Вадим Абдрашитов: Достигнув дна, начнем двигаться вверх
Мы беседуем с Вадимом Абдрашитовым в его студии «Арк-фильм» на «Мосфильме».
— Вадим Юсупович, начнем с поздравлений: со второй «Никой» вас! Первую вы получили в 2003 году за ваш с Миндадзе фильм «Магнитные бури». Кстати, в этом году исполняется 10 лет, как вышел этот фильм, после него вы ничего не снимали. Столь большая пауза в работе с чем связана?
— Спасибо за поздравления. А что касается работы... Шесть лет я потратил на поиски денег на один дорогой по российским меркам проект. Мне нужно около 20 миллионов долларов. Я, наверное, переоценил и свои силы, и ситуацию с деньгами на кино в целом. Оказалось невозможным найти желающих вложить деньги в проект, маловероятно окупаемый. Другой проект, недавний, дешевле, но, надеюсь, творчески не менее интересный. Практически половина денег на него есть, надеюсь, вторую половину суммы тоже удастся найти.
— Материал долго выбирали? Может, приоткроете секрет…
— Речь идет об экранизации, авторов книг пока не хочу называть. В основе — история про то, как музею постоянно грозит разорение, соответственно, грозит разрыв истории как таковой. Хочу снять фильм про историю, которую все время обстоятельства и мы стремимся разорвать.
Об угрозе распада истории на куски. А если говорить про дорогой замысел, то это простой сюжет про детского врача, у которого заболевает свой ребенок. Но это внешняя канва сюжета, а внутри него очень много слоев, в том числе из разных эпох. Это история про то, что состав крови человека сегодня такой же, как и сто лет, и тысячу лет назад. Нормальная температура — 36,6 градуса. Основные инстинкты наши не изменились.
— Вы знаете, кто сегодня ваш зритель?
— Никогда не задумывался о зрителе как таковом, потому что был уверен: если это интересно мне, то интересно и съемочной группе, с которой я работаю, потому что видят — режиссер не просто чтото формально снимает, а увлечен и что-то «заводит». Это всегда видно потом на экране, а если так, то и зритель найдется. Наши с Миндадзе картины смотрели люди, независимо от возраста, социального статуса, образованности.
— А почему сегодня не появляются шедевры? Может, мы просто переживаем время накопления?
— Может быть, никто не знает. Это касается всего мирового кинематографа. Посмотрите, что снимают за рубежом.
А что в культуре в целом происходит… Я надеюсь, это явление временное. Думаю, сейчас идет какой-то процесс по нисходящей линии, дойдет до какого-то дна — и начнется подъем. Ну просто не может не начаться.
Вот в последнее время больше встречаю хорошей литературы. Если литературный процесс пойдет вверх, тут же появится хорошая театральная и кинодраматургия, а это сразу скажется на качестве театра и кино. Понимаете, сейчас в мире нет новой художественной идеи.
А когда этой идеи нет, ничего и не происходит. Чем, какой идеей питались советские литература, театр, кино? Звучала она просто: частная жизнь обычного человека не менее важна и интересна для искусства, чем жизнь мощного государства, чем жизнь руководителей государства, генералов, директоров заводов и фабрик, ученых. Тогда и возникла драматургия Володина, Вампилова, тогда появились в кинематографе Шукшин, Хуциев. И зрители пошли в театры и кино. Нет художественной идеи, может быть, потому, что нет идеи жизни.
Вручение «Ники» стало, безусловно, ярким культурным событием минувших дней. Лауреатом этой старейшей кинопремии, обладателями приза «За выдающийся вклад в отечественный кинематограф» были удостоены кинорежиссер Вадим Абдрашитов и сценарист, режиссер Александр Миндадзе. Мы беседуем с Вадимом Абдрашитовым в кабинете его студии «Арк-фильм» на «Мосфильме».
Вадим Юсупович, начнем с поздравлений – со второй «Никой» вас! Первую вы получили в 2003 году за ваш с Миндадзе фильм «Магнитные бури». Кстати, в этом году исполняется 10 лет, как вышел этот фильм, после него вы ничего не снимали. Столь большая пауза в работе с чем связана?
– Шесть лет я потратил на поиски денег на один дорогой по российским меркам проект.
Мне нужно около 20 миллионов долларов. Я, наверное, переоценил и свои силы, и ситуацию с деньгами на кино в целом. Оказалось невозможным найти желающих вложить деньги в проект, маловероятно окупаемый. Другой проект, недавний, дешевле, но, надеюсь, творчески не менее интересный. Половина денег на него практически есть, надеюсь, вторую половину суммы тоже удастся найти.
А сам материал долго выбирали? Может приоткроете секрет-то…
– Речь идет об экранизации, авторов книг пока не хочу называть. В основе одного фильма – история про музейного работника, про то, как музею постоянно грозит разорение и соответственно грозит разрыв истории как таковой. Про историю, которую все время обстоятельства и мы стремимся разорвать. Об угрозе распада истории на куски.
А если говорить про дорогой замысел, то это как бы простой сюжет про детского врача, у которого заболевает свой ребенок. Но это внешняя канва сюжета, а внутри него очень много слоев, в том числе из разных эпох. Это история про то, что состав крови человека сегодня такой же, как и сто лет, и тысячу лет назад. Нормальная температура 36,6 градусов. Основные инстинкты, которые нами руководят, те же самые, которые и были.
