Музыка слова: 15 самых красивых стихотворений Осипа Мандельштама

Поэтика Мандельштама прекрасна тем, что застывшие слова и предложения, под влиянием его пера превращаются в живые и чарующие зрительные образы, наполненные музыкой. О нём говорили, что в его поэзии оживают "концертные спуски шопеновских мазурок" и "парки с куртинами Моцарта", "нотный виноградник Шуберта" и "низкорослый кустарник бетховенских сонат", "черепахи" Генделя и "воинственные страницы Баха", а музыканты скрипичного оркестра перепутались "ветвями, корнями и смычками".

Грациозные сочетания звуков и созвучий сплетаются в изящную и тонкую мелодию, незримо переливающую в воздухе. Для Мандельштама характерен культ творческого порыва и удивительная манера письма. "Я один пишу с голоса", - говорил о себе поэт. Именно зрительные образы изначально возникали в голове у Мандельштама, и он начинал их беззвучно проговаривать. Движение губ рождало спонтанную метрику, обраставшую гроздьями слов. Многие стихи Мандельштама написаны "с голоса".

Иосиф Эмильевич Мандельштам родился 15 января 1891 года в Варшаве в еврейской семье купца, мастера перчаточного дела, Эмилия Мандельштама, и музыканта, Флоры Вербловской. В 1897 году семья Мандельштамов переехала в Петербург, где маленького Осипа отдали в российскую кузницу "культурных кадров" начала ХХ века - Тенишевское училище. По окончании училища в 1908 году молодой человек отправился учиться в Сорбонну, где активно изучал французскую поэзию – Вийона, Бодлера, Верлена. Там же он познакомился и сдружился с Николаем Гумилёвым. Параллельно Осип посещал лекции Гейдельбергского университета. Приезжая в Петербург он посещал лекции по стихосложению в знаменитой "башне" у Вячеслава Иванова. Однако семья Мандельштамов постепенно начала разоряться, и в 1911 году пришлось оставить обучение в Европе и поступать в Петербургский университет. Для евреев в то время существовала квота на поступление, потому пришлось креститься у методистского пастора. 10 сентября 1911 года Осип Мандельштам стал студентом романо-германского отделения историко-филологического факультета Петербургского университета. Однако он не был прилежным студентом: много пропускал, делал перерывы в обучении, и так и не окончив курса, покинул университет в 1917 году.

В это время Мандельштама интересовало нечто другое, чем изучение истории, и имя этому было – Поэзия. Вернувшийся в Петербург Гумилёв постоянно приглашал юношу в гости, где он в 1911 году познакомился с Анной Ахматовой. Дружба с поэтической четой стала "одной из главных удач" в жизни молодого поэта, по его воспоминаниям. Позже он познакомился с другими поэтами: Александром Блоком, Мариной Цветаевой. В 1912 году Мандельштам вошёл в группу акмеистов, регулярно посещал заседания Цеха поэтов.

Первая известная публикация состоялась в 1910 году в журнале "Аполлон", когда начинающему поэту было 19 лет. Позже он печатался в журналах "Гиперборей", "Новый Сатирикон" и других. В 1913 году вышла дебютная книга стихов Мандельштама "Камень", переиздававшаяся затем в 1916 и 1922 годах. Мандельштам находился в центре культурной и поэтической жизни тех лет, регулярно бывал в пристанище творческой богемы тех лет, арт-кафе "Бродячая собака", общался со многими поэтами и писателями. Однако прекрасный и таинственный флёр той эпохи "безвременья" вскоре должен был развеяться, с началом Первой мировой войны, а затем с приходом Октябрьской революции. После неё жизнь Мандельштама была непредсказуема: он больше не мог ощущать себя в безопасности. Были периоды, когда он жил на подъёме: в начале революционной поры работал в газетах, в Наркомпросе, ездил по стране, публиковался, выступал со стихами. В 1919 году в киевском кафе "Х.Л.А.М" он встретил свою будущую жену, молодую художницу, Надежду Яковлевну Хазину, с которой в 1922 году заключил брак. В то же время вышла вторая книга стихов "Tristia" ("Скорбные элегии") (1922), включавшая произведения времени Первой мировой войны и революции. В 1923 году - "Вторая книга", посвящённая жене. Эти стихи отражают беспокойство от этого тревожного и нестабильного времени, когда бушевала гражданская война, и поэт с женой скитались по городам России, Украины, Грузии, а его успехи сменялись неудачами: голодом, нищетой, арестами.

Чтобы зарабатывать на жизнь, Мандельштам занимался литературными переводами. Не забрасывал он и поэзию, более того стал пробовать себя в прозе. В 1923 году вышел "Шум времени", в 1927 году - "Египетская марка", а в 1928 году – сборник статей "О поэзии". Тогда же, в 1928 году, был выпущен сборник "Стихотворения", ставший последним прижизненным поэтическим сборником. Впереди писателя ждали нелёгкие годы. Сперва Мандельштама спасало заступничество Николая Бухарина. Политик ратовал за командировку Мандельштама на Кавказ (Армения, Сухум, Тифлис), однако напечатанное в 1933 году по мотивам поездки "Путешествие в Армению" было встречено разгромными статьями в "Литературной газете", "Правде" и "Звезде".

