Пророк в своем Отечестве

Если верна формула Евгения Евтушенко насчет того, что «поэт в России больше, чем поэт», то к Александру Городницкому она имеет прямое отношение. Несколько поколений наших граждан выросло с его песнями. C ними ходили в походы, ехали на стройки, покоряли полюса и отмечали домашние праздники. «Атланты», «Кожаные куртки», «Перекаты», «Канада», «На материк» — все это иначе чем классикой теперь и не назовешь.

Доктор наук Александр Моисеевич Городницкий и в свои восемьдесят два года энергичен и переполнен творческими планами. Он непременный член жюри всех крупных фестивалей авторской песни, работает над очередным циклом документальных фильмов, пишет стихи, выпускает книги, а его новые песни, выражаясь современным языком, по-прежнему становятся хитами.

Разговор начался с песни, которую Городницкий написал восемь лет назад. Ее можно считать пророческой. «Севастополь останется русским» — так она называется.

- Как вам удалось столь точно угадать будущее?

- Тогда, в 2007 году, в Крыму проходил очередной международный фестиваль авторской песни под названием «Балаклавские каникулы». Меня туда каждый год приглашал председатель оргкомитета фестиваля, главный редактор «Севастопольской газеты» Андрей Соболев.

И вот, когда мы с ним ехали на машине из аэропорта, Андрей стал мне говорить о том, как в Севастополе власти пытаются искоренить все русское — школы, язык, печать. Особенно меня задело то, что детей в школе заставляли читать Пушкина только в переводе на украинский. Я много лет работал с военной гидрографией Черноморского флота, и у меня с Севастополем связано многое. Приехав на фестиваль, я почти сразу написал песню. На заключительном концерте, который проходил на мысе Хрустальный под открытым небом в свете прожекторов, я решил впервые ее спеть.

Но предупредил Андрея: «У вас могут быть неприятности, если я ее исполню». А он мне: «Да ладно, какие неприятности, вы же классик, вам все можно». И вот я вышел на сцену. Сережа Никитин — он тоже там был — согласился аккомпанировать на гитаре.

Когда зазвучали слова припева «Севастополь останется русским», то по толпе как искра прошла. И все. Песня сразу стала там чем-то вроде гимна. Ее стали петь на митингах, демонстрациях. Реакция украинских властей была мгновенной: фестиваль закрыли.

Некоторые либерально настроенные граждане меня спрашивают: «А вам не стыдно сейчас за эту песню»? Нет, не стыдно. Это песня не против Украины. Не против украинцев. Она за то, чтобы восстановить историческую справедливость. И справедливость вообще.

- Я обратил внимание, что все ваши популярные песни написаны в 60-е годы. Почему? Что тогда произошло с вами такого? Любовь? Творческий взрыв?

- Во-первых, мы все тогда были молодыми. Во-вторых, именно в то время у нас в Союзе был всплеск и хорошей литературы, и талантливой живописи, и ярких театральных спектаклей. Видимо, дух недолгой хрущевской оттепели так благотворно подействовал на всех. И на меня в том числе. В-третьих, я тогда много работал в экспедициях на Севере, там и сочинены эти песни, ставшие, по сути, народными. Многие из тех, кто сегодня их поет, даже не догадываются о существовании автора. С более поздними песнями такого не случилось. Возможно, еще и потому, что теперь нет той общности, которую называли «советский народ». Есть национальности, есть электорат, а вот былого братства уже нет. И песен общих тоже нет.

Вот по поводу «народных» расскажу одну историю.

Несколько лет назад я выступал в Иркутске. Зал местной филармонии был полон. Причем перед началом концерта директор мне говорит: «Александр Моисеевич, там какие-то странные люди пришли вас слушать». Оказывается, геологи со всей округи, из полевых партий, с Байкала приехали — кто в штормовках, кто в резиновых сапогах. В перерыве я выхожу в фойе и слышу, как один здоровенный таежник с бородой говорит другому: «Интересный к нам человек приехал — все наши песни знает». Такой неожиданный комплимент.

- Я хорошо помню, что в мои студенческие годы ваши песни переписывали с магнитофона на магнитофон, таких копий ходили по стране миллионы. Вы получали какие-то гонорары за это?

