Балаган на темы Шварца
Театральный балаган – тот жанр, в котором театр «Эрмитаж» решает большинство своих спектаклей. Вне зависимости от автора и эпохи, когда инсценируемое произведение было написано. В отдельных случаях такой подход приводит к очень интересным и мощным результатом, а порой остается лишь мало чем оправданной формой. Последняя премьера театра «Моя тень» это наглядно доказала.
Михаил Левитин чуть переименовал шварцевскую пьесу, добавив к названию местоимение «моя», тем самым подчеркнув личностность высказывания. О том же режиссер говорил, выйдя ко зрителям: «Я устал бояться. И мой спектакль именно об этом». Но по факту истории о страхах – бесплотных или имеющих под собой реальную основу – не получилось.
Все жители странной сказочной страны, воссозданной Левитиным на подмостках Мастерской Петра Фоменко, наделены гипертрофированными «изъянами». Они напоминают отражения в кривом зеркале - нервно дрыгающиеся, наделенные всеми возможными «тиками» и общающиеся исключительно исковерканными голосами. Понятно, что дело не в непрофессионализме артистов, а в избранном режиссером приеме. Но прием должен служить хоть какой-нибудь цели, не оставаясь одной лишь яркой краской, призванной позабавить публику.
Конечно, сама принадлежность к необычной, сказочной стране уже дает возможность героям, ее населяющим, отличаться от простых смертных – от того же Ученого. Но характеристики, которыми наделил героев режиссер слишком однообразны и исчерпываются уже в первые пять минут, ничего не добавляя к образам персонажей. Кроме того, актеры так сосредоточены на том, чтобы не выйти за пределы пластического рисунка, что просто не успевают делать на сцене что-то еще.
В этом нельзя упрекнуть только Евгения Редько – артиста, приглашенного из РАМТа сразу на две центральные роли – Ученого и Тени. Собственно, именно эта режиссерская задумка и была самой притягательной в предстоящем спектакле – увидеть, наконец, на театральной сцене не двух отдельных персонажей (доброго и злого), а единую противоречивую сущность. Ведь, как не ополчайся на Тень, но никуда не деться от того простого факта, что она – не абстрактное воплощенное зло, а «второе я» Ученого. Так что основной темой спектакля и должна была стать эта тема вечного двойничества.
Не вышло. Интересная и важная задумка оказалась не доведена до своего логического конца. Доверив, две роли одному актеру, Левитин остановился на полдороге и заставил его играть двух разных персонажей, вместо того, чтобы окончательно слить их воедино. Тем более что в двух центральных для развития этих образов сценах, подобное происходило само собой. Евгений Редько виртуозно менял маски, вообще, не сходя с места. И светлое открытое лицо Ученого вдруг сменялось горгулеобразной личиной Тени.
Но в других сценах, чтобы это «переключение» произошло, режиссеру зачем-то требовалось уводить актера за кулисы и затем снова возвращать на подмостки. Совершенно ненужная и сбивающая предосторожность, да еще и не вычищенная до конца. Не раз бывало, уходя за левую кулисы Ученым и возвращаясь оттуда в образе Тени, которая, в свою очередь скрывалась кулисе правой, актеру ничего не оставалось как необъяснимым образом выводить своего Ученого со стороны, противоположной той, в которой он исчезал.
Все это не мешало, однако, наслаждаться актерскими трансформациями. Давно у Евгения Редько не было такого светлого героя (даже его Белинский со временем несколько ожесточился). Его Ученый – наивен и восторженно молод. Сияющие глаза, радость в которых может моментально смениться слезами грусти и сопереживания. Его лицо в сцене первого диалога с Принцессой – это лицо ребенка, которому накануне Новогодней ночи вдруг сообщают, что Деда Мороза не существуют, а потом со смехом объявляют, что пошутили. Его Тень интересна своим становлением: от непонятного существа, всю жизнь лишенного дара слова и теперь постигающую науку извлечения из себя звуков, до «отточенного» и расчетливого владыки, вершащего судьбы окружающих. Его Тень жонглирует масками, словно отталкиваясь от реплики «с каждым я говорю на его языке», - и тут в ход идут многие роли, прежде сыгранные Евгением Редько. Так что Тень в его исполнении, безусловно, ярче, хотя Ученый теплее и, пожалуй, интереснее. Интереснее своей непривычностью. Визуальная разница между Ученым и Тенью – очки. Есть очки – Ученый. Нет очков – Тень. С этой точки зрения, любопытен первый монолог Христиана-Теодора о том, как странно выглядит комната, когда теряешь очки. И тогда можно продолжить – Тень и Ученый просто существуют в параллельных мирах: том, что видишь сквозь розовые очки, и другом – суровом и очищенном от иллюзий.
Но, повторюсь, не историю о двойничестве рассказал зрителю театр. По большому счету, он создал авторскую иллюстрацию к сценам пьесы. Весь текст изложен, каждая реплика получила свою картинку – даже герои, упоминаемые одной строкой (как Спящая Красавица), получили свое зримое воплощение, растянув не длинную в общем-то пьесу на три с половиной часа. Сыграно все, а Шварца с его сказочной иносказательностью и сказочной притчевостью не осталось.
Не получилось нового прочтения сказки Шварца. Не получилось и найти ее сегодняшнее звучание. Большинство моментов «попадания» в зрителя случались не от точности совпадений и пересечений, а были грубо сработаны на уровне низового юмора.Более того, даже главного героя лишили его права на звание «единственного хорошего человека». Здесь этим «единственным хорошим человеком» стал вынесенный Шварцем «за скобки» король-отец, прозванный мальчишками «дурачок», а в летописях оставшийся под именем «Мечтательный». В ночной рубашке и ночном колпаке он время от времени появляется со свечкой в руках под звучащий голос Петра Фоменко, исполняющего шуточную песенку. И эти выходы, и освещенная в финале ложа Фоменко, и проникновенные взгляды на нее всех участников спектакля, - выглядят крайне неуместно, вызывая интуитивное отторжение.
Борьба с собственными страхами, приношение старшему другу, игра в двойников, намеки на 1941 год в программке и уход героев под «…на площадке танцевальной сорок первый год», пошлость - словно на потребу части публики и брошенные в начале спектакля аллюзии на известные тексты для публики чуть более просвещенной, - всего этого для сказочника Шварца слишком много.
Михаил Левитин, создавая свой спектакль, увлекся и собрал его из слишком большого количества, не сочетающихся друг с другом деталек. Все вместе они превратили постановку в разношерстный балаган. Но, увы, балаган не в высоком театральном смысле.