Последняя радиограмма

В августе 1977 года ледокол «Арктика» достиг северного полюса — это впервые удалось сделать надводному судну. Из одного такого похода на легендарном ледоколе журналист Игорь Воеводин вывез любовь к северу. И она у него навсегда...

Сейчас на полюс катают туристов, ледокол «Арктика» списан и дожидается разделки на металлолом (взамен построен одноименный, больше и мощнее), и только ордена на груди первопроходцев да памятные почтовые блоки, утеха филателистов, напоминают о казавшемся когда-то невозможным.

Нынешнее поколение расчетливо, рачительно, разумно. И, к сожалению, совсем неромантично. Все-таки иногда нужно жить сердцем, а не разумом, иначе никогда не узнать цену таким словам, как «дружба», «риск», «приключения» и, наконец, «победа»… И не в бизнесе, не в рулетку, а — в восьмибалльный шторм, когда небо встает ребром, а волны захлестывают уже не палубу, а мостик.

Или когда кругом — тяжелые льды, оба атомных двигателя ледокола ревут под полной нагрузкой, на тысячи верст никого, и лишь белые медведи сочувственно наблюдают за тобой с зеленых торосов.

Или…

Впрочем, сходите сами.

— Водку несем?— «атомный спецназ» на проходной атомного порта в Мурманске суров и придирчив.

— Не несем.

Чистая правду. Водку удалось переправить на борт раньше, как — не скажу.

Красная «Арктика» в традиционном полярном окрасе внушала уважение. Верилось, что с судном такого размера даже море не может ничего сделать.

— Рюкзак и все остальное закрепи, — сказал мне старпом.

— Ладно-ладно, — отмахнулся я, оглядывая отведенную мне как гостю, столичному журналисту, каюту лазарета. Там была ванная — такого не положено даже капитану.

И был я глуп, не послушав старпома.

Потому что ровно через четыре часа, когда ледокол вышел из губы в открытое море, рюкзак поднялся в воздух. Из него на мою грешную голову посыпался всякий земной скарб.

Кроссовок ударил в лицо, но банку с белыми грибами я успел схватить.

Шторм! У ледоколов — плоское днище, так им проще ломать льды. Но на чистой воде они практически бессильны против волн, их треплет не в пример сильнее судов с большой осадкой и килями.

Я выполз на палубу. Серо-зеленые валы ходили по всей округе, били в борта, и ледокол тяжело валился набок. Выпрямлялся и кланялся волнам другим бортом.

Р-раз! Меня закинуло обратно в каюту. И я захлопнул дверь и не промок. (Ша, утюги! Задраил переборку…)

Следующие сутки я лежал — так было легче. Как стояли вахту остальные, не знаю. Но через день я окреп настолько, что добрался по стеночке до камбуза, гонимый голодом. Глянул на огненный борщ, вдохнул запах наваристого бульона и, зажав руками рот, бросился на воздух.

— Трави, трави, салага, смело за борт, — мимоходом бросил мне вахтенный, — ты ж теперь мореман…

Шторм кончился, когда я к нему привык. Мы вышли из Баренцева моря и вошли в Карское. Океан сменил цвет — теперь вода казалась коричневой. И с берегов по правому борту лишь сиротливо качали руками нам вдогонку кресты — памятники погибшим. Эти кресты будут сопровождать нас все пять тысяч километров пути. И горький крик чаек, и соль на губах, и жутковатая мысль, что под ногами — бездна, а вокруг — никого...

Потом отстанут и чайки — мы поднимемся в высокие широты и потеряем берега из виду. Вы ведь тоже ловили себя на мысли на борту самолета — хватит, хватит, не надо выше! Может, так, пониже, и не разобьемся... Так и в море. Ввиду берегов не в пример легче. Мол, доплывем, если что…

Водолаз Михалыч — человек двухметрового роста и соответствующей комплекции. Ему далеко за пятьдесят, но он полон медвежьей силы. И спокойствия. Невозмутимость — вообще одна из главных вещей в море. Ты среди людей в замкнутом пространстве — уйми, парень, нервы, не морозь. Или списывайся на берег, здесь проблем хватает и без тебя.

