Одиночество гения
Спустя три недели после трансляции Яхонтов покончил с собой. Его имя ушло с афиш, а о юбилее актера вспоминал лишь канал «Культура». Нет человека — нет проблем... Но как это могло произойти с кумиром?
«Детство мое всегда со мной…»
Володя Яхонтов родился в Польше, но детство провел на Верхней Волге, в Городце. Мама, красивая полячка, «недолго гуляла по этому городку». «Варшавянка заблудилась в наших русских васильках», — так объяснял сам Яхонтов пережитую семейную драму. Родители разошлись, и горький вкус утраты будет преследовать его всю жизнь.
Мир маленького Володи состоял из звуков — объемных, ярких, ощутимых. Звуки жили в словах-оболочках, точно в тюрьмах. Ему нравилось открывать замки и выпускать «арестантов» наружу. Он учился читать стихи у органа и скрипки, а мама из далекой Москвы все беспокоилась о математике — отец увез Володю в Нижний Новгород, он учился в Дворянском институте имени Александра II, не водя дружбы с точными науками.
А вот любительские спектакли ему нравились. Однажды он играл чеховского Иванова. Когда стрелялся, упал на сцену — оказалось, пистолет был заряжен и его ранило. Все суетились вокруг, а он не верил — разве может искусство убить? Но рана была настоящей. Это было знаком судьбы...
Ученик мэтров
Он приезжал к маме — теперь она жила в Москве. Она хмурила брови и спрашивала про математику, но уступала сыну и покупала билеты в театр. Он упивался МХАТом, а в 1918 году Станиславский принял его в школу-студию, посоветовав тренировать «л» — Яхонтов его «глотал». На вопрос про амплуа он ничего не ответил, и записали «любовник-неврастеник» . Он и не возражал, а искал себя.
Здоровье Яхонтова не было блестящим. В 1921 году родственники отправили его лечиться в Кисловодск. На вокзале купил винограда и астру. С этими покупками в руках остановил девушку и начал читать ей стихи. Ее звали Оля; она удивилась, но выслушала, а затем дала адрес сестры в Кисловодске, рассудив, что и Лиля может позабавиться, ведь она сама почти актриса — выступает в цирке, у нее обнаружили способности медиума...
Яхонтов пришел по адресу.
И влюбился в Еликониду, Лилю Попову, до беспамятства. С ней вдвоем и вернулся в Москву.
Позже Лиля и сама не могла объяснить, отчего он так нуждался в ней. Может быть, она была его камертоном, первой слушая его исполнение стихов.
В том же 1921 году МХАТ стал ему тесен. Он пошел к Вахтангову; «прочел отрывок из «Идиота» да и вел себя на экзамене аналогично».
«Вы меня не взяли?» — изумился он. «Нет, вы неврастеник!» — уронил печальноглазый Вахтангов. «Этого не может быть!» — выдохнул убитый Яхонтов.
Вахтангов вздрогнул. В одной фразе он услышал все — и тоску по творчеству, и внутренний огонь, сжигавший душу актера. «Вы меня убедили», — ответил мэтр. И не пожалел об этом.
Яхонтов впитывал Вахтангова. Дышал им.
Играл... Но мэтр умер раньше, чем указал ему истинный путь. Он завещал лишь одно — верить в себя.
Теперь Яхонтов стучится к Мейерхольду. Ему интересны эксперименты, но работа у еще одного мэтра убеждает — ему нужен репертуар, которому он сам будет хозяином. Мейерхольд поручает ему роль Чацкого, доволен им, но потом отказывает: актер может конкурировать со звездой — Завадским! Точка поставлена. Он не приживается и тут. А грудь рвет желание творить и шестое чувство: не там ищешь себя! Воздух сгущается и душит слова. Им нужен выход. И в 1927 году он создает крошечный театр «Современник». Это новый вид театра — «Театр одного актера». В труппе — только он и помощники. Главная из них — Лиля. Еще Сергей Владимирский, музыканты Михаил Цветаев и Елизавета Лойтер. Театр будет жить восемь лет.
