Юрий Розум: «Фортепиано всегда для меня было на первом месте»
22 февраля знаменитый пианист, народный артист России Юрий Розум празднует в Большом зале Московской консерватории полвека творческой деятельности.
— У вас юбилейный «урожай»: в прошлом году — столетие вашего отца Александра Розума, в этом году — ваш двойной юбилей (творческий и личный), в следующем — столетие вашей мамы Галины Рождественской. Приятные хлопоты?
— В целом да, но трудные — на одном энтузиазме сегодня фестиваль не осуществишь. Каждый юбилей имеет свое число, свои черты и краски. Я всегда старался отмечать памятные даты, не столько свои, сколько связанные с родителями. В прошлом году был особый случай — столетие отца, и, конечно, мы развернулись на невероятный фестиваль: он стартовал в зале Гнесинской академии, где отец учился, потом преподавал, где пел по два сольных концерта в год, а затем он прошел по многим городам России, закрытие же было в «Зарядье». Это были не просто концерты, а памятные вечера, где мы много говорили о нем, о его работе, о той атмосфере, что его окружала, словом, это было такое музыкальное путешествие по его жизни. И свой фестиваль я тоже планирую, как очень личный экскурс по жизни. В частности, концерт-открытие в Большом зале консерватории 22 февраля, его первая часть — это будет иллюстрированная история моей жизни: на сцену выйдет «маленький мальчик Юра», ученик ЦМШ Ван Дакай, который сыграет си-минорный вальс Шопена…
— Юра — из числа ваших стипендиатов?
— К сожалению, нет, но из числа тех, кого мы поддерживаем. Это печальный момент в деятельности руководителя фонда: из сотен заявок вполне можно отобрать сотню, а то и больше талантов, которые достойны, заслуживают поддержки, а наши возможности таковы, что мы можем поддержать (реальными стипендиями) только 60, остальным приходится отказывать. И это всегда достаточно мучительный выбор — и моральный, и профессиональный. Фонду 19 лет, всё это время мы платим стипендии и следим за музыкальным развитием тех, кого мы выбрали.
После Юры из нашего золотого резерва, назовем это так, консерваторские годы будет воплощать девочка-скрипачка из числа стипендиатов. Далее — страничка об отце: споет бас Михаил Гужов. Страничка мамы — выступит народница Елизавета Антонова, наш стипендиат. Мои филармонические годы представит Даниил Крамер, с которым мы были коллегами в те годы в областной филармонии. В финале первого отделения — «Мастера хорового пения», наш лучший хоровой коллектив. А во втором отделении уже с оркестром будут поздравления звезд: Нина Шацкая, Анна Аглатова и другие.
— Вы сами будете играть?
— Обязательно. Я начну концерт, как заставка прозвучат несколько сочинений Шопена, композитора, который очень много значит для меня — мы и родились в один день, и семья моей мамы сложилась благодаря музыке Шопена, а, значит, и я появился благодаря ей. А во втором отделении я буду солировать в Первом концерте Чайковского.
Так фестиваль начнется. Будет несколько моих сольных концертов в Москве, а также во многих других городах России, в частности в Сатке на Южном Урале, где музыкальная школа моего имени. А закончим фестиваль 28 октября в «Зарядье».
— Что для вас сегодня важнее — ваша исполнительская деятельность или поддержка молодых?
— Всегда для меня фортепиано было на первом месте. И сейчас так же. На втором — благотворительность, на третьем — преподавание. Рояль и концертная деятельность всегда были для меня главным. Даже, когда в моей жизни были существенные отклонения от магистрального пути, такие необычные «заносы» — увлечение йогой, затем серьезное погружение в православие. Причем эти увлечения были связаны с моей надеждой на то, что эти практики мне дадут еще какие-то новые возможности, новое пространство в музыке. Правда, получилось совсем наоборот. Йога ставила целью приведения моего сознания в аналог водной поверхности без ряби, абсолютной успокоенности, а в музыке нужно другое — даже не рябь, и не волны, а цунами! Особенно в романтической! Тогда ты можешь публику захватить. Православная молитва помогает во многом, но не в технике исполнения — чем ты больше молишься и меньше занимаешься, тем скорее уходит профессия. Поступив в консерваторию из ЦМШ первым номером, я, увлекшись всем этим, стал терять позиции, и мой педагог профессор Малинин сказал мне: «Что-то с тобой происходит не то, дружок! Тебя неинтересно слушать — ты потерял музыку, твой рояль перестал говорить!» Тут я понял, что это путь в никуда — для моих целей: я не оставлял мысли о пианизме. И это в итоге все же взяло верх. Всякие такие искания, тем не менее, не увели меня от рояля, который остался моей целью.
Конечно, благотворительность и преподавание отнимают много времени и сил. Бесконечные оргвопросы — это, конечно, совсем не мое, но я вынужден этим заниматься, если я хочу кому-то помочь. Мне легче сыграть самому три сольных концерта, чем провести мастер-класс или урок в каждом из моих ежегодных 28 фестивалей.
— Сумасшедшая цифра! Как вы это осиливаете и успеваете?
— Конечно, я не один — у меня есть помощники, правда их не много. И очень помогают благотворители и меценаты, заботящиеся о культурном развитии населения, особенно отдаленных регионов России. Но действительно это порой изнуряющая деятельность. Но это нужно — я вижу, что это необходимо стране, народу, талантливым детям и в конечном итоге мне самому.
— Это ведь не только фортепиано?
