Валерий Зеленогорский. Перед вечной сиестой

12 февраля в Москве простятся с Валерием Зеленогорским (Гринбергом), известным писателем и публицистом. Журналы и газеты, в которых появлялись его публикации, будь это фельетоны, рассказы, авторские колонки или просто его заметки о чем-то, скромно именуемые Валерием Владимировичем «потоком мыслей», приобретали некое иное качество. Зеленогорский был мерилом качества и для любого издания, и для самого себя, ибо органически не был способен на халтуру.

Сейчас о нем говорят как о писателе, хотя, как говорил Валера, «у меня в анамнезе перенесенный шоу-бизнес», что было истинной правдой: в конце 80-х и начале 90-х он поработал продюсером гастролей знаковых звезд, в том числе Элтона Джона и Стинга.

— С тех пор я всегда беру трубку, — пояснял он, сохраняя неизменно серьезный вид. — Ибо никогда не знаешь, кого там услышишь. Ведь может позвонить какая-нибудь сволочь, а может — какой-то милый человек, который спросит: «Валера, а не нужны ли вам 20 тысяч долларов? У меня есть».

Неизменная серьезность была его «фирменным стилем». Рассказывая с невозмутимым видом о каких-то приключениях из собственной биографии, он сохранял полную бесстрастность, а окружающие валились со стульев от хохота, обычно даже не пытаясь выяснить, было ли сказанное правдой или чистым вымыслом это удивительного человека. Его доброта носила патологический характер, она была беспредельна, как и его искусство владения словом, но еще беспредельней была его глубина. Без малого 30 тысяч человек, подписанные на Зеленогорского в соцсетях, начинали утро с чтения его постов. Над ними можно было хохотать, а можно — плакать, но главное — они неизменно заставляли размышлять о происходящем, чуть приподнимаясь над обстоятельствами, чтобы понять главное: нет почти ничего, что нельзя было бы препарировать тонким скальпелем юмора. Но то, над чем смеяться нельзя, тоже существует, и именно по понимаю этой запретности и можно судить о человеке и его человечности.

— Я Малыш, который с годами превратился в Карлсона, — говорил он, вопросительно подняв брови, и держал собеседника серьезным взглядом умных глаз с блещущими в их глубине искорками. — И есть проблемы с моторчиком.

Когда-то он написал книгу «В лесу было накурено», издал сборник «Моя Ж в искусстве», после чего его прозу начали называть уникальной, обладающей довлатовской манерой изложения. Есть повод поспорить: это было абсолютно несправедливо, поскольку она была не довлатовской, а зеленогорской. У Зеленогорского было феноменальное чувство языка, он писал ювелирно, точно, тонко, его невозможно было сокращать ровно так же, как и дополнять чем бы то ни было. Каждый его текст был самодостаточен и строен и представлял собой единое, целостное нечто, кирпичик верной формы и уникального размера. Из этих кирпичиков Валерий Владимирович возводил стену, которой порой отгораживался от мира, не желая жаловаться на обстоятельства, посвящать кого бы то ни было, кроме самых близких, в свои трудности. Он писал о людях — узнаваемых, гоголевских и салтыково-щедринских персонажах — каждый день, безжалостно и точно препарируя действительность. Его юмор был упакован в такую качественную бумагу из серьезности, что несколько лет назад, после его шутливого письма в адрес Анджелины Джоли, СМИ принялись атаковать Валерия Владимировича просьбами об интервью: мол, куда планируете поселить звезду? Он был шокирован тем, что его шутку поняли не все.

— Меня пугает наша серьезность, — сказал он тогда, — все-таки юмор — это бензин, на котором и пыхтит наш автомобильчик.

Он потрясающе написал о своем деде, сожженном в Белостоке. А потом — об отце. Этот его недлинный рассказ — «Вельветовые штаны» — тонко выписанная сага о жизни и смерти поколения его родителей — литературный шедевр невероятной эмоциональной мощи и пронзительности. Как-то вырвалось: «Вы гений!»

— Безусловно, деточки. Я гениально варю даже яйца! — отвечал он.

Это была шутка. В свою гениальность он не верил.

Он знал, конечно, он знал, что пишет хорошо и много лучше, чем хорошо. Но смущался, когда его хвалили и вечно сомневался, заслужил ли он слова восхищения.

С «Вечерней Москвой» он начал сотрудничать после того, как газета возродилась в 2011 году. Его колонки — хлесткие и точные, язвительные и наполненные внимательными и точными наблюдениями о нашей жизни — вызывали интерес и удивление, споры и восторги. Он приходил к нам и просто так, на праздники, чтобы на них рано или поздно завладеть всеобщим вниманием и спровоцировать взрывы бешеного хохота, рассказывая свои бесчисленные байки.

Свой последний пост — «Уходя на сиесту» — он разместил за несколько часов до своей смерти. Все это выглядело бы шуткой, если бы не...

Умный и добрый человек, мудро смотрящий вдаль — таким он запомнился тем, кто знал его, любил, читал, кто принимал его месседж «пора пить таблетки» и потешался вместе с ним над обстоятельствами, которые, возможно, не получалось изменить, но можно было обсмеять.

Прощайте, чудесный шутник и мудрый философ. Может быть, где-то там, наверху, где сияет ослепительный свет, вы читаете вновь свои чудные, умные строки. Хочется верить в это. Болезнь мучила вас много лет, но победили ее вы — написав, что уходите на сиесту. Наверное, просто очень нужен был отдых от страданий.

Валерию Зеленогорскому было 70 лет. Вечная память.