Юрий Поляков: Нельзя навязывать зрителям бездарные злобные фильмы и спектакли

— Слово «современный» употребляется сегодня часто, но нередко люди не осознают его истинный смысл. Что для вас понятия «современность» и «современник»?

— На самом деле все достаточно просто, если специально не запутывать вопрос. В искусстве современно то, что связано со своим временем, выражает, отражает, запечатлевает его. Но нас упорно ведут к тому, что «современное» искусство обязательно имеет отношение к эпатажному эксперименту, даже если он устарел еще полвека назад. По-моему, куда современнее читаемый реалистический роман или востребованная зрителями пьеса о наших днях. Нас называют традиционалистами. А почему? Непонятно. Тот же авангард давно оброс традициями и эпигонами, как пень опятами. Хотя есть у меня одно подозрение: талант в искусстве — большая редкость, в основном мы имеем дело с претенциозной посредственностью. В чаду заемной новизны гораздо легче спрятать бездарность и неумелость. «Современное» искусство — это, по сути, всемирная барахолка, гомонящий привоз «секонд-хенда». И когда ты приносишь по-настоящему новую вещь, на тебя смотрят как на врага.

— Мало кому из писателей одновременно удается быть хорошим драматургом и прозаиком. Маркес считал себя плохим драматургом. Достоевский вообще не написал ни одной пьесы. По поводу драматургии Льва Толстого до сих пор идут яростные споры. Если вы посмотрите на свое творчество со стороны, на первое место поставите пьесы или прозу? Вопрос связан с мнением некоторых деятелей театра, что якобы «Поляков — слабый драматург».

— Многие наши великие и первоклассные прозаики были замечательными драматургами. А вот мой любимый Николай Лесков с иронией относился к своей единственной пьесе. Что у меня сильнее: драматургия или проза — покажет только время. Если будут ставить пьесы, а романы забудут, значит, первое. Если же наоборот, значит, второе. Впрочем, в наследии Николая Гоголя, Антона Чехова, Максима Горького, Леонида Андреева, Михаила Булгакова осталось и то, и другое. Что лучше — «Нос» или «Женитьба», «Чайка» или «Дама с собачкой?» Во времена моей советской зрелости про тех, чьи пьесы автивно ставили в театрах и собирали залы, никогда не заявляли: «Гельман, дескать, плохой драматург, а Розов, значит, хороший».

Говорили: «нравится — не нравится, это правильнее, а время покажет». Оно и показало: на днях я видел блестящий спектакль по давней пьесе Виктора Розова «В поисках радости» в постановке Александра Дмитриева во МХАТе имени Горького. Но кичащиеся своей потомственной интеллигентностью люди даже не пытаются втиснуть личное мнение о нем в рамки приличия. «Слабый»? Это вы очень сильно смягчили. Увы, сегодня профессиональная этика в театральном сообществе на уровне кочующего борделя времен Золотой лихорадки в Америке.

Впрочем, почитайте, что предшественники моих нынешних зоилов писали о тех же «Днях Турбиных», как требовали запретить, а автора — выслать на Соловки! Недоброжелателям я всегда отвечаю так: когда хоть одна пьеса ваших любимцев будет идти с аншлагами столько лет, сколько мои «Хомо эректус» в Театре сатиры или «Одноклассники» в Театре Российской армии, тогда и поговорим. А для того чтобы наклеивать ярлыки, ума много не надо, достаточно — слюны.

— Вы боролись за свободу, демократию, и вас считают человеком, который без оглядки высказывает свою точку зрения. А если говорить о свободе самовыражения в масштабах страны?

— Цензуры, как государственного института, у нас в стране нет. Он ликвидирован еще коммунистами в конце 1980-х. Потом ее пытались возродить при Ельцине: магазинам, например, в 1994 году запрещали брать мою сатирическую повесть «Демгородок». Однако на место государственной цензуры, которую в некоторых случаях можно оправдать интересами державы, пришла цензура тусовки и агрессивного меньшинства, а иногда и просто малообразованного самодура, назначенного на высокий пост, скажем, директора театра. Вас выгнали из театра? Странно еще, что бритвой не полоснули, как несчастную Фильгенгауэр. Эта частная цензура прогрессистов, которую Герцен называл «либеральной жандармерией», куда злей и опасней. Она изначально неадекватна и рождена клиническим неумением хотя бы услышать, если не понять мысль оппонента.

