х.Г.С. (ныне «Время!). Мы достаточно быстро подготовили рукопись к печати, но книга шла очень долго – у издательства были разные проблемы. Мы не отступали и терпеливо дожидались. Книга вышла в 1998 году. Это было первое посмертное, почти полное, издание Юрия Левитанского. Мы назвали сборник строкой из его стихотворения: «Когда-нибудь после меня….».

Вот и настало это «когда-нибудь».

* * *

Всего и надо, что вглядеться, - боже мой,
Всего и дела, что внимательно вглядеться, -
И не уйдешь, и никуда уже не деться
От этих глаз, от их внезапной глубины.

Всего и надо, что вчитаться, - боже мой,
Всего и дела, что помедлить над строкою -
Не пролистнуть нетерпеливою рукою,
А задержаться, прочитать и перечесть.

Мне жаль не узнанной до времени строки.
И все ж строка - она со временем прочтется,
И перечтется много раз и ей зачтется,
И все, что было в ней, останется при ней.

Но вот глаза - они уходят навсегда,
Как некий мир, который так и не открыли,
Как некий Рим, который так и не отрыли,
И не отрыть уже, и в этом вся печаль.

Но мне и вас немного жаль, мне жаль и вас,
За то, что суетно так жили, так спешили,
Что и не знаете, чего себя лишили,
И не узнаете, и в этом вся печаль.

А впрочем, я вам не судья. Я жил как все.
Вначале слово безраздельно мной владело.
А дело было после, после было дело,
И в этом дело все, и в этом вся печаль.

Мне тем и горек мой сегодняшний удел -
Покуда мнил себя судьей, в пророки метил,
Каких сокровищ под ногами не заметил,
Каких созвездий в небесах не разглядел!

КАК ПОКАЗАТЬ ЗИМУ

…но вот зима,
и чтобы ясно было,
что происходит действие зимой,
я покажу,
как женщина купила
на рынке елку
и несет домой,
и вздрагивает елочкино тело
у женщины над худеньким плечом.
Но женщина тут, впрочем,
ни при чем.
Здесь речь о елке.
В ней-то все и дело.
Итак,
я покажу сперва балкон,
где мы увидим елочку стоящей
как бы в преддверье
жизни предстоящей,
всю в ожиданье близких перемен.
Затем я покажу ее в один
из вечеров
рождественской недели,
всю в блеске мишуры и канители,
как бы в полете всю,
и при свечах.
И наконец,
я покажу вам двор,
где мы увидим елочку лежащей
среди метели,
медленно кружащей
в глухом прямоугольнике двора.
Безлюдный двор
и елка на снегу
точней, чем календарь нам обозначат,
что минул год,
что следующий начат.
Что за нелепой разной кутерьмой,
ах, Боже мой,
как время пролетело.
Что день хоть и длинней,
да холодней.
Что женщина...
Но речь тут не о ней.
Здесь речь о елке.
В ней-то все и дело.

* * *

...И уже мои волосы — ах, мои бедные кудри! —
опадать начинают,
как осенние первые листья
в тишине опадают.
Дух увяданья, звук опаданья неразличимый
исподтишка подступает,
подкрадывается незаметно.
Лист опадает, лес опадает, звук опаданья неразличимый
в ушах моих отдается подобно грому,
подобно обвалу и камнепаду,
подобно набату.
Катя, спаси меня! Аня, спаси меня! Оля, спаси меня!—
губы мои произносят неслышно —
да нет, это листья,
их шорох, их шелест,
а чудится мне,
будто я говорю,
будто криком кричу я.
Лес опадает, лист опадает, падает, кружится
лист одинокий,
мгновенье еще,
и уже он коснется земли.
Но — неожиданно, вдруг, восходящим потоком
внезапно подхватит его,
и несет,
и возносит все выше и выше
в бездонное небо,
и — ничего нет, наверно, прекрасней на свете,
чем эта горчащая радость
внезапного взлета
за миг до паденья.

Сайт поэта Юрия Левитанского создала группа единомышленников – Александр Петров, Ирина Машковская, Анна Левитанская, Леонид Гомберг.