ИХ БЫЛО ТРОЕ ГЕРОЙ, СИБАРИТ И ТИХОНЯ

Ружье, из-за которого поссорились маленькие братья Фридлянды, в полном соответствии с законами драматургии в свой срок выстрелило. Оно досталось Мише, и Миша стал Михаилом Кольцовым, журналистом №1 в СССР, который всегда носил с собой револьвер, тайно работал на советскую разведку и был, по выражению тов. Сталина, «не в меру прыток» . За что, собственно, и поплатился. Зато его безоружный брат превратился в Бориса Ефимовича Ефимова - советского Бидструпа, которому Сталин как-то запретил рисовать слишком большие зубы у японских милитаристов-самураев. «Не надо, - сказал Сталин, - не все японцы наши враги» . Борис Ефимов жив. Ему 103 года, и из окна его трехкомнатной квартиры на Ку узовском проспекте видна нечеловеческих размеров реклама «Олимпус» . «А что! Мне нравится! Здесь очень красиво по ночам, - воодушевлено говорит художник, все сверкает. И потом - запах бензина приятен моему обонянию больше, чем все деревья, все дачи на свете, вместе взятые!» В этом - разгадка. Во всех своих делах младший брат был на порядок ленивее старшего и предпочитал ни во что, кроме карикатуры, не вмешиваться. Бензин - так бензин. Японцы без зубов - пожалуйста, сколько угодно. Ги лер - так Ги лер. Ги лера, кстати, он рисовал почти с натуры. В 1933 году, благодаря все тому же неуемному брату Михаилу, они оказались в сердце гитлеровского рейха, на берлинской улице Вильгельмштрассе. Вот как описывает Ефимов встречу со своим постоянным персонажем:«Из-за чугунной ограды рейхспрезидентского дворца вышла суетливая группа каких-то военных чиновников, впереди которой, ни на кого не глядя, надвинув на глаза зеленую плюшевую шляпу, шагал Ги лер, у кнувши острый треугольный нос в клочкообразные усы. Увидев свою с оль знакомую модель, я невольно приостановился, глядя, как угрюмый рейхсканцлер усаживается в машину. Однако, заметив устремленный на меня ледяной и угрожающий взгляд эсэсовца, я счел за благо не задерживаться и ускорил шаг» . Извес ная ефимовская карикатура, где Ги лер - насупленный буржуа, одетый в шляпу с полями, - результат той исторической встречи. С самого детства - началось оно в Киеве, а продолжилось в невзрачном фабричном городке Белостоке - братья были антиподами. Миша типичный Том Сойер, озорник, шалун и проказник. Старика директора в белостокском училище он называл «Лысым» , кос лявого инспектора «Дронгом» . Издавал рукописный журнал о школьной жизни, где подписывался Михаилом Синдетиконовым («Синдетикон» -популярный в те времена клей, знаменитый своим быстродействием;вот и старший Фридлянд соображал, писал и наклеивал ярлыки очень быстро). Писал забавные вещицы про однокашников. Оди раз подрался с фельдфебелем Стебловым, от которого, по Мишиным понятиям, чрезмерно пахло сивухой. Естественно, много читал. Боря же больше походил на твеновского тихоню Сида. Не шалил, не дрался, не ругался. Слушался родителей. Больше всего на свете любил, в отличие опять-таки от неугомонного Михаила, сидеть дома. Вот стандартная ситуация:вечер, повзрослевший Ефимов с женой уже попили чаю, собираются отходить ко сну. Вдруг - звонок по телефону. Брат. -Что ты делаешь? Мы тут у Сони Прокофьевой, треплемся, едим вкусные вещи. Приезжайте.Ефимову, понятно, не хочется ни вкусных вещей, ни трепаться, но и перед братом неудобно:«Знаю, что моя лень и малоподвижность очень раздражают всегда легкого на подъем Мишу» . Приходилось ехать - без всякого удовольствия. И так всегда. На самом видном месте в комнате Бориса Ефимова, прямо над компьютером, - большой портрет Михаила Кольцова. «Это брат, - говорит хозя-ин, задерживая на портрете долгий и странный взгляд, - он был мне и отец, и мать, и все остальное. Жалко его» . Судьба Михаила Кольцова фейерверк, если не взрыв. Получив аттестат зрелости в белостокском реальном училище, летом 1915 года он уезжает в Петроград пос упать в