«Дом Бернарды Альбы». Послевкусие
Мир спектаклей Марчелли – это клубок страстей, распутать который не представляется возможным. По крайней мере, не в пределах человеческой жизни. С этой точки зрения «Дом Бернарды Альбы», показанный в рамках «Золотой маски» из общего ряда постановок Марчелли не слишком выделяется – скорее, продолжает неизбывную тему режиссера. За одним только исключением: в душном и замкнутом мирке его новых героев отсутствует сам предмет приложения страсти. Здесь впервые нет мужчины – но лишь тоска по нему. И зрелище этой «тоски в отсутствие», этой лишенной выхода страсти становится по истине устрашающим.
Не случайно своеобразной рамкой к основному действию становятся безумные вакхические пляски – именно к древнегреческим менадам ближе всего подошли в трактовке Марчелли лорковские героини. К менадам с их захлестывающим неистовством и потребности к уничтожению всего окружающего. Как и менад, их одолевает болезненная тяга к мужчинам, приводящая к гибели последних (собственно, с похорон мужа Бернарды начинается действие, вдовеет служанка Понсия и вряд ли слишком светлое будущее ожидает Пепе-римлянина после женитьбы, если она, вообще, состоится).
И кажется, одной лишь Бернарде удается сохранять рассудок в этом все нарастающем безумии. Она здесь не тиран, не деспот, отказывающая дочерям в их естественном праве на нормальную жизнь. Татьяна Малькова делает свою Бернарду единственной преградой на пути бесконтрольного хаоса. Лишь иногда сквозь сдержанность и точный расчет прорывается и ее с трудом контролируемая страстность, напоминающая зрителю о том, что и она – той же породы, что и ее беснующиеся дочери. Но во главе всего все-таки именно расчет.
К примеру, намеренное стремление Бернарды занять дочерей однообразным делом, требующим изрядной доли усидчивости: ведь пока они моют полы или лепят пельмени, они под контролем, они не могут нанести вреда. Интересен, к слову, этот своеобразный перевертыш, осуществленный режиссером.
Кажется, впервые Бернарда не столько следит за «нормой поведения», за нравственностью дочек, за тем, что скажут соседи; сколько оберегает окружающий мир от своей семьи. Этим, возможно, а совсем не отдельным состоянием Ангустиас (Ирина Сидорова) объясняется в спектакле Марчелли что именно ей позволено выйти замуж. Дать за любой из дочерей приданое для этой Бернарды не проблема, но двадцатилетняя Адела (Мария Полумогина) – слишком страстна, слишком импульсивна, слишком «вакханка», чтобы покинуть дом Альбы. Ее мать не может отпустить, а вот Ангустиас, в свои сорок девять, уже во многом «перегорела». Да, она вздорная и склочная, но она уже стала обычной женщиной – не менадой. Ей можно к людям.
Спектакль Евгения Марчелли подталкивает заново пересмотреть привычное соотношение сил в пьесе, с головой зарыться в новые психологические мотивировки, но он одной лишь психологией он все же не ограничивается. «Дом Бернарды Альбы» еще нарочито театрален. Когда ты сидишь в партере и смотришь на подмостки, при небольшом усилии легко забыть, что находишься в театре. А вот разместившись на сцене и постоянно видя за спинами актеров все великолепие зрительного зала – с его ярусами и ложами, - «отключиться от театра» уже значительно сложнее. Тем более что режиссер еще и усиливает этот эффект: то демонстративно подведет актрис к микрофону, звуковым перепадом выхватывая их из общего действия и приближая к зрителю; то вытащит внесценических персонажей на подмостки - и рядовые косари серебряными маркизами времен Людовика XIV пройдут за спинами тоскующих по ним женщин; а то и вовсе заставит зрительный зал вспыхнуть дурманящим маковым полем, в котором (на самом верхнем ярусе) навсегда останется красавица Адела.
У театра Евгения Марчелли есть весьма интересный эффект. Его нелегко воспринимать в режиме реального времени: яркая театральность рассчитана на мгновенное воздействие, она «бьет» зрителя каждые пять-десять минут, не давая ему времени хотя бы чуть-чуть выдохнуть и осмыслить происходящее.
От того-то, как ни странно, спектакли Марчелли могут весьма утомлять во время просмотра. Но зато от них остается длительное и устойчивое послевкусие: на броские режиссерские приемы начинает постепенно наслаиваться что-то живое и настоящее – память причудливым образом уводит театральность на второй план, выдвигая на первый человека. И уже покинув театр, ты готов мысленно возвращаться к нему снова и снова, в мельчайших подробностях вспоминая не мизансцены и «вкусные» придумки, а людей. Запутавшихся лоркиевских женщин с лицами актрис Ярославского театра драмы имени Федора Волкова.