- Вы знаете, кто сегодня ваш зритель?
- Никогда не задумывался о зрителе как таковом, потому что был уверен: если это интересно мне, то интересно и съемочной группе, с которой я работаю, потому что видят – режиссер не просто что-то формально снимает, а увлечен и что-то «заводит».
Это всегда видно потом на экране, а если так, то и зритель найдется. Наши с Миндадзе картины смотрели люди, независимо от возраста, социального статуса, образованности. Очень разный был зритель. Помню, был 84-85 год, когда еще существовала такая мощная организация со страшным названием Бюро пропаганды советского киноискусства, которая рассылала авторов фильмов, актеров по городам и весям, и они встречались со зрителями. Очень толковая организация. С картиной «Парад планет» я попал в небольшое село на юге Урала. Публикой были какие-то старушки, мужики. Можно сказать, деревенская публика. После просмотра фильма шло его обсуждение. «Парад планет» - сложная по устройству картина, по степени условности. И меня поразило, что самое главное в картине – что жизнь коротка – было принято и понято. И как-то по-своему понято. Эту встречу не забуду.
- Вы давно уже преподаете во ВГИКе, скажите, нынешние молодые идут сегодня в режиссеры по тем же причинам, по которым шли вы и ваше поколение когда-то?
- Это «штучная» профессия и студенты у нас «штучные», поэтому невозможно говорить обо всех. Но когда мы учились, а потом начинали работать, то у нас, режиссеров и сценаристов, было желание реализовать себя, сказать свое слово – а я вот так скажу о нашей жизни, потому что я – это я. А сейчас основное желание – это встроиться в общий процесс. Понять, как там делается в Голливуде, в Европе, у модных режиссеров и встроиться в мейнстрим или в так называемый арт-хаус. Конечно, есть исключения, которые являют собой нашу надежду. Но это то, что по эту сторону кинокамеры, а по ту сторону – молодежь иногда меня приятно удивляет. Относительно недавно я был в Политехническом, на премьере новой программы моего друга, с которым учились ещё на Физтехе, известного актера Александра Филиппенко. Он по-прежнему активно и талантливо занимается, я бы сказал, подвижническим просветительством. В новой программе «Демарш энтузиастов» читает Солженицына, Довлатова, Высоцкого… Эти тексты интересны моему поколению и людям чуть младше нас, и я понимал, примерно какого возраста зрителей увижу в Политехе. Но увидел в основном совсем молодых. Для меня это было вовсе удивительным. Но еще больше я был поражен, как эта публика воспринимала эту литературу, самого чтеца. Они были в курсе каким-то образом. Разная молодёжь…
- В сослагательном наклонении мало смысла и все-таки: если бы вам сегодня было 18 лет и нужно было выбирать профессию, пошли бы в режиссеры?
- Наверное, да. Мои чувства к кино не остыли никак, по-прежнему его люблю. Просто даже как зритель. Я киноман. Другое дело, что поле для самоопределения изменилось. Мы начинали, когда еще инерция взлета отечественного и мирового кино была достаточно мощная. Еще снимали Феллини, Ромм, Райзман работал, писали Габрилович, Шпаликов, еще снимались великие американские, итальянские картины. Сегодня это пейзаж после битвы. А тогда наши надежды были более полновесны.
- А почему сегодня не появляются шедевры? Может быть, мы переживаем сейчас время накопления?
- Может быть, никто этого не знает. Это касается всего мирового кинематографа. Посмотрите, что снимают американцы, французы, итальянцы, немцы. А что в литературе происходит, в театре, вообще в культуре в целом… Я надеюсь, что это явление временное. Не могу себе представить, чтобы без искусства человечество как-то существовало. Если может, тогда я не знаю, что сказать. Но я надеюсь, что это не так. Думаю, сейчас идет какой-то процесс по нисходящей линии, дойдет до какого-то дна, а потом начнется подъем. Не может, не начаться. Последнее время стал больше встречать хорошей литературы. Не сравнить опять же с литературой 60-70-х годов, но и с тем, что было 10-15 лет назад. Если литературный процесс пойдет вверх, тут же появится хорошая театральная и кинодраматургия и это сразу скажется на качестве и театра и кино.
Почему сейчас этого нет? Потому что нет новой художественной идеи. Причем во всем мире. А когда этой идеи нет, то ничего и не происходит. Чем питались советские литература, театр, кино? Какова была художественная идея, двигавшая их? Звучала она просто - частная жизнь обычного человека не менее важна и интересна для искусства, чем жизнь мощного государства, чем жизнь руководителей этого государства, генералов, директоров заводов и фабрик, крупнейших ученых. Тогда и возникла драматургия Володина, Вампилова, тогда появились в кинематографе Шукшин, Хуциев… И зрители пошли в театры и кино. Нет художественной идеи, может быть, потому, что нет идеи жизни.
Как заметил худрук «Ники» Юлий Гусман, «устойчиво в головах зрителей и критики — Абдрашитов и Миндадзе, это связка, вошедшая в историю советского и российского кино».