...Что он творил на сцене! Труппа актеров, и та не могла бы так управлять вниманием зрителей так, как Яхонтов — один! В поставленном им «Петербурге», спектакле, сотканном из обрывков гоголевской «Шинели», «Белых ночей» Достоевского и пушкинского «Медного всадника», безумный портной кромсал пространство-материю ножницами так, что зрители видели обрывки «ткани»...
Это была магия, волшебство, для сотворения которого ему нужен был только он — одиночка. Так рождался его, и только его, метод художественного слова.
Публика принимает Яхонтова с восторгом. Критики видят в нем блистательного чтеца, но не актера. Это Яхонтова злит. Актера в нем видят другие — например, великий Таиров и Симонов, но он к ним идти не хочет.
Первые признаки депрессии он ощущает на пике известности, в 1936 году. Холодные щупальца отчаяния оплетают шею по ночам все чаще.
Мандельштам, друг… Как нравилась ему эта пара, Осип и Надежда! В один из вечеров дома у Яхонтова Осип читает: «Мне на плечи бросается век-волкодав…» Яхонтов качает головой: «Нет, для меня этот век не таков!» Он прячется от реальности за псевдосоветскостью. Но темные люди бродят вокруг него... Его уже вызывали на Лубянку. Разговор был будто ни о чем, но он понял — если где-то кто-то что-то скажет, лучше бы ему внимательно запомнить это и рассказать товарищам… Он в смятении и ужасе ушел домой, понимая главное: несмотря на удушающий страх, еще страшнее увидеть в зеркале подлеца. Он не сможет «стучать»… В 1937 году он получает первую премию на Всесоюзном конкурсе мастеров художественного слова. Награда останется для него главной.
Черное время войны
… У войны лицо страшное, морщинистое, черное. Все, что связано с ней, имеет вкус дыма и горечи — даже слова. Он работает как сумасшедший.
Только в Магнитогорске за один месяц дает 80 концертов! Его ненависть к тем, кто пришел убивать, безмерна.
Да, он в глубине души не советский, но сейчас для него нет ничего дороже этой страны, этих людей. Депрессия уступает место идее — собрать деньги на строительство танка, назвать его в честь любимого поэта, Владимира Маяковского, и передать фронту. Разрешение получено. И 12 сентября 1944 года танк «Владимир Маяковский» передан экипажу старлея Сычева. «Поэтическая машина» встретит Победу в Берлине.
…Смотрю запись сюжета о передаче танка. Яхонтов — и зрелый мужчина, и совсем мальчишка. Безмерно счастливый в этот момент. С легкой грустинкой в глазах… В конце войны изношенный, выпотрошенный болью за происходящее и усталостью Яхонтов уехал на гастроли в Киев. К 24 июня 1945 года он вернется по вызову — надо вести вместе с Юрием Левитаном Парад Победы с Красной площади.
«Нужен я, не забыт!» — повторял он. А в руках — корзинка клубники для Лили.
Все проходит блестяще.
И после финала репортажа накатывает горечь — а что теперь? Он приезжает на Белорусский вокзал, стоит в толпе встречающих эшелоны с фронта. Рядом с людским счастьем видит горе. «Как они будут теперь жить — после увиденного, во что верить? Чем их утешить?!» Ответа нет. Щупальца на шее...