Когда в начале 1980-х цензура запретила мои первые повести «Сто дней до приказа» и «ЧП районного масштаба», меня приглашали в инстанции и выслушивали мою точку зрения.

Кстати, с чем-то согласились, и «ЧП» вышло еще при Черненко. Теперь иначе. Вот свежий пример: Крымский драматический театр, собираясь на гастроли в Ярославль, объявил, что везет мою мелодраму «Как боги», идущую в Симферополе с аншлагами. «Нет!» — ответили в Театре имени Волкова, хотя репертуар гастролеров вообще не касается принимающей сцены. «Почему-у?» — искренне удивились крымчане. «А потому что Полякова на нашей сцене не будет никогда!» Вот это и есть цензура самодура.

— Сегодня одна из главных проблем российских театров — отсутствие художественных руководителей, способных заменить старых мастеров. В одних театрах их вообще нет, а в других худруки существуют формально. Как это исправить?

— Знаете, мои пьесы много ставят по стране. Я вижу, что в губерниях есть прекрасные режиссеры, готовые хоть завтра принять столичный театр. Но хода им почти нет. И наоборот, какие-то мутные «вьюноши» в бейсболках, покрутившиеся вокруг власти или «Золотой маски», вдруг получают на кормление легендарный театр, который очень быстро превращается в балаган. Первое, что они делают, — убирают из репертуара поставленное предшественниками, даже если на эти спектакли шли толпы зрителей. Потом на очереди провалы их собственных постановок и скандалы. А затем их по решению «теневого минкульта», расположенного в одной из московских кухонь или подмосковных дач, перебрасывают в другое зрелищное учреждение, как в прежние годы «нехорошего» партийца-директора переводили с бани на библиотеку. При всей несхожести есть у всех этих выдвиженцев одна, сближающая их черта: свой сценический террариум они хотят строить именно на месте традиционного русского театра, а не рядом или лучше в отдалении. И хотят делать это так, чтобы потом было невозможно восстановить. Любопытно, но именно эти люди громче всех бранят Сталина за порушенные храмы…

— Поделитесь, пожалуйста, вашим отношением к театральной критике. Насколько свободны, объективны эксперты в своих статьях? Допустимо ли, чтобы они работали в театре, получали там зарплату и при этом рассказывали о премьерах не только этого театра, но и других? Нормально ли, что эти люди за счет театров ездят за границу, выпускают книги, издают газеты и при этом считают себя критиками?

— Я тоже знаю таких прикормленных критиков. Они напоминают мне птичек, паразитирующих на лохматых животных, выклевывая из шерсти паразитов. А те катают их за это на спине. Иногда по всему миру. Что же касается современных критиков, то в «Литературной газете», например, объективные рецензии на золотомасочную продукцию некоторые из них соглашались писать лишь под псевдонимом. Да и то при условии, что их тайна будет известна только мне. Говорили: «Если разнюхают — перекроют кислород, а у меня дети…» Театральной критики как экспертного сообщества у нас в принципе не существует. Есть обнаглевшие театральные пиар-агенты, которые пишут заказуху, и кучка тех, кто скрывается за псевдонимами.

— Вы всегда были передовым автором. На ваш взгляд, что такое смелость сегодня?

— Принято считать, что смелый человек — тот, кто не думает о последствиях совершаемых поступков. По-моему, все наоборот. Смелость как раз в том, чтобы трезво оценивать последствия своих и чужих действий, вслух говорить об этом, ведь у нас много бунтарей «внутреннего сгорания». И даже это задевает амбиции сильных мира сего. Знаете, меня порой поражает сибаритская квелость нашей элиты. Да, наверное, прежний тип политика и чиновника, напоминавший раба, прикованного цепью к галере власти, нынче не годится. Но и нынешние государственные мужи и жены иногда напоминают мне нежных особ, которые приторочены мягкими наручниками к гидроциклу, бороздящему теплые воды где-то близ Ниццы. Страна в трудном положении. Нас давно так не обкладывали со всех сторон и не унижали. А они… «Горько мне!» — как говаривал Коровьев.

