Бури и штили Айвазовского
Ованнес Айвазян родился в июле 1817 года в Феодосии. За пять лет до этого эпидемия чумы превратила цветущий город в полусклеп и разорила его отца, Константина.
Теперь семья жила воспоминаниями о прошлом. Только Ованнесу все нравилось. По утрам он выходил на терраску их маленького домика, вдыхал запах нагретого винограда — лоза оплетала вход — и смотрел на море, здороваясь с Арбатской стрелкой и прячущимися в дымке Сивашами.
Сын моря
Море... Оно было его душой. Он говорил с ним, и оно отвечало. Рядом с ним он бродил по развалинам морщинистых крепостных стен, находил кусочки черепков некогда прекрасной посуды, а то и потертые монетки — обломки ушедшей эпохи. Море шумело: «Все проходит, Ованнес!» Он качал головой: «Не все! Ты не можешь исчезнуть!» Дома бабушка Ашхен рассказывала ему сказки и были о прошлом. Он слушал ее, а потом учился играть на скрипке. Сам! «Будет музыкантом!» — пророчили родственники. Бабушка не соглашалась: никто не знает...
Архитектор Яков Кох увидел рисунок Ованнеса случайно. На листе бумаги был карандашом набросан абрис корабля, вспарывающего носом волну. «Это ты рисовал?» — спросил Кох. Мальчик с темными, как ночное море, глазами, кивнул. На следующий день Кох был на приеме и, улучив минуту, сказал градоначальнику: — Видел вчера мальчонку.
Ей-богу, ваше превосходительство, он еще составит славу Феодосии.
Александр Казначеев терпеть не мог протекций. Но стоило ему увидеть рисунки мальчика, как о предубеждении он забыл и принялся помогать этому странному «сыну моря». Кох покупал ему краски, Казначеев — искал лучших учителей.
28 августа 1831 года 14-летний Ованнес был зачислен в Петербургскую академию художеств, в класс профессора М. Н. Воробьева, который принял его, увидев пачку «детских» рисунков.
Через два года, в 16 лет, ставший Иваном Ованнес получил серебряную медаль за один из этюдов, а в двадцать показал шесть картин, получивших высокую оценку общественности и Совета Академии художеств. Студенту вручили золотую медаль. Особым решением он был признан окончившим академию на два года раньше срока, отправлен в Крым «для самостоятельных работ», а потом в командировку за границу на шесть лет.
Он снова был в Феодосии.
Сказка... Жара и дожди.
Аромат влажной пыли и соленых брызг у берега. Он начинал рисовать утром, когда море, как правило, было еще спокойным. Мог часами готовиться к этюду, наблюдая, как рассвет подкрашивает воду, золотит небо. А мог нарисовать все мгновенно, в один миг. Любимый спор и сплетни что того времени, что нашего — как мог один человек написать, пусть и за долгую жизнь, более 6000 полотен? Мог! Чуть позже в Италии он напишет три полотна — за один день! Иван знал об этих разговорах, но лишь улыбался в ответ. Он писал море. А на самом деле — себя...
Таинственный роман
В 1839 году он попал на борт военного корабля — ему, художнику, разрешили участвовать в военно-морском походе к берегам Кавказа. Тогда началась его дружба с Лазаревым, Корниловым и Нахимовым, морскими офицерами, чьи имена войдут в историю флота. Став свидетелем выброса десанта, Айвазовский написал «Высадку в Субаши» — полотно с основами батального действия. А спустя год в Италии впервые вкусил славы: итальянцы с ума сходили по его полотнам. С каждым разом картины становились все живее, а техника написания воды — совершеннее. В 27, после выполнения сложнейшего заказа от военного ведомства (изображения всех морских военных портов на Балтике), он стал художником Главного морского штаба с правом ношения адмиралтейского мундира.
Но пока он тут, в Италии, где случился и первый его роман — таинственный и странный.
Долгие годы бытовала романтическая легенда: экипаж звезды мирового уровня, балерины Марии Тальони якобы сбил на улице еще в Петербурге худощавого студента. Актриса в качестве извинений предложила несчастному юноше посетить ее концерт, что он и сделал, после чего зашел в ее гримерку, а затем нанес приме визит уже домой. Говорили также, что командировку в Италию он вымолил в академии лишь ради встречи с любимой. Но все это не похоже на правду.
Скорее всего, Тальони и Айвазовский познакомились уже в Италии, когда он был достаточно известен — при ином раскладе он вряд ли мог претендовать на право находиться рядом с Великой. Никаких свидетельств их романа не осталось, кроме картины «Вид Венеции со стороны Лидо». Там при полном штиле сидят в лодке мужчина и женщина. В той, что опустила руку в воду, узнавали Тальони. В том, кто был рядом с ней, — Айвазовского.
Была любовь или нет? Подарила ли Тальони ему на память свою балетку или это еще одна легенда? Не знает никто. Но говорили так: подарок был символом того, что преданность Марии танцу как искусству была выше и сильнее ее любви к мужчине.
Он принял отказ, вернулся в Россию. На его картинах шумела, пенясь, непокорная вода страсти. Но ветер потихоньку стихал. Каждый год в Вербное воскресенье он получал с нарочным букет ландышей. Они приходили и после смерти Тальони: за их отправкой следила дочь великой балерины.
Призраки счастья
«Айвазовский сошел с ума, вы слышали?» Вряд ли можно было представить себе более успешного художника, чем Иван Константинович, в 1840-х годах. И тут — вираж: он решил оставить Петербург, остановившись в полушаге от предложения императора стать придворным живописцем! Он решил жить в своей маленькой провинциальной Феодосии! Безумец! Но он и правда решил — так.