"Начало конца" начинается после написания отчаявшимся Мандельштамом в 1933 году антисталинской эпиграммы "Мы живём, под собою не чуя страны…", которую он зачитывает перед публикой. Среди них находится некто, кто доносит на поэта. Поступок, названный Б.Пастернаком "самоубийством" приводит к аресту и ссылке поэта с супругой в Чердынь (Пермский край), где доведённый до крайней степени эмоционального истощения Мандельштам выбрасывается из окна, однако его вовремя спасают. Только благодаря отчаянным попыткам Надежды Мандельштам добиться справедливости, её многочисленным письмам в различные инстанции, супругам позволяют выбрать место для поселения. Мандельштамы выбирают Воронеж.

Воронежские годы супругов безрадостны: их постоянным другом является нищета, Осип Эмильевич не может найти работу и чувствует себя ненужным в новом враждебном мире. Редкие заработки в местной газете, театре и посильная помощь верных друзей, в том числе Ахматовой, позволяют как-то мириться с тяготами. В Воронеже Мандельштам много пишет, но его никто не намерен публиковать. "Воронежские тетради", опубликованные уже после его смерти, являются одной из вершин его поэтического творчества.

Однако представители Советского союза писателей имели на этот счёт другое мнение. В одном из заявлений стихи великого поэта были названы "похабными и клеветническими". Мандельштама, в 1937 году неожиданно выпущенного "на волю" в Москву, вновь арестовали и отправили на тяжёлые работы в лагерь на Дальнем Востоке. Там здоровье поэта, расшатанное душевными травмами, окончательно испортилось, и 27 декабря 1938 года он скончался от тифа в лагерном пункте Вторая речка во Владивостоке.

Похороненный в братской могиле, забытый и лишённый всяческих литературных заслуг, он, кажется, предвидел свою судьбу ещё в 1921 году:

Когда я свалюсь умирать под забором в какой-нибудь яме,И некуда будет душе уйти от чугунного хлада –Я вежливо тихо уйду. Незаметно смешаюсь с тенями.И собаки меня пожалеют, целуя под ветхой оградой.Не будет процессии. Меня не украсят фиалки,И девы цветов не рассыплют над чёрной могилой…

В своём завещании Надежда Яковлевна Мандельштам фактически отказала Советской России в каком-либо праве на публикацию стихов Мандельштама. Этот отказ прозвучал как проклятие советскому государству. Только с началом перестройки Мандельштама начали постепенно печатать.

"Вечерняя Москва" предлагает подборку красивых стихотворений замечательного поэта:

***Дано мне тело — что мне делать с ним,Таким единым и таким моим?

За радость тихую дышать и житьКого, скажите, мне благодарить?

Я и садовник, я же и цветок,В темнице мира я не одинок.

На стекла вечности уже леглоМоё дыхание, моё тепло.

Запечатлеется на нём узор,Неузнаваемый с недавних пор.

Пускай мгновения стекает муть —Узора милого не зачеркнуть.<1909>

***Истончается тонкий тлен —Фиолетовый гобелен,

К нам — на воды и на леса —Опускаются небеса.

Нерешительная рукаЭти вывела облака.

И печальный встречает взорОтуманенный их узор.

Недоволен стою и тих,Я, создатель миров моих, —

Где искусственны небесаИ хрустальная спит роса.<1909>

***На бледно-голубой эмали,Какая мыслима в апреле,Берёзы ветви поднималиИ незаметно вечерели.

Узор отточенный и мелкий,Застыла тоненькая сетка,Как на фарфоровой тарелкеРисунок, вычерченный метко,—

Когда его художник милыйВыводит на стеклянной тверди,В сознании минутной силы,В забвении печальной смерти.<1909>

***Невыразимая печальОткрыла два огромных глаза,Цветочная проснулась вазаИ выплеснула свой хрусталь.

Вся комната напоенаИстомой — сладкое лекарство!Такое маленькое царствоТак много поглотило сна.

Немного красного вина,Немного солнечного мая —И, тоненький бисквит ломая,Тончайших пальцев белизна.<1909>

***SilentiumОна ещё не родилась,Она и музыка и слово.И потому всего живогоНенарушаемая связь.

Спокойно дышат моря груди,Но, как безумный, светел день.И пены бледная сиреньВ мутно-лазоревом сосуде.

Да обретут мои устаПервоначальную немоту —Как кристаллическую ноту,Что от рождения чиста!

Останься пеной, Афродита,И слово в музыку вернись,И сердце сердца устыдись,С первоосновой жизни слито!< 1910>

***Не спрашивай: ты знаешь,Что нежность безотчётна,И как ты называешьМой трепет — всё равно;

И для чего признанье,Когда бесповоротноМое существованьеТобою решено?

Дай руку мне. Что страсти?Танцующие змеи!И таинство их власти —Убийственный магнит!