— В «Литературной газете» была очень интересная рубрика «Если бы директором был я...» А если в преддверии выборов президента России перефразировать на: «Если бы президентом был я...»? Что сделали бы в первую очередь?

— В самом деле, при советской власти была такая рубрика. В отдел писем от читателей приходило столько проектов и предложений, что мешки с ними стояли в коридорах. Когда в 2001-м я возглавил «Литературную газету» , мы возродили рубрику с новым названием: «Если бы президентом был я…» Но сообщений было мало, в основном от шизофреников. Видимо, сказалось тяжелое ельцинское наследие. Президентом при всей писательской фантазии мне трудно себя вообразить. Но повторю слова действующего президента Российской Федерации Владимира Путина: «Не обещать невыполнимое и выполнять обещанное».

— Сегодня пересматриваются многие страницы нашей истории. Говорят о возвращении к советским ценностям. Как вы думаете, какой социальный строй больше всего подходит для современной России?

— Советский строй был, как мы теперь поняли, не так уж плох, в чем-то просто хорош. Он требовал реформирования, а не погрома по чубайсовским схемам. Действие моего нового романа происходит в 1983 году, и называется он «Веселое время». Я там многое переоценил и «перепонял». А как назвать строй, подходящий нашей стране, я, честно говоря, и не знаю.

Может, предпринимательский социализм или соборный капитализм? Но все наши крупные мыслители сходились на том, что русская цивилизация чужда борьбе за прибыль любой ценой. В 1990-е нас пытались переформатировать через колено. И дело шло к распаду страны, если бы не Путин. Я человек старомодный и не могу понять, почему несколько лет искали владельца Домодедовского аэропорта. Это что, овощная палатка в Жулебине? Почему олигарх, давным-давно с чадами и домочадцами перебравшийся на Запад, владеет комбинатами, которые, надрываясь, строили и восстанавливали мои дед и отец? Ах, в лихие девяностые он набил самую тугую наволочку ваучеров. А мне что с того? Нам всем что с того? Он плюет на нас с борта своей авианосной яхты. Давайте и мы тоже всенародно плюнем в него, но, боюсь, потопим. Между тем Россия нуждается в ускоренной модернизации, так же, как в 1920–1930-е годы. Иначе сомнут. Тогда преобразования провели за счет средств, жестко отобранных у крестьянства. Но даже певцы «ситцевой Руси» согласны: другого выхода не было. Нынешняя модернизация должна пройти за счет незаконно нажитых средств, возвращенных в казну. Нельзя одновременно играть в социальное государство и легализовывать жульнические капиталы, закрывая глаза на их вывоз из страны. Лучше разумное перераспределение с помощью государства и суда, нежели очередной черный передел. Вот такая у меня есть литературная фантазия. Как она вам?

— Юрий Михайлович, один из самых болезненных вопросов сегодня — распределение государственных денег на создание фильмов и спектаклей. На ваш взгляд, имеют ли право граждане России влиять на то, какие произведения за счет их налогов производятся и распространяются?

— Честно говоря, я и сам не знаю, как это делается. Общественный совет Министерства культуры этим не занимается. Продюсеры трижды подавали заявку на экранизацию моих романов и пьес в Фонд кино и регулярно получали отказ без объяснений. Когда я спросил одного из руководителей фонда: «Объясните хотя бы, почему отказали?» Он как-то мутно на меня посмотрел и поинтересовался: «А вы что, собственно, пишете?» В любом случае продюсеров, снявших на казенные деньги такую развесистую дрянь, как «Поручик Ржевский и Наполеон», надо наказывать запретом на профессию. Иногда пожизненным.

— На объявлении списка номинантов премии «Ясная Поляна» прозвучала фраза «в наш век информационного насилия». Наблюдаете ли вы на страницах газет, на телевидении это явление?