психоневрологический институт. Первые шаги в журналистике - журнал «Путь с уденчества» . Поразительно зрелые, уверенные, хлесткие публикации; бешеная восприимчивость (своих мыслей еще нет, но как усваивает чужие!). Идеальный журналист - пишет стремительно, формулирует чеканно, умеет выглядеть убедительно, потому что всегда оказывается на ход впереди читателя. Кольцову говорили, что со временем из него выработается крупный писатель, стоит только остановиться и начать большую вещь;он решительно отказывался. Другой темперамент. Прирожденных журналистов, кстати, на свете куда меньше, чем писателей: слишком многое должно сойтись. В Кольцове - сошлось. В «Пути с уденчества» опубликовано его интервью с Керенским - то-гда еще лидером немногочисленной группы депутатов Государственной думы, так называемых «трудовиков» . Как он почувствовал, что этот человек, хоть и на полгода, встанет во главе России?А вот почувствовал же!Революцию он поначалу не принимает. Будущий основатель «Огонька» , автор «Испанского дневника» , про который Фадеев сказал, что это - великолепная, страстная и мужественная книга, лучший пропагандист советского образа жизни, по чьим книгам СССР и посейчас рисуется осуществившейся утопией, райским краем, - откровенно иронизирует над большевиками и в октябре тоскует по февралю. Почему? Еврейский скепсис, хилость, книжность? Ничего подобного:Кольцов был маленького роста, но обладал нечеловеческой выносливостью и редким презрением к опасности. Попрос у, в юности он еще верит в куль уру, интеллект, традицию. . . А уже год спустя - в восемнадцатом - понимает, что последнее слово за силой и новизной. Этой силой были большевики. Они не болтали, а делали. Науре будущего Кольцова это чрезвычайно соответствовало - творческий и организаторский зуд его мучил днем и ночью. Кстати о псевдониме, о Кольцове. Эту круглую и очень русскую фамилию он выбрал самостоятельно - и не потому, что пытался замаскировать свое происхождение, а потому, что порвал с ним. С семьей у него не было ничего общего. Да и почти вся молодая еврейская интеллигенция стремилась забыть о своих местечковых корнях, как Багрицкий (Дзюбин) или Светлов (Шенкман). О своей настоящей фамилии, как и о дореволюционных публикациях, и о колебаниях 1918 года, - он забыл, переехав в Москву и начав почти с нуля. Под новой фамилией выходят лучшие фельетоны в «Правде» . Однако в 1938-м, когда ФридляндаКольцова подвергали жестоким допросам, его, как свидетельствует протокол, называли почему-то Михаил Ефремович Фридляндер. То ли безграмотность, то ли утонченное издевательство. Борису Ефимову его фамилия досталась, как он сам говорит, случайно. Однажды под очередной карикатурой он подписался не Борис Фридлянд, как следовало бы, а Бор. Ефимов. , имея в виду отчество. Машинистка, набиравшая текст, точку по какой-то причине не разглядела - и «неправильная» фамилия исчезла практически навсегда. Сегодняшние родственники Бориса Ефимовича - правнук Андрей, внук Михаил и другие - это именно Ефимовы. «А это Андрей Андреевич, продолжатель династии Ефимовых, мой правнук и, по совместительству, неугомонный вождь краснокожих» . «А вот - мой «овнуковленный» (неологизм Ефимова) внук Виктор. Тоже Ефимов» . Вообще в семье Фридляндов (так все же удобнее их называть)много непонятного. Мы попытались выяснить у Бориса Ефимовича:- кто были его родители?- что он знает о бабушках-дедушках?- где Михаил Кольцов выучил все европейские языки?Вероятно, по давней советской привычке (которая спасла ему жизнь), Борис Ефимович отвечал весело, остроумно и уклончиво. Например, про родителей он сказал, что помнит только, как те ругались. «Из-за чего ругались?Да из-за ерунды всякой. Что-то не то купил, что-то не так сделала» . Маленький Боря очень пугался этих родительских ссор и предпочитал пережидать их где-нибудь за комодом. Про бабушек-дедушек он совсем ничего не знает, зато насчет языков с гордостью сообщает:«А что, я и сам знаю несколько языков. Вот, например:"Кённэен зи биттэ этвас лангзамэ шпрэхен» ?