«Наш» и «не наш»
...В советские времена Яхонтов воспринимался как образец верности советскому строю. Фантастический чтец Маяковского, автор постановки о Ленине, красавец, любимец — как он мог не быть «плотью от плоти?» Но — мог! Личные обстоятельства жизни Яхонтова проливают некий свет на то душевное состояние, в котором находился артист. Так, например, в 1941 году его семье удалось пережить почти классический любовный треугольник: в Ташкенте, где оказалась Еликонида Ефимовна, в нее влюбился музыкант Михаил Цветаев. Ташкент был местом эвакуации интеллигенции, роман разворачивался на глазах у всех, включая Ахматову и Надежду Мандельштам, но бурно не расцвел — Лиля, как пишет в мемуарах писательница Галина Козловская, больше любила Яхонтова. А он был странно отстранен от всего... Что любопытно, и Надежда Мандельштам, и Эмма Герштейн приходят примерно к одному выводу: не Яхонтов, а именно Лиля Попова была человеком по-советски убежденным.
Уже после смерти Яхонтова, выйдя все же замуж за Михаила Цветаева и пережив его арест, Лиля не изменила убеждений. «Лиля свято верила именно в исправительное значение места пребывания ее мужа, — пишет Э. Герштейн, — ездила к нему на свидания и очень хвалила начальника лагеря, характеризуя его как замечательного психолога и педагога». Мужа своего Лиля считала виновным — он вел дневник, где высказывался «в духе Ницше, Шпенглера и все такое».
В Яхонтове же не было законченной советской непоколебимости. Да, он блестяще читал стихи о советском паспорте и русскую классику. Да, коллекционировал всякие пошлости — дурацкие открытки и иные образцы падения культуры. Но его сознание сопротивлялось тому, что он понимал. Вот и Любовь Бершадская, актриса и политзаключенная, в мемуарах пишет: «Яхонтов был настоящий русский человек, он весь растворился в искусстве, и ничего советского к этому человеку не привилось... И именно из-за этого его и затравили».
Без света и надежды
От депрессии его спасала только работа. Но тут начались проблемы с памятью. К врачам обращаться не хотел — частично из опасения, что о его проблемах узнают.
14 июля 1945 года Яхонтов отыграл последний спектакль. Это было в Доме ученых, играл он «Настасью Филипповну». Накануне, 13-го, он подал заявление на вступление в партию. Дома он сказал, что идет прощаться со зрителями. Отыграл блестяще.
Утром следующего дня он вышел из дома — жил он в то время на Никитском (Суворовском) бульваре в доме номер 7, Доме Гоголя. Около полудня появился в комнате дома в Климентовском переулке с томиком Петрарки. На следующий день лежал на диване, затем написал резкое письмо правительству, опять лег, открыл газ... Квартирная хозяйка газ выключила. Проснувшись 16 июля, он ни о чем не просил, был один. Около пяти вечера он открыл окно и ушел в вечность.
...Писатель Лев Друскин несколько иначе описывал этот страшный финал: «Он почувствовал признаки приближающегося безумия и бросился в лестничный пролет, как Гаршин...» Надежда Мандельштам была однозначна: он покончил с собой от страха, что за ним придут.
■
О Яхонтове писали Ираклий Андронников и Наталья Крымова, но в целом о нем забыли. Правда, не так давно вскрылись новые обстоятельства... Коллекционер и друг нашей газеты Юрий Метелкин сделал записи бесед с сыном Пастернака Евгением Борисовичем.
И тот рассказывал о том, что когда-то в квартире известного чтеца Сергея Балашова в Доме писателей в Лаврушинском был установлен заграничный магнитофон, привезенный органами госбезопасности. Микрофон был вмонтирован в стол в гостиной. Гости ничего не подозревали, а хозяин включал режим записи. Среди гостей бывал и Яхонтов. По словам С. Пастернака, «Балашов делал многократные попытки, включая угрозы, заставить актера работать на МГБ, но тот отказывался и находился в подавленном состоянии...» И однажды просто не выдержал.
Почему же о нем забыли? Думается, Яхонтов «разочаровал систему». Он мог стать ее рупором, а выбился из строя. Ему этого не простили.
Рассказать о Владимире Яхонтове редакцию попросил наш читатель — публицист, ветеран Великой Отечественной войны Стефан Ляхович. Его воспоминания об актере можно прочесть здесь.