- Ничего не получал.

- Эти песни... Они легко вам давались или рождались в творческих муках?

- Никакие мои песни в муках не сочинялись. Я пишу либо сразу, причем набело, или вообще не пишу.

- В те годы все, что не проходило через цензуру, считалось запретным. Вас не прессовали в «соответствующих органах»?

- В 1968 году в Ленинграде было заведено дело на авторов альманаха «Молодой Ленинград». Там были Бродский, Довлатов, были и мои стихи. После чего мне пятнадцать лет не позволяли печататься. Попал в «черный список».

- Но как же тогда вас выпускали за границу?

- Тогда не существовало компьютеров, и учет в «органах», видимо, был не на должной высоте. В «черный список» я попал по линии идеологического отдела КГБ, а выезжал по линии научного отдела. У них ко мне претензий не возникало: фарцовкой не занимался, девок не водил, в «порочащих связях замечен не был». А пользу государству приносил, ведь мы работали, в том числе и по программам Военно-морского флота.

- Ваше непосредственное научное начальство не ревновало вас к такому «леваку»?

- Мое увлечение никогда не мешало работе в институте. Хотя, когда я привез в Москву свою кандидатскую диссертацию, один известный профессор, которому сказали, что «он еще и песни пишет», ужасно расстроился. «Талантливый ученый и такой ерундой занимается».

- Второй случай был в Ленинграде, где каждый год приходилось проходить выездную комиссию. Вы знаете, что это такое?

- Еще бы не знать! Старые большевики смотрели на всяк входящего, как на потенциального предателя и перебежчика. До сих пор с дрожью вспоминаю. Так вот, секретарь парткома нашего института, положительным образом представляя меня комиссии, в конце, видимо, из лучших побуждений взял да и брякнул: «К тому же он еще и песни пишет». Тут-то старички и встрепенулись: «Какие такие песни? А ну давайте разбираться»

- Скажите, как бы вы сейчас отнеслись к приглашению навестить места своей юности? Скажем, далекий Север, Арктику?

- Мне дважды предлагали слетать на Северный полюс и один раз в Антарктиду. Я отказывался. По очевидной причине. В молодости семнадцать лет работал на Севере как геолог. И теперь приезжать туда в качестве туриста — ну, как-то не хочется. Точно так же меня не прельщали занятия альпинизмом. Потому что в горах тоже работал, был там по своей профессии, а не на прогулках.

- Вас на улицах узнают?

- Иногда. Особенно в моем родном Питере. Подходят с какими-то добрыми словами, с просьбой дать автограф. И это приятно. Всегда испытываю счастье, когда в период белых ночей питерские мальчики и девочки приходят на Дворцовую площадь, становятся под Атлантами и поют мою песню. Я стал частью истории моего родного города. Выходит, жизнь прожита не зря.

- Тогда вопрос по поводу мальчиков и девочек. Скажите, вот сейчас в тех залах, где проходят ваши выступления, заметны юные лица?

- И очень много. Последний пример — концерт авторской песни, посвященный Дню Победы в Кремлевском дворце, — там из четырех тысяч человек половину точно составляла молодежь. Возможно, это внуки тех, кто был нашими фанатами в 60-е и 70-е годы, но для меня важен сам факт: авторская песня перепрыгнула через поколение, она жива.

Или другой пример. Я тридцать пять лет входил в жюри знаменитого Грушинского фестиваля, который ежегодно проходит на Волге. Был период, когда фестиваль переживал нелегкие времена. А теперь опять — он собирает по шестьдесят-семьдесят тысяч участников, и в основном это молодые люди.

- То есть можно говорить о том, что с уходом «атлантов», таких как Визбор, Ким, Городницкий, авторская песня не умрет?

- С одной стороны, это так. Но не совсем. На смену, как вы говорите, «атлантам» не пришла такая же когорта авторов, равных им по уровню.

- Почему не пришла? Может быть, потому что сам этот жанр способен расцветать только в условиях жесткого тоталитарного режима, несвободы?

- Хороший вопрос. Года два назад, выступая в Политехническом музее, я получил з аписку примерно такого содержания: «Как будет развиваться авторская песня, если наступит следующая эпоха застоя»? Верно, в те годы протестная составляющая была одной из главных в содержании песен и стихов.

