Ты философствуешь, но не философ

Несмотря на свой здоровый консерватизм в деле литературной традиции, жанр своего опуса Гоцци обозначил так же, как его современник Вольтер – «философическая сказка». Согласитесь, что до «меланхолического фарса», выбранного режиссером в качестве метода освоения, далековато.Но пусть даже так. Дескать, взглянем по-новому и докажем старику Гоцци, что он заблуждался относительно своей же пьесы. Так ведь фарс – это тоже жанр. Со своими требованиями и правилами. Герой фарса у нас, очевидно, Труффальдино. Это вам не хрестоматийный адвокат Патлен…Заметим, что Труффальдино терпит крах, что нехарактерно для героя фарса. А некоторый, с позволения сказать, нравственный урок в конце сказки – это тоже из фарса? Буффонада – это еще не фарс. Тем более, если буффонада принадлежит режиссеру.Определение «меланхолический» к спектаклю применить временами можно. Особенно это касается своеобразного пролога в виде стихотворения Стивенсона (при чем здесь Стивенсон?) и финала – переделанной песни из репертуара Утесова «У Черного моря». Меланхолия, видимо, происходит из темы ушедшего детства. «Мальчишки нет уж в этом саду» – это про что? Чьи страдания по утраченному детству мы должны понять? Режиссера? А при чем тут Гоцци? Видно, в конце Богомолов и сам спохватился, что Гоцци ни при чем. И в песне Черное море стало синим, а Одесса – Венецией.В качестве автора музыкального оформления выступил также Константин Богомолов. Советские песни в устах героев Гоцци – это, конечно, смешно.Первый раз. И второй. Третий – уже не очень. Добавляет нездорового психологизма героям. А они ведь должны быть просты как три копейки – что в фьябе Гоцци, что, простите, в фарсе.Фарс, кстати, – это жанр, где очень важно слово. Каждое. Для Гоцци гораздо меньше, особенно в не сильно изящном переводе Лозинского, раскроенном к тому же режиссером весьма произвольно. Часто в ущерб сюжету.Начнем с того, что вообще-то это не детектив. У Гоцци чуть не в первой сцене сообщается, кто чьи дети, почему они оказались там, где оказались, и даже примерно чего можно ждать. В спектакле этой самой сцены вообще нет.Затем, например, в сказке Гоцци есть такие персонажи: яблоки поющие и золотая вода, звучащая и пляшущая. Именно за ними отправляется герой для сестры. Это глупая прихоть королевы, но отнюдь не Гоцци. Наверное, это для него важно, а не просто так. Не для равновесия: дескать, в «Любви к трем апельсинам» апельсины, а в продолжении (а «Зеленая птичка» – именно продолжение «Апельсинов») пусть будут яблоки.Что до решения образов, то оно кажется по крайней мере странным. Типичнейшая маска из commedia dell’arte Труффальдино становится мудро-циничным российским мужичком-середнячком. А придворный поэт и пророк Бригелла представляет собой нечто среднее между вампиром и котом Бегемотом… Это на уровне режиссерского замысла. Вообще кажется странным, что Константин Богомолов, который умеет работать с артистами (чтобы это понять, достаточно было видеть его спектакль «Что тот солдат, что этот» по Брехту на малой сцене театра им. Гоголя), не пожелал воплотить это умение. Или на сей раз ему это не удалось? А еще у Гоцци есть что-то вроде морали. В сказке терпит крах лжефилософская идея близнецов о корыстном себялюбии, по поводу которой Ренцо, помнится, говорят: «Ты философствуешь, но не философ». В спектакле же все просто запутано, местами смешно, довольно многоцветно (художник-постановщик Надежда Яшина). Но непонятно про что, для кого и зачем.В финале сказки Гоцци говорится, что «тот философ, кто сознает ошибки». Режиссер Константин Богомолов еще очень молод. Поживем – увидим.