Знаете немецкий?Это значит:не могли бы вы говорить медленнее». Смеется. С 1922 года Михаил Кольцов с ановится штатным сотрудником «Правды» , переезжает в Москву. Любопытно, что в характеристике, выданной ему НКИД, отмечается его талант публициста, но одновременно указывается большой «недостаток» - он не всегда посещает партийные собрания. Причина?На собрания у него попрос у не хватало времени. Он всегда стремился быть в гуще событий. Очень быстро ходил - на лестницу взбегал через три с упеньки. Даже пребывание на сочинском курорте использовал в журналистских целях. Например, узнав, что где-то неподалеку лежит парализованный молодой писатель, Кольцов мчится к нему - навещать. А заодно - делать очерк в «Правду» , из которого страна узнает о Николае Островском. Журналистская энергия Кольцова позволяла ему находиться одновременно чуть ли не в трех местах. Вот он заседает в президиуме Дома Печати, рядом - Максим Горький и Демьян Бедный. Через час он на борту трехмоторного самолета «Крылья Советов» совершает рекордный перелет через Европу. В газетах - заголовки:«Красный бомбардировщик над Францией!». Через день - в зале Верховного Суда в Лейпциге, где судят несгибаемого революционера Георгия Димитрова. Из Праги диктует в «Правду» статью о поджоге рейхстага, вместе с немецкими антифашистами ведет пропагандистскую кампанию против гитлеровских фальсификаторов. Короче - человек-мотор. Его брат тем временем совершает поездку в Париж в обществе двух пижонов Ильи Ильфа и Евгения Петрова. Есть фотография - три молодых, красивых и остроумных человека прогуливаются по Парижу. Сибаритство. И что ценно - такой подход к жизни был гораздо безопаснее. Кольцов со своими беспрерывными перелетами, десятком журналов и книжных серий, которые он придумывал и редактировал, был взят в тридцать восьмом. А Ильф умер своей смертью - от уберкулеза, а Петров погиб, возвращаясь с фронта, а Ефимов здравствует до сих пор, дай Бог ему здоровья:меньше надо в России суетиться. Или, бывало, звонит Борис Ефимов брату. Семь часов утра. А домработница ему в ответ:«Да что вы, Борис Ефимыч! Михал Ефимыч с самого ранья уехали. В какусь-то коммуну трудовую на собрание. Вернулся из редакции ночью, а уже к полседьмому машину подали. Почитай, и не спал вовсе!» В 1923 году Кольцов возобновил издание дореволюционного иллюстрированного еженедельника «Огонек» и стал его первым редактором. Борис Ефимов:«Помню дружескую, ни для кого не обидную тесноту крохотной редакции в Козицком переулке. В одной комнате - и редактор, и его заместитель, и секретарь, и немногочисленный «аппарат» редакции, и неубывающий поток авторского коллектива. Писатели, журналисты, поэты, художники, фотографы. Но есть фигура, которую заметишь в любой толчее:входит Владимир Маяковский. - Здорово, Колечкин!Зашел на «Огонек» . - Спасибо, Володя. Принес?- Принес. Маяковский читает написанное им для первого номера стихотворение. Воцаряется тишина. Это - знаменитое «Не верим!». «Разве жар такой термометрами меряется?Разве пульс такой секундами гудит? Вечно будет ленинское сердце клокотать у революции в груди!» - Борис Ефимович, а правда, что ваш брат работал на советскую разведку?- Кто его знает. Тогда многие работали на разведку. - А что он на самом деле делал в Испании?