И, змей тревожный танецОстановить не смея,Я созерцаю глянецДевических ланит.<1911>

***Я вздрагиваю от холода -Мне хочется онеметь!А в небе танцует золото -Приказывает мне петь.

Томись, музыкант встревоженный,Люби, вспоминай и плачь,И, с тусклой планеты брошенный,Подхватывай легкий мяч!

Так вот она - настоящаяС таинственным миром связь!Какая тоска щемящая,Какая беда стряслась!

Что, если, вздрогнув неправильно,Мерцающая всегда,Своей булавкой заржавленнойДостанет меня звезда?<1912>

***Нет, не луна, а светлый циферблатСияет мне - и чем я виноват,Что слабых звёзд я осязаю млечность?

И Батюшкова мне противна спесь:Который час, его спросили здесь,А он ответил любопытным: вечность!<1912>

***БахЗдесь прихожане — дети прахаИ доски вместо образов,Где мелом — Себастьяна БахаЛишь цифры значатся псалмов.

Разноголосица какаяВ трактирах буйных и церквах,А ты ликуешь, как Исайя,О, рассудительнейший Бах!

Высокий спорщик, неужели,Играя внукам свой хорал,Опору духа в самом делеТы в доказательстве искал?

Что звук? Шестнадцатые доли,Органа многосложный крик —Лишь воркотня твоя, не боле,О, несговорчивый старик!

И лютеранский проповедникНа чёрной кафедре своейС твоими, гневный собеседник,Мешает звук своих речей.<1913>

***"Мороженно!" Солнце. Воздушный бисквит.Прозрачный стакан с ледяною водою.И в мир шоколада с румяной зарёю,В молочные Альпы, мечтанье летит.

Но, ложечкой звякнув, умильно глядеть -И в тесной беседке, средь пыльных акаций,Принять благосклонно от булочных грацийВ затейливой чашечке хрупкую снедь...

Подруга шарманки, появится вдругБродячего ледника пёстрая крышка -И с жадным вниманием смотрит мальчишкаВ чудесного холода полный сундук.

И боги не ведают - что он возьмет:Алмазные сливки иль вафлю с начинкой?Но быстро исчезнет под тонкой лучинкой,Сверкая на солнце, божественный лёд.<1914>

***Бессонница. Гомер. Тугие паруса.Я список кораблей прочёл до середины:Сей длинный выводок, сей поезд журавлиный,Что над Элладою когда-то поднялся.

Как журавлиный клин в чужие рубежи,-На головах царей божественная пена,-Куда плывёте вы? Когда бы не Елена,Что Троя вам одна, ахейские мужи?

И море, и Гомер - всё движется любовью.Кого же слушать мне? И вот Гомер молчит,И море чёрное, витийствуя, шумитИ с тяжким грохотом подходит к изголовью.<1915>

***Я не знаю, с каких порЭта песенка началась,-Не по ней ли шуршит вор,Комариный звенит князь?

Я хотел бы ни о чемЕщё раз поговорить,Прошуршать спичкой, плечомРастолкать ночь, разбудить;

Раскидать за столом стог,Шапку воздуха, что томит;Распороть, разорвать мешок,В котором тмин зашит.

Чтобы розовой крови связь,Этих сухоньких трав звон,Уворованная нашласьЧерез век, сеновал, сон.<1922>

***Я вернулся в мой город, знакомый до слёз,До прожилок, до детских припухлых желёз.

Ты вернулся сюда, так глотай же скорейРыбий жир ленинградских речных фонарей,

Узнавай же скорее декабрьский денёк,Где к зловещему дёгтю подмешан желток.

Петербург! Я ещё не хочу умирать!У тебя телефонов моих номера.

Петербург! У меня ещё есть адреса,По которым найду мертвецов голоса.

Я на лестнице чёрной живу, и в високУдаряет мне вырванный с мясом звонок,

И всю ночь напролёт жду гостей дорогих,Шевеля кандалами цепочек дверных.

<декабрь 1930>

***За гремучую доблесть грядущих веков,За высокое племя людейЯ лишился и чаши на пире отцов,И веселья, и чести своей.Мне на плечи кидается век-волкодав,Но не волк я по крови своей,Запихай меня лучше, как шапку, в рукавЖаркой шубы сибирских степей.

Чтоб не видеть ни труса, ни хлипкой грязцы,Ни кровавых кровей в колесе,Чтоб сияли всю ночь голубые песцыМне в своей первобытной красе,

Уведи меня в ночь, где течет ЕнисейИ сосна до звезды достает,Потому что не волк я по крови своейИ меня только равный убьет.

<март 1931>

***О, как мы любим лицемеритьИ забываем без трудаТо, что мы в детстве ближе к смерти,Чем в наши зрелые года.

Ещё обиду тянет с блюдцаНевыспавшееся дитя,А мне уж не на кого дутьсяИ я один на всех путях.

Но не хочу уснуть, как рыба,В глубоком обмороке вод,И дорог мне свободный выборМоих страданий и забот.<февраль 1932>