— Главный признак информационного насилия — нежелание представлять читателям, слушателям, зрителям, пользователям другую точку зрения. И чем альтернативный взгляд доказательнее, тем больше препон воздвигается на его пути к общественному сознанию. Думай, как мы! «Литературной газете» долгие годы удавалось сохранять полифоничность мнений. Это вызывало иногда недовольство сильных мира сего, но я всегда принимал удар на себя. Сегодня по объективным и субъективным причинам «Литературная газета» легла на другой курс. Не исключено, что я буду вынужден сойти с этого корабля.

— Не могли бы вы привести свежий показательный пример «информационного насилия»?

— Пожалуйста — недавний скандал из-за чудовищного американского фильма «Смерть Сталина», который, на мой взгляд, тоже укладывается в рамки «информационного насилия». Напомню: после просмотра с участием членов Общественного совета и последовавшего за этим возмущения Минкульт отозвал прокатное удостоверение. Насилие? Давайте разбираться.

Столкнулись две точки зрения. Одни считают, что кинопрокат — это что-то вроде торговли собачьими консервами. И касается это только производителя, распространителя и наших четвероногих друзей. Другие, я в том числе, полагают, что кино — это мощное средство влияния на общественное сознание и законы торговли тут не применимы. Навязывать зрителям бездарный и злобный фильм, оскорбляющий наши национальные чувства, тоже ведь насилие. Последнее слово осталось за Минкультом, но лишь потому, что именно им было выдано удостоверение. Оно его и отозвало. Если бы такое удостоверение выдавало, допустим, «Эхо Москвы», думаю, «Смерть Сталина» шла бы ныне на экранах, поражая всех своей тупой скабрезностью. Впрочем, и дурные собачьи консервы тоже иногда изымают из сети.

— Расскажите о премьерах, в которых вы задействованы? Над чем сегодня работаете?

— Про роман «Веселое время» я уже сказал. Надеюсь представить его на сентябрьской книжной ярмарке в Москве. Возмущение обещаю. В Театре Российской армии идет работа над инсценировкой моего романа «Любовь в эпоху». Это давняя наша мечта с Борисом Афанасьевичем Морозовым. Инсценировку согласился сделать драматург Владимир Малягин. Сам я свои вещи почти никогда не инсценирую. Неразрезанная пуповина мешает. Задумал новую драму. Сейчас, когда мы беседуем с вами, пришла верстка первого тома моего собрания сочинений в десяти книгах. Рассчитываю представить его на Красной площади в мае. Ну и, конечно, полным ходом идет подготовка к Международному театральному фестивалю «Смотрины-2018». В ноябре десять российских и зарубежных театров привезут в Москву спектакли, поставленные по моим пьесам. Представляете, какой удар для моих зоилов? Они еще от «Смотрин-2015», прошедших с аншлагами, не оправились.

— Вы возглавляете Гильдию драматургов. Не буду спрашивать о задачах и целях организации, они ясны. Спрошу о другом: есть ли среди молодых драматургов очень талантливые?

— Да, я возглавил недавно учрежденную Гильдию драматургов России. Таланты, конечно, есть. В скором времени гильдия при поддержке обновленного Авторского общества и новой структуры «Театральный агент» объявит для них конкурс «Автора — на сцену!». Победители получат средства на постановку своих пьес в театрах страны. Собираемся издавать свой журнал. Рабочее название — «Драматургия и театр». Я предлагал назвать «Пьесы для нормальных», но товарищи отговорили. Не ангажированные золотой тусовкой завлиты и худруки, думаю, такой журнал давно ждут. Но мы в самом начале пути, хотя небылиц и оскорблений вокруг ГДР уже полным-полно. Хочу напомнить: наши оппоненты больше всего на свете боятся конкуренции. Во всем прихотливом здании современной российской культуры им по сути интересна лишь одна заветная дверь, за которой дают деньги. Все остальное — макияж на лице усопшего.

— Надо ли бороться со злом в любых проявлениях?

— Зло, увы, непобедимо. Заметьте, Бог, если верить Данте, не испепелил Люцифера в прах, а лишь заморозил. Зло можно только сдерживать. Чем и занимаемся.