- А вы почитайте «Испанский дневник» , там же все ясно сказано он делал репортажи о войне. Одно из будущих обвинений Кольцова - «трусость, пораженчество и антисоветские прес упления во время гражданской войны в Испании» . Насчет трусости - довольно странно. Кольцова в Испанию послала «Правда» . Он лежал в степи под Талаверой, участвовал в штурме Алькасара, присутствовал на совещаниях ЦК и инструктировал волонтеров интербригад. Что такое интербригады? По сути - наемники. Кто-то шел уда по идейным соображениям, как, например, Хэмингуэй, некоторые просто хотели заработать. Кстати, Хемингуэй много вспоминал о Кольцове (выведенном в «Колоколе» под личиной Карков - это была фамилия переводчика с английского, состоявшего с Хэмом в переписке;едва ли не единственная русская фамилия, достоверно известная писателю). Хэм был всетаки мастер, он оставил нам самый достоверный кольцовский портрет: крошечный рост, кукольные ручки и ножки, изжелта-бледное лицо, снобоватые, пренебрежительные манеры - острит сквозь зубы, слова словно выплевывает, слегка пришепетывая. . . Оба друг перед другом сильно форсили - гигантский мачо Хэм, перелюбивший всех журналисток, аккредитованных в Мадриде, каждый день надирающийся в барах полуразрушенных бомбежками отелей, и сдержанный, язвительный Кольцов, облеченный в Испании какой-то странной властью, явно большей, чем власть военного корреспондента. Хэм зауважал его и сблизился с ним на почве общего презрения к смерти:Кольцов на случай пленения носил в воротнике ампулу с цианидом. Хэма мучительно притягивала самурайская готовность к самоубийству, они с Кольцовым долго и со смаком обсуждали, как сделать это быстрее и лучше, когда попадешься в плен или почувствуешь приближение старости...Есть в «Колоколе» мощная сцена, в которой Кольцов-Карков осаживает чересчур ретивого коммуняку, который, будь его воля, всех своих бы пересажал и перестрелял. Кольцов не был похож на стандартного, упертого коммуниста тех времен. Хемингуэй - сам в прошлом классный газетчик - полюбил его нас олько, что назвал лучшим из людей, встреченных в Испании. Кольцов из-за Испании и погиб. Не в Мадриде и в горах, а в России. Все по песне Окуджавы:«Чужой промахнется, а свой в своего всегда попадет» . Как известно, Сталин никогда не признавал собственных ошибок. Чем серьезнее они были, тем яростнее гневался он на людей, выполняющих его ошибочные замыслы. Идея остановить франкистский мятеж, поддержанный Гитером и Муссолини, и создать в Испании базу для развития мировой революции, - была изначально обречена. После трехлетней гражданской войны, когда генерал Франко одержал победу и установил в стране полный контроль, Сталин обрушил ярость на всех, кого посчитал виновным в крушении своих замыслов. В их числе оказался и Михаил Кольцов. «По возвращении брата из Испании внешне как будто ничего не изменилось - он оставался одним из редакторов «Правды» , председателем иностранной комиссии Союза писателей, руководителем «Жургаза» , редактором «Огонька» , «Крокодила» и «За рубежом» , сохранял все другие свои посты. Больше того, летом тридцать восьмого он был избран депутатом Верховного Совета и несколько позже - членомкорреспондентом Академии наук СССР. И все же» . Вот Кольцов отчитывается Сталину об Испании. Вопросы и подробные ответы заняли больше трех часов. Наконец беседа подошла к концу. И ут, - рассказывал Михаил брату, - он стал как-то чудить. Встал из-за с ола, прижал руку к сердцу, поклонился. «Как вас надо величать по-испански?Мигуэль, что ли?»«Мигель, товарищ Сталин», - ответил я. «Ну так вот, дон Мигель. Мы, благородные испанцы, сердечно благодарим вас за ваш интересный доклад. Всего хорошего, дон Мигель! До свидания». - «Служу Советскому Союзу, товарищ Сталин!» Я направился к двери, но ут он снова меня окликнул, и произошел какой-то странный разговор. «У вас есть револьвер, товарищ Кольцов?» - спро-сил он. «Есть, товарищ Сталин» , удивленно отвечал я. «Но вы не собираетесь из него застрелиться?»«Конечно, нет, - еще более удивляясь, ответил я, - и в мыслях не имею» . - «Ну, вот и о лично!-сказал он. - О лично!