И — удивительное дело! — день на четвертый перестали бросаться на людей и мы с оператором Беловым. И почти помирились с конкурентами, телегруппой Первого канала, которую предательски подсадил на борт «Арктики» перед самым отходом пресс-секретарь Минтранса Филимонов, «забыв», что это был мой эксклюзивный проект…

— Тридцать пять лет в море хожу, — говорит Михалыч. — Не считая срочной.

— Срочную тоже на флоте?

— Да, в Североморске. Так и остался…

Вообще, на «Арктике» большинство экипажа составляли «морские волки» — люди, отходившие в моря по тридцать-сорок и более лет. Меньшую часть — студенты и молодые.

— А жена, дети?

Он глянул на меня испытующе.

— А как же…

— Не тяжело им без тебя?

«Арктика» уходит в рейс месяца на три-четыре. На деле получается по году и больше, и ни разу за это время моряки не ступят на твердую землю.

— Дети понимают. По радиотелефону связываюсь часто. Да и жена знает, за кого шла.

Здесь, в море, как в походе, как в армии, — лучше не иметь тылов вообще, если не уверен в их крепости. Меньше будет мыслей. Здесь сомнения ни к чему.

Здесь так — ты либо уверен, что дома ждут и не предадут, либо дом тебе — кубрик, а семья — друзья. Выбирай, мореман…

— С кем тебе, Михалыч, лучше — с рыбами или с людьми? Или ты под водой сам с собой разговариваешь?

— Почему спросил?

— Ну, ты же под водой полжизни, если не больше.

Помолчали.

— Пою. Я пою.

— Что именно?

— Чаще — вот эту: Ничь яка мiсячна, зоряна, ясная…

Ветер. Господи, какой ветер! Воздух пьешь всей распахнутой грудью, ловишь и не можешь напиться.

И только потом я узнаю, что в высоких широтах меньше кислорода. И воздухом этим никогда нельзя напиться допьяна — можно лишь захмелеть.

Но — на всю жизнь.

Фото: Игорь Воеводин, «Вечерняя Москва»

Северный синдром! Он не лечится. Ни водкой, ни любовью — ничем. Она заразна, эта болезнь, подхватывают ее все без исключения.

Впрочем, исключения бывают. Но те, кто устоял, у кого иммунитет перед волей и воздухом, здесь не приживаются. Не принимают их ни море, ни тундра, ни тайга.

Через полгода, когда я буду идти сквозь февраль на другом уже ледоколе, на «Вайгаче», и повстречаю «Арктику» черт знает где, и мы будем сутки стоять во льдах борт о борт, и фотокамера работать ровно четыре минуты на ветру и морозе, а дыхание замерзать, Михалыч скажет мне прямо через борта:

— С рыбами, парень. Они молчат…

Тихо скажет. Но я услышу.

«Арктика» — семь этажей от трюма до мостика. Гиподинамия — вторая болезнь северных морей после гипоксии, и потому здесь обязательны прогулки после обеда: или сорок-пятьдесят кругов быстрым шагом по вертолетной площадке, или двадцать — вдоль борта. Когда ледокол только строили, его первый (и легендарный) капитан Юрий Кучиев, который в 77-м и приведет «Арктику» к Северному полюсу, распорядился лифты не делать. И пока взлетишь на мостик, семь потов с тебя и сойдет.

— Болеют в море редко, — сказал мне судовой врач, армянин лет шестидесяти. — Но случается всякое. Я всю жизнь на торговых ходил, по южным морям, мир посмотрел. А вот потом прикипел к Северу.

Что-то толкнуло меня, и я спросил:

— Бог есть?

Он ничуть не удивился. Правда, помедлил с ответом.

— Есть.

Кипели на плиточке шприцы, кому-то сегодня на уколы.

— Надо же, — продолжил он. — Всю жизнь это в себе таил, а вот сейчас сказал — легко и свободно…

Чуть потренькивали колбы и мензурки в белом шкафчике. Я ждал.

— Я ведь как к вере пришел... Лет сорок назад в Кейптауне купил Библию на английском — из любопытства. Спрятал. Нашли бы или стукнул кто — на берег списали бы враз. Начал читать. Вижу — все так и есть. Но никому не говорил. А вам вот сказал, да еще на камеру…

— Хотите, вырежу этот кусок?

