«Где рыба, Наздратенко?»

— Конечно, скучаю, ведь в Приморье прошла почти вся моя жизнь. Там родился, там учился, там женился, там стал губернатором и был им в течение семи лет. Но я сегодня не министр, вы ошибаетесь. Я председатель Комитета по рыболовству правительства Российской Федерации. Рыбные министры были при Сталине, а первым министром была… Впрочем, хороший вопрос в какой-нибудь развлекательной телепередаче — с кого начиналось это самое рыбное хозяйство? — Так вот, первым министром рыбы в СССР была Полина Жемчужная, жена Молотова. Проработала она в этом вот кресле два года, хотя, как вы наверняка знаете, она свое отсидела в лагере. Все министры при вожде народов были расстреляны, репрессированы. В живых остался только Каменцев, последующий зампредсовмина СССР.— Нет, не боюсь. А чего мне бояться? Хотя от прежнего руководства я принял все дела в полном объеме и отвечаю теперь за все, что было.— Кое-что, конечно, я успел узнать. Наверняка без протекции Вячеслава Михайловича этот дворец не попал бы в ведение его «рыбной» супруги. Да, в то время это было огромное хозяйство. Сейчас, конечно, оно тоже малым не кажется — пять тысяч двести кораблей плавают под нашим флагом в морях и океанах, полмиллиона людей день и ночь вкалывают, чтобы россияне, в том числе и москвичи, регулярно питались рыбкой.— А как икре не дорожать или и впрямь не исчезнуть с наших праздничных столов, если на Каспии ее почти уже выбрали. Все сваливают на браконьеров. Кивают в сторону пограничников и на нашу рыбацкую охрану, и я уже не знаю, можно ли весь акваторий оцепить кордоном милиционеров с оружием, ведь рыба выбирается еще в воде.А вот, Феликс Николаевич, если я вас спрошу, какая самая лакомая икра на свете, то вы явно ответите: или красная или черная. И промахнетесь, потому что самая лакомая, самая дорогая икра на свете — икра морского ежа, ежовая. Хоть она и не вкусная, но ее очень жалуют японцы, ибо она считается ими самой полезной для здоровья.— Москва мне дорога принципиально. Еще когда я жил в Дальнегорске, это примерно в пятистах километрах от Владивостока, где руководил горным предприятием, то изредка, почти туристически, бывал в командировках в столице. А когда стал одним из руководителей региона, то уже явственно понимал, что Москва – это столица нашего государства и с ней надо иметь прочные связи, поэтому впервые в стране мы создали двухсторонний договор между Министерством культуры РФ и администрацией Приморского края. Это было в тот момент, когда трещала вся экономика, рвались все связи, когда вовсю полоскался суверенитет.Кажется, было не до культуры, и единственное, что нас тогда, возможно, связывало, – это культурное наследие, традиции. Я считал за благо, когда театры Москвы и Владивостока ездили в гости друг к другу. Когда в Приморье прилетали известные актеры из «пресловутого» Центра. Москва всегда была для меня олицетворением того, к чему я тянулся… — Это вздор, который я слушал на заседаниях Приморской думы. И после клинического ора нескольких депутатов: «Даешь республику!», я подходил к микрофону и говорил, что вы сумасшедшие, что республика, о которой вы мечтаете, не просуществует более пяти месяцев, ибо ее поглотит соседнее государство. И я распустил краевой совет Приморской думы. Мой сепаратизм — чушь, ибо полноценная Россия для меня – символ и прошлого, и будущего многомиллионной нации.Сегодня, отработав в Москве ровно год, я сталкиваюсь с тем, с чем не сталкивался раньше приезжим, командировочным. Тогда я воспринимал Москву как политик, теперь – как ее житель. И я вижу простых, прекрасных людей и понимаю, что все они одинаковые в России, что все они хотят жить по результатам своего труда, работать, быть полезными Отчизне. Я понимаю, что в глазах москвичей Приморье было какой-то зоной бедствия, черной дырой, куда «несчастное» правительство вбрасывало деньги, а их там якобы разворовывали. Все шло во имя очернения губернаторской власти. Кстати, когда губернатором я прилетал в Москву, где Приморский край представляло двухкомнатное помещеньице, я жил в гостинице «Россия» без всякой роскоши и наворотов, без «мерседесов» и прочей шелухи. Умеренный стиль жизни мне помогал всю жизнь.— Тут, как говорится, если бы, да если бы… Не я занимался приватизацией комитета, не я разбомбил многие суда. Ведь у нас забрали все, что могли, аукционы нынче проводит одно ведомство, море охраняет другое. Три года назад нас вывели с морей и океанов, забрав 1637 ставок рыбинспекторов и 42 патрульных корабля.И в то же время с меня уже спрашивают: «Где рыба, Наздратенко? Почему она не дешевеет?» Для непосвященных: рыба стоит столько, сколько она стоит вместе с процентными ставками за аукционные кредиты, вместе с амортизацией корабля, зарплатой людям, экипажам, бункировкой воды, топлива, снастей… Другие же более «разумные» государства, наоборот, доплачивают за промысел, считая, что рыба должна быть продуктом, доступным всему населению, ибо вещества, заложенныев ней, продлевают жизнь каждому человеку.— За год моей работы в Москве ведомство сумело прирастить рыбные богатства мирового океана. Мы восстановили статус-кво с Норвегией. По-доброму договорились с Новой Зеландией и Австралией о разделе рыбного промысла, мы заимели свои интересы в акватории Африки, уладили конфликты с Украиной по Черному и Азовскому морям. И мне доставляет тихую радость, что рыбные богатства приращиваются к России, уж не знаю как это назвать – в виде ли акульева империализма или в силу, как вы говорите, моих диктаторских замашек. Но ведь ударом кулака по столу в цивилизованном мире проблем не решить.— Нет, пока я бомж. Из Владивостока выписался, а здесь еще не прописался. Ночую на юго-западе столицы. Пока семья в стадии переезда. И я удивляюсь самому себе, потому что, будучи депутатом, сенатором, губернатором, я не воспользовался своими возможностями и не получил в столице квартиру. Считаю, что нескромно иметь жилье во Владивостоке и Москве. Так что теперь свободное от рыбных дел время отдаю ремонту своего жилья, в котором нынче голые бетонные стены.