Еще раз спасибо, товарищ Кольцов. До свидания, дон Мигель!»13 декабря 1938 года Михаил Кольцов был арестован. После триумфального доклада в Союзе писателей. В сталинских застенках применялись изобретательные способы допросов. Например, на глазах бывших революционеров-ленинцев пьяные следователи насиловали их жен и дочерей. Надевали специальные сандалии на деревянной подошве с железной подковой, чтобы оттаптывать половые органы заключенным. Неизвестно, каким именно допросам подвергался Михаил Кольцов, однако через три месяца он признался «во всем» . Рассказал, в частности, что был завербован во французскую разведку писателем Андре Мальро, с которым, в свою очередь, его познакомил Эренбург. Что Зозуля (старый, верный друг Кольцова) «культивировал в «Огоньке» аполитичные, мелкобуржуазные рассказы, очерки и статьи. Что Мария Остен (третья жена Кольцова, убежденная коммунистка, искательница приключений, разошедшаяся с ним накануне Испании) была немецкой шпионкой. И так далее. В протоколах допросов наблюдается странная вещь:Кольцов изо всех сил старается оговорить знакомых ему людей и, прежде всего, самого себя. Видимо, таким образом он пытается «переиграть» следствие, давая совершенно абсурдные и легко опровергаемые, на его взгляд, сведения. Он надеялся, что на предстоящем процессе сможет убедительно доказать свою невиновность. Как оказалось, это было заблуждением, повлекшим за собой многочисленные аресты. Кольцова продержали во внутренней тюрьме 416 дней с момента ареста до расстрела. Только раз вывезли в Лефортово, где происходило судилище. Весь «процесс» длился не более двадцати минут. Дорога от Лубянки до Лефортово заняла больше времени. 2 февраля 1940 года Михаила Кольцова расстреляли. Брату же объявили, что приговор Кольцова - «десять лет без права переписки» . Все это время Борис Ефимов жил в качестве ЧСИРа (члена семьи изменника родины). «Единственной ниточкой, которая связывала меня с Мишей, и единственным признаком его существования был прием денежных передач. Еще и сейчас, через много лет, проходя через извилистый двор, соединяющий Кузнецкий мост с Пушечной улицей, я испытываю тягостное ощущение, когда вижу невзрачную дверь, некогда обозначенную маловыразительной надписью «Помещение №1» . Именно сюда я приходил аккуратно три раза в месяц и вносил на имя Кольцова Михаила Ефимовича установленную сумму. Расписывался и получал квитанцию» . Деньги, как выяснилось через пятнадцать лет, Кольцову давно уже были не нужны. Однако разговор о братьях Фридляндах будет неполным, если не вспомнить еще одного родственника - двоюродного брата, Семена Фридлянда. В 1925 году по приглашению Михаила Кольцова он переезжает из Одессы в Москву и начинает работать в «Огоньке» фоторепортером. Из братьев Фридляндов Семена Осиповича можно назвать самым сообразительным. Он быстро понял, что гораздо лучше быть «хорошо побритым во втором ряду» , и отложил перо, чтобы целиком сосредоточиться на фотокамере. Единственное, что позволял - это немного «живой» репортажности в классической постановочной фотографии. История с братом Михаилом почти никак не затронула Семена Фридлянда. Естественно, были разговоры, косые взгляды, но не более того. Когда после смерти Сталина началась массовая реабилитация, они вдвоем с Борисом Ефимовым пытались разыскать Кольцова в недрах ГУЛАГа. До самого 1956 года никто так и не называл им истинной даты смерти Кольцова, его судьба замалчивалась:пытать надеждой и неизвестностью «органы» не только умели, но и находили в этом особенно острое наслаждение. Двумя главными заповедями мастера фотоискусства Семена Фридлянда были:«Не видишь кадра - не нажимай на кнопку» и «Если сделаешь быстро, но плохо, никто не вспомнит, что быстро, а запомнят, что плохо. И наоборот - если долго, но хорошо, запомнят последнее» . Многие фотожурналисты «Огонька» -Шерстенников, Копосов, Кривоносов, - называют Фридлянда наставником. Самое же странное, что Борис Ефимов о своем двоюродном брате сказал следующее:«Знаете, к сожалению, о Семене я вам ничего не расскажу. Почему? А просто не помню» . Вот так.