— Не надо. Пусть будет.

«Арктика» вздрогнула всем корпусом и бросилась вперед, все ускоряясь.

Льды ломают так — пароход разгоняется и бросается на наст, и несется сквозь торосы, пока хватит энергии — сто метров, двести. Потом пятится назад. Потом разгоняется, и — опять. В образовавшуюся брешь заходят суда, чьей ледовой проводкой и занимается ледокол. И так — сутками. Скорость — четыре мили в час. Лед за кормой схватывается за пару-тройку минут, и шов всегда крепче, чем было до. Грохот. Все дрожит. А второй ледокол окалывает лед по бортам сухогруза — адова ювелирная работа. Буквально сантиметр ошибки, и — привет. Чего стоит эта проводка капитанам, лучше не думать.

— С тех пор, с Кейптауна, Бог со мной.

— Благодарю вас, — сказал я и вышел.

Ночь, и только огни — желтые, красные и зеленые — с двух ледоколов и сухогруза.

Рев, стон, грохот.

Бездна под и над.

Где мы? Бог весть.

Кстати. Лет тридцать назад купил карманное издание Библии и я. И с тех пор всегда вожу с собой. Только не говорите никому.

По штату «Арктике» положен экипаж в 150 человек. На деле поменьше. Например, нет вертолетов, следовательно, отсутствует и ледовая разведка. Большинство — мужчины, но есть и женщины — фельдшерица, буфетчицы, поварихи, прачки.

— Пристают?— спросил я Светлану из прачечной команды.

— Ближе к концу рейса. Когда совсем одичают.

На «Арктике» два бассейна, спортзал, баня, фотокружок, шахматная секция. И первые месяцы, как в армии по салабонке, не до женщин. То шторм, то вахта, то очередь в радиорубку к телефону, и в сетях антенн путаются далекие голоса, и сдавливает грудь.

Потом в трюмах подходят к концу фрукты и пиво (да, пиво официально разрешено), и тяжелее тоска, и кажется, что жизнь — это сон, что нет никаких берегов и не было, а есть только льды, льды. Льды без конца и края. Да рвущие сердце своими криками чайки.

А еще — белые медведи. Если стоим во льдах, они приходят на вторые сутки. Держатся в отдалении. Принюхиваются. Потом, осмелев, подходят. Медвежата карабкаются на борта. Мамаши их стаскивают и шлепают.

Экипаж режет буханки — на «Арктике» своя пекарня, мажут сгущенкой и протягивают медвежатам. И мамаши сдаются и позволяют детям взять угощение…

И подруги по экипажу вдруг начинают казаться милее. Красивее. Приветливее. Мягче. Уступчивей?

Пора домой. Домой, мореман, тебе пора...

— На тебе. Ждешь?

Радист протянул мне радиограмму — на бланке «СССР», хотя уже много, много лет нет той страны и в помине.

А в море, оказывается, есть.

Недаром здесь нет времени в общепринятом смысле, а все живут по общекорабельному. Потому что идешь сквозь пояса, и все меняется, а тебе нужно сохранить мозги и вернуться.

Я глянул на бланк.

Там было три слова:

— Я тебя жду.

Что ж, других мне и не надо.

...Прошли годы.

Радиограмму храню.

И, как чайка после шторма, хожу по песку и жду у моря погоды.

Ветер! Ты меня не забывай...

НА СЕВЕРНЫЙ ПОЛЮС И ОБРАТНО

Атомный ледокол «Арктика» был спущен на воду в декабре 1972 года, принят в эксплуатацию в апреле 1975-го. В 1977 году впервые в истории отправился в поход к Северному полюсу и достиг его в 4:00 17 августа. Все годы службы занимался проводкой судов по Северному морскому пути. В море не выходит с 2008 года, в 2011-м снят экипаж, судно ожидает утилизации.

ОБ АВТОРЕ

Игорь Воеводин — писатель и журналист, ведущий телепрограмм «Времечко», «Сегоднячко» и «Профессия — репортер». Автор нескольких исторических книг.

Читайте также: Сенатор пояснил, почему Арктический регион так важен для России