Сало, Хармс и финансисты

Но вот как дойдет дело до празднования юбилея, то выясняется, что один только ГЦСИ сподобился что-то устроить.К подготовительным мероприятиям празднования юбилея знаменитого обэриута там подошли со знанием дела. Как посмотришь на приглашения - так сразу кажется, что речь не о нищем авангардисте, сгинувшем в советской тюрьме, а о какомто благополучном дельце, который за каждое слово рубил больше, чем Эрнест Хемингуэй.Впридачу к приглашению – тиражный экземпляр пьесы Петра Перевезенцева «Эстер», тоже сладко напечатанный на розовой бумажке, с какими-то марками и веревочками. Мало того – еще и страшные маски подарили, довольно, впрочем, кривые, но все равно приятно.Все празднование – чтение пьесы этого самого Перевезенцева, помещенное в довольно суровые условия инсталляции художника Сергея Якунина, которая называлась «Хармс-кабинет», – огромной беседки, шкафа, в котором уютно горела лампа, теснились стол, стул и книжные полки, и жуткой лошади.Вокруг этой инсталляции стояли зрители и накрытые столы, на которых расположились угощения, гениальные в своей простоте – соленые огурцы, сало, хлеб и водка.Правда, угощения эти надо было заслужить – выслушать пьесу и речи выступавших. Но огурцы призывно пахли, водка настойчиво звала, а неприличные мысли о сале вообще пускали под откос всю атмосферу того ломового авангарда, который вот-вот должна была выдать пьеса «Эстер».Вообще странно, что не нашлось какого-нибудь другого способа отметить день рождения Хармса. Я уж не говорю о том, что кабинет в шкафу – придумка никакого не Якунина, а гениального концептуалиста Ильи Кабакова, очень тонко и жестоко игравшего с маразматической советской коммунальной эстетикой и тем самым, кстати, очень близкого Хармсу.Бог с ним, с этим шкафом, но пьесу-то уж точно можно было найти другую. То есть не другую, а просто взять одну из пьес Хармса и прочитать.Бедный Перевезенцев должен был битых полчаса в окружении инсталляции, накрытых столов и солидных зрителей читать свою пьесу, в которой тусклыми отблесками хармсовских героев мелькали математики, философы, техники-смотрители.Потом выступал хармсовед Владимир Глоцер – очень обаятельный и обстоятельный человек, который в конце концов сорвался и накричал на гостей за то, что они разговаривали в предвкушении банкета. Но после пьесы Перевезенцева он все-таки мог бы пожалеть собравшихся и закрыть глаза на чью-то минутную слабость. Тем более что все происходившее в просторной аудитории ГЦСИ было, конечно же, обыкновенной светской тусовкой, а не литературной лекцией.Чуть позже выяснилось, почему юбилей поэта Даниила Хармса больше был похож на легкое светское собрание – оказалось, что поводом этой тусовки служит вовсе не день рождения Хармса, а то, что к этому празднику незаметно подкрался какой-то банк и профинансировал мероприятие.Напечатал толстенный календарь, все эти приглашения, пьесу и взял на свой счет организацию банкета.Ведущий (а там был еще и ведущий) главным номером праздничной программы сделал как раз выход представителей этого банка – голос его торжественно задрожал, когда речь зашла о том, кому же, наконец, все собравшиеся обязаны всем эти пищевым и духовным благолепием. Затем он добавил, что имя банка и имя Хармса уже неразрывно связаны, и вообще непонятно, кто больше причастен к отечественной и мировой литературе – гениальный поэт или команда резвых финансистов.Каким бы парадоксальным это заявление ни выглядело, оно все-таки верно – ведь ни у Глоцера, ни у ГЦСИ денег на празднование юбилея поэта, конечно, не нашлось бы. Максимум, с чем пришлось бы иметь дело пришедшим гостям, если бы их удалось собрать, это соленые огурцы. Даже на сало бы не хватило, не говоря уже о водке.[b]На илл.: [i]Даниил Хармс на балконе Дома книги. Невский проспект.Фотография Г. Левина (?) Середина 30-х годов.Архив Владимира Глоцера.[/b][/i]