«Стиляги» зажгли
И ведь никто не осудил за несолидное поведение! Потому что все, кто вышел из театра, сами еле сдерживались, чтобы не уподобиться героине известного моэмовского «Театра». Новый мюзикл «Стиляги» не просто не предполагает равнодушия. Он заряжает дикой энергией и даже... Да, даже вышибает слезу. Кто его знает, почему. Не от грусти, от чего-то другого.
Обращение к теме «Стиляг» после Валерия Тодоровского — шаг смелый. Но в Театре Наций его совершили, и правильно сделали. Не потому, что тема «предшестидесятых» в тренде, но не так отработана, как 1960-е непосредственно. И не потому, конечно, что у нас мало мюзиклов.
Их полно! Но если быть точными — у нас маловато мюзиклов «своих», на отечественном материале. И этот, в основу которого легла повесть Юрия Короткова «Буги на костях», с одной стороны, заполнил уютную, но пустующую нишу, с другой — умудрился угодить всем, поскольку речь-то в нем и правда о стилягах, а вот песни, которыми спектакль «иллюстрируется», — Макаревич и Сукачев, Галанин, «Чайф» — собственно, порождение того времени, всем нам отлично знакомое.
«Стиляги» — спектакль молодых, молодыми придуманный и сыгранный, и адресованный тоже молодым — во всяком случае, молодым душой. Его отличительная особенность — легкость и в хорошем смысле слова незатейливость.
Мюзикл не блещет огнями, не шокирует декорациями и костюмами, он берет другим — отсылом к недавнему прошлому, для кого-то знакомому лично, для кого-то узнаваемому лишь по представлениям, полученным из литературы, прессы и воспоминаний близких. Это прошлое наполнено символами-пасхалками, в котором будут и оптимистичные гимнасты-спортсмены, и идейно выверенные комсомольцы, и коммунальная квартира с миллионом жильцов, очередями в туалет, заставленной кастрюлями-чайниками плитой и уникальной атмосферой общего бытия, передать которую, кажется, уже невозможно, но режиссеру Алексею Франдетти вполне удалось.
Кстати, зритель въедливый и внимательный не сможет не понять значения Стены, вокруг которой, собственно, так или иначе развивается действие. Наш мир двусторонен и двулик, в нем оборонительная стенка с легкостью может обернуться заградительной, та — застенком, стена коммуналки будет подозрительно напоминать стену Берлинскую, на оборотной стене которой «Стену» «Пинк Флойд» сменит «Стена Цоя». Узнаваем будет и внутренний дуализм советского человека, истово выполняющего требования общественного рацио, но не души, и «связанность одной цепью» людей и судеб.
Между тем именно в тех обстоятельствах появлялись странные и вызывающие стиляги, жаждавшие иной жизни фантазеры, бузотеры, так хотевшие жить свободно. Это был не просто бунт — потребность «хилять по Бродвею», носить невероятные вещи, делать невероятные прически. Это был бунт свободолюбивых. Ведь стиляги не были борцами за отсутствие серого цвета в одежде. Они боролись за отсутствие серого в жизни. И в чем-то даже преуспели.
...Их время кончилось аккурат в начале 1960-х. Из них «проросли» шестидесятники как пласт культуры, совсем другое племя генетически все тех же советских людей. Другим становится и герой мюзикла Мэлс — молодому поколению еще придется осознать, что его имя — не что иное, как аббревиатура, полученная из заглавных букв фамилия Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина. И главное разочарование и боль Мэлса — что за границей все вовсе не так, как представлялось ему отсюда, из-за стены, и что стиляг никаких в Америке нет — это на самом деле огромная боль тоскующего о свободе человека, оборвавшего все путы, но не заметившего кандалы на собственных ногах.
Бонус для зрителя — не только тема и не только замечательная игра молодых актеров. Бонус — это невероятный драйв, который все они испытывают и которым заряжают и друг друга, и себя. Они не играют, они проживают на сцене два с лишним часа, упиваясь танцами, песнями, комическими моментами. А уж от более старшего состава труппы, Алексея Векслера (папы Фреда, старичка) или Игоря Балалаева (папы Мэлса), зал просто ревет басом, сожалея лишь о том, что два с половиной часа заканчиваются так быстро.