— Это большой перечень специальностей — струнные, духовые, ударные, вокал, причем не только академический, но и джазовый, и народный, и народные инструменты. Каждый фестиваль — это мастер-классы, обсуждения, круглые столы, завершается всё гала-концертом, на котором выступают и местные дети, и наши стипендиаты, и взрослые музыканты. Интерес всегда большой, заявок — огромное количество.
— Почему в основном столь удалённая география ваших вояжей?
— Наш основной благотворитель — «Газпромнефть», поэтому ездим главным образом по его регионам-вотчинам, то есть по северным, нефтегазоносным нашим землям. Привозим туда ту же культуру, которую привозим в крупные российские мегаполисы. Но тамошние дети — чем они провинились? Почему они не заслуживают того же, чего заслуживают дети в больших городах? Чем они хуже? Наоборот, там мы нужнее — в большие города и так приезжают, и без нас! Дать тамошним детям возможность понять, как прекрасна может быть музыка, как она говорит, как дышит, как она выражает то, что у тебя на сердце, помогает это понять! И к чему можно и нужно стремиться!
— Местные педагоги вам благодарны?
— В основном да, но бывают, конечно, разные реакции. У них же там свой мир, свои правила, свои представления, что-то сложившееся. А тут прилетает десант из Москвы и говорит что-то совсем иное, иногда вразрез с тем, что принято там. Иногда воспринимают какие-то советы, как личный укор — такое тоже бывает: до конфликтов не доходит, но непонимание можно встретить, конечно. А другие иногда смотрят на тебя как на мессию, что тоже неправильно, поскольку нет истины в искусстве интерпретации! Но что есть истина — это что вы должны в музыку вжиться так, чтобы было ощущение, что эту музыку вы сами написали! Тогда вам поверит слушатель, и будет увлечен! И тогда вы будете играть каждый раз по-разному, не меняя ни одной ноты. И я считаю, что детям об этом нужно говорить с самых первых шагов: не зазубривание и муштра, а сразу обращение к фантазии и душе ребенка. К сожалению, в отсутствии этого — порочность многих наших систем преподавания. С этим мы боремся. В этом и смысл приезда в эти отдаленные, маленькие места.
— Удается что-то видеть в этих отдаленных, но уникальных местах, помимо работы?
— Редко, но бывают подарки: спуск в ледяную пещеру или праздник оленеводов с ненецкими напевами. Но это нормально — я и как концертирующий пианист объездил весь мир, а ничего не видел: самолет — отель — концертный зал — самолет — следующая гастрольная точка. Обычная практика. У меня был период, когда я блаженствовал относительно — не было ни фонда, ни преподавания в Гнесинке и Институте Шнитке, жил я тогда преимущественно в Германии, мог заниматься в свое удовольствие, созерцать красоты и размышлять, было много выступлений в Европе. Но правда я тогда был совершенно не востребован здесь: в 1990-е хлынула попса, все заполонила, классическая музыка оказалась на обочине. А в Европе — на разрыв был. Хотя начинал там с нуля, потому что мои конкурсные победы в 1980-е уже забылись к тому времени: я был невыездной, поэтому, поскольку меня не было в концертной практике Запада, я для них постепенно перестал существовать. Но удалось достаточно быстро восстановить свои позиции — меня услышали концертные менеджеры и посыпались предложения как из рога изобилия. И как-то постепенно вернулась востребованность и здесь — фонд, благотворительность, фестивали, мастер-классы. Свободный полет закончился, но я не жалею, потому что ощущаю, что все это нужно людям. Но я по-прежнему сам играю двести-триста раз в год, включая разовые выходы в сборных концертах, типа как у меня на фестивале — то есть интенсив не снижаю.
— Вы так много помогаете молодежи. А в ваши молодые годы вам больше помогали или мешали развиваться?
— Кто как. КГБ мешал — закрыл мне выезд за рубеж, не пускали на международные конкурсы, потом, пару раз выпустив, опять не пускали на гастроли очень долго: до Горбачева я был отстранен от этой деятельности. Мои увлечения йогой, православием, диссидентской литературой не остались без их внимания.
— А почему так получилось? Ведь традиции вашей семьи были иными, вас наверно в них воспитывали?
— Да, совершенно иными: родители были коммунистических взглядов и традиций. Наверно, из духа противоречия. Лет с четырнадцати у меня появились серьезные вопросы, я попытался найти на них ответы в серьезных книгах по диалектическому материализму, но ничего там не нашел: какая-то сушь, пустыня. Холодный умственный процесс, который никак не связан с сердцем, с душой. А музыка-то — это про сердце и душу. Поэтому я как-то постепенно пришел к православию. И это все меня как-то отодвигало от официального образа жизни.
— А кто помогал по жизни?
— Прежде всего, родители: то, что я родился в семье музыкантов, был внутри музыки еще до своего рождения, еще в утробе матери, конечно, многое предопределило, и было уже сразу большим преимуществом. Потом с отцом много гастролировал — много чего повидал благодаря этому и навсегда полюбил аккомпанемент вокалистам, а также усвоил «пение на рояле», то есть такую фортепианную игру, когда у тебя инструмент поет, как человеческий голос. Конечно, мои педагоги. Причем каждый из них появлялся в моей жизни именно тогда, когда это было необходимо. Анна Даниловна Артоболевская меня раскрепостила, дала умение слышать и понимать музыку, творчески мыслить. Евгений Васильевич Малинин очень дал много в плане технического развития, придания игре блеска виртуозности. Лев Николаевич Наумов вывел меня на новые рубежи художественного творчества, высокого пианизма.