Начал строить огромную мастерскую. И по утрам выходил к морю, без которого не мог жить. В Петербург он, правда, регулярно наведывался. Тесно общался с Брюлловым, Глинкой, Крыловым. Он устраивал там выставки, а матери незамужних дочерей — охоту на него, больно завидным он был женихом.
Он посмеивался над разодетыми барышнями, что потешно гримасничали и пытались вести умные разговоры об искусстве и обсуждать с ним его картины.
Откуда он знал, как писал их, если кто-то будто водил его рукой? Но однажды в гостях он увидел ее... Она появилась на миг и исчезла.
Потом возникла еще раз, и сердце его сжалось и застучало быстрее. Это — Она! Образованная, эффектная.
Сдержанная до холодности.
Не светская дама. Гувернантка Юлия Гревс.
...Он упал в нее — как в море на заре. Погрузился с головой и боялся захлебнуться.
«В две недели все было кончено», — напишет он позже, вспоминая этот скоропалительный роман. 15 августа 1848 года они поженились.
Свет поджал губы. А он был счастлив. В заливы на его картинах лодки и корабли заходили, минуя скалы. Четыре дочери родились одна за одной. Он целовал ее по утрам и спешил к мольберту. Она радовалась этому семейному счастью, но затем начала уставать от... постоянного одиночества.
Юлия Гревс часто обвинялась исследователями биографии и творчества Айвазовского во всех смертных грехах. Бросила мужа, забрала дочек, устраивала скандалы, пустышка, мечтавшая о балах... Все это отчасти так, но и не так тоже.
Хотела ли она на балы? Да.
Но в Феодосии их не случалось. Мечтала давать образование дочерям? Да, и делала это. Но могли ли они рассчитывать на достойную партию в этом захолустье? Изначально она помогала Ивану во всем, даже в его хобби — археологических раскопках. Но потом поняла, что никогда не займет его сердца полностью — он всегда будет отдавать предпочтение мольберту.
И тогда она взбунтовалась.
Припомнив ему все, даже укороченный медовый месяц (Айвазовский готовил новую выставку, до молодой ли жены ему было?), Юлия в 1866 году забрала дочерей и осела с ними в Одессе.
...Волны выплеснули на берег останки корабля. Все было кончено. Айвазовский был растерян: после стольких лет... Но Юлия не хотела примирения. Он сделал все, чтобы дочери и жена были обеспечены, и зажил один.
Теперь он полностью принадлежал морю.
Навсегда
... В тот день он не хотел выходить, но потом решил пройтись. Навстречу двигалась похоронная процессия. За гробом шла статная женщина — глаза опущены, руки безвольно висели вдоль тела. Он посторонился; проходя мимо, женщина бросила на него отрешенный взгляд. А он — посмотрел на нее. Соединяясь вместе, волны создают валы. Он задохнулся, поняв, что влюблен до беспамятства.
Анне Саркизовой-Бурназян, вдове феодосийского купца, было 25. Ему — 65. Она не удивилась, когда он нанес ей визит. С достоинством выслушала слова соболезнования. Не удивилась и чуть позже, когда он, переждав траур, сделал ей предложение. Она полюбила его.
Он не писал Юлию, но начал писать Анну. «Сбор фруктов в Крыму» — это она, его муза и позднее счастье. Да, и она страдала от того, что сердце его принадлежало морю. Но она — понимала...
В 1898 году Айвазовский написал картину «Среди волн». Ничего выше и сильнее этого он не создавал.
Анна обняла его, потрясенная — увидев в полотне то же, что и он: приближение смерти. А спустя год, написав «Штиль у крымских берегов», он подвел итог окончательно: моя душа — тут, с тобой. Я счастлив, потому что люблю...
Хоронили Айвазовского всем городом — колокола звонили неумолкаемо. Море плакало, билось о берег. Он не успел дописать лишь одну картину — «Взрыв корабля».
С его смертью кончилось все. Анна стала затворницей. Она не могла видеть море — без него, и четверть века, дав обет, не покидала дома, где была так счастлива. Она не заметила ни сполохов Первой мировой, ни огней революции, не отдавала отчета в том, что теперь живет в другой стране.
Его не было рядом — и все потеряло смысл. Во время Второй мировой, в оккупацию, она осталась в городе.
Когда становилось совсем голодно, всеми забытая Анна Никитична меняла оставшиеся драгоценности на крупу и хлеб. После того как немцы оставили Крым, ее нашел и забрал к себе в Симферополь художник Николай Самокиш.
25 июля 1945 года был сильный ветер, пыль летела по улицам, пахло нагретой землей. Вздохнув, Анна прикрыла глаза. Море шумело — далеко-далеко. Хорошо...
Вдруг знакомый голос позвал ее. Она улыбнулась, поняла и ответила — я иду. Ей было 88 лет.
Анну Айвазовскую-Бурназян похоронили рядом с мужем, возле армянской церкви Святого Саргиса, где когда-то состоялось их венчание. Сегодня в их доме открыта Национальная галерея имени того, кого Анна любила больше жизни.
СПРАВКА
Секрет «живой воды» Айвазовского отчасти раскрыт. Художник достигал эффекта прозрачности вспененной воды благодаря технике лессировки — нанесения друг на друга тончайших слоев краски. Писал он маслом, но волны кажутся акварельными: благодаря лессировке цвета выглядят более насыщенными за счет глубины и тонкости мазка. Это объясняет и высокую сохранность картин: тонкие слои краски меньше трескаются.