- Вы встречали свои песни за пределами Родины?

- Конечно. И не раз. Дело в том, что везде, где живут выходцы из России или из Советского Союза, существуют клубы и фестивали авторской песни. В такой маленькой стране, как Израиль, их три или четыре. В Германии — десяток. В Америке еще больше. Они есть в Австралии, Новой Зеландии, Чехии, везде.

За рубежом эти клубы и фестивали выполняют одну очень важную функцию — сохранения русского языка в эмигрантских семьях.

Дети в таких семьях очень быстро осваивают местный язык, и в силу понятных причин он становится им ближе, удобнее. А тут вдруг выясняется, что за родителями стоит какая-то интересная культура. И когда дети попадают на фестиваль, начинают вместе с родителями петь, то невольно приобщаются к родной речи и начинают читать книги на русском языке.

- А какие песни самые исполняемые на таких фестивалях?

- Старая классика. Те, которые родители или их родители пели еще здесь, на Родине.

- Вы лично какие песни поете? Дома, допустим. Или в компании.

- Дома я песен не пою. И в компаниях тоже. Старики песен не поют, а уж если поют, то те, которые с нами с юности. Например, «Темная ночь». Каждый год канал «Культура» в начале мая снимает в Переделкине передачу-концерт, посвященную двум событиям одного дня: Победе и Булату Окуджаве, который родился 9 мая. И по традиции я всегда начинал с того, что исполнял там «Темную ночь».

- А чьи стихи более всего почитаете?

- Поэтов фронтового поколения — Бориса Слуцкого и Давида Самойлова. Для меня большая честь, что оба они в 1972 году дали мне рекомендацию для вступления в Союз писателей.

- Вам никогда не приходила в голову мысль поменять страну пребывания?

- Как приходила, так и уходила обратно. Да, мой сын от первого брака много лет живет в Израиле, там у меня три внучки, семь правнучек и трое правнуков. Но я давно пришел к твердому убеждению: человек, который пишет свои стихи на русском, должен жить в России. Кроме того, когда я стою в зале и ко мне обращены тысячи лиц, то понимаю, что несу перед этими людьми ответственность не только за свои слова, но и за свои поступки. Если хотите, я повязан этой любовью.

- Вы хорошо поездили по шарику. И на Гавайях были, и в Австралии. А есть какие-то любимые места?

- Есть. Васильевский остров. Где родился и рос. Седьмая линия. А за рубежом это Новая Зеландия.

- Многое успели — и в науке, и в творчестве. Но есть ли сожаление о чем-то несделанном, упущенном?

- Я от рождения дуалист. Мне всегда казалось, что пока я сижу вот в этой комнате, то в соседней происходят какие-то гораздо более интересные вещи. Что касается науки, то у меня с ней брак по любви. Я все-таки там многое сделал, даже открытия были.

Например, входил в состав того коллектива геологов, который открыл знаменитое Игарское медно-рудное поле. Будучи начальником геофизической партии на реке Сухарихе, под Игаркой, обнаружил там аномалию по электроразведочным данным, и, свято веря в учебники, под нее задал буровую скважину.

Сейчас бы я, набравшись опыта и зная сомнительность геофизических результатов, не стал бы это делать. Риск был немалый. Если бы она ничего не вскрыла, мог пойти по статье за нецелевое использование государственных средств. Но дуракам — счастье, мне повезло: на глубине сорок метров бур вскрыл залежи меди с вкраплениями редких металлов.

Никто до нас не измерял электрическое поле водной толщи океана — мы это сделали первыми. Никто никогда не рассчитывал мощность твердой оболочки Земли под океанами — литосферы.

Японские сейсмологи провели исследования в Тихом океане и подтвердили мои расчеты. Сейчас я пытаюсь увязать смену знака магнитного поля Земли с глобальными экологическими катастрофами.

ДОСЬЕ

Александр Городницкий родился в 1933 году в Ленинграде. Известен как поэт и бард, но почему-то мало кто знает, что он ученый-геофизик, доктор геолого-минералогических наук, участник более чем 20 океанографических экспедиций. В его активе более 260 научных работ. До сих пор работает и дает концерты.