Парень способный

Битов на суждение Леонова (а оно закрыло тому рассказу путь в один из толстых журналов) через много лет меланхолически заметил: «Поскольку я уже тогда был убежденным противником «работы над словом», полагая, что не я над словом, а оно надо мной должно работать, то вполне согласился с мнением мэтра».Вообще о своих первых шагах на писательском поприще Битов вспоминает с некоей отстраненной иронией – дескать, случайно все получилось. Учился в Ленинградском горном институте и там было неплохое литобъединение под руководством поэта Глеба Семенова. Случайно зашел на одно из заседаний, понравилось, поэтому наврал, что тоже пишет, и стал туда ходить. А поскольку назвался груздем – пришлось писать. Было это в приснопамятном 1956-м году. Уже больше пятидесяти лет прошло! Однако Битов как-то не очень хочет зачислять себя в дети «оттепели» и ХХ съезда. Он считает, что в Ленинграде оттепели не было – город настолько замерз в блокаду, в 1946-м, в эпоху «ленинградского дела», что не успел оттаять: «…оттепель вмерзла еще в прежний, а не в следующий лед».Года два наш юбиляр писал стихи, но они были слабы, даже на его взгляд, поэтому «осенью 1958-го я с облегчением взялся за прозу». Что ж, нормальный путь русского писателя.Первые рассказы Битова были опубликованы в 1960-м – в альманахе «Молодой Ленинград». Так началась одна из самых трудных и самых успешных писательских карьер последних пятидесяти лет. Битов, вспоминая, иронизирует: да, его рассказы сильно «поправили» старшие товарищи по цеху, «зато ни разу, ни до, ни потом не бывал автор так богат! Он успел получить гонорар еще в старых, больших (по формату и так) деньгах, аккордно, по полторы тысячи за рассказ… Он купил финский териленовый костюм, дефицитную рижскую радиолу и на остаток еще жил безбедно до самой денежной реформы».При советской власти Битова печатали мало и всякий раз «со скрипом». Сборники выходили редко, рассказы публиковались на литературной периферии – где-нибудь в «Сельской молодежи» или «Студенческом меридиане», в сборниках и альманахах, которые сами писатели тогда откровенно называли «братскими могилами».Про те времена Битов как-то сказал, что у советских писателей будут короткие собрания сочинений – ни тебе вариантов, ни дневников, ни писем. Вариантов может быть только два – написанный и опубликованный. А вместо истории создания текста будет история «прохождения» рукописи.Тем не менее Битова сразу заметили – у него был свой голос, свой неповторимый стиль. Его невозможно было поставить в какой-то ряд, присоединить к какому-то литературному «поколению». Нет, он всегда был наособицу, этакий «свой среди чужих, чужой среди своих». Сам он скромно называл это «питерской манерой письма», но если оглядеться, то среди и давних, и нынешних питерских не найдешь никого, кто хоть как-то с ним соприкасается. Дело не в городе, не в поколении – в неповторимости таланта.Нельзя сказать, что слава и признание пришли к Битову поздно – и в советские времена у юбиляра сложился круг преданных читателей. Но когда в перестройку опубликовали «Пушкинский дом», началась уже другая стадия славы – громкая, публичная, с оргвыводами.Можно было лечь на это облако признания и поблаженствовать – наконец-то все, что ты пишешь, автоматом идет в набор. И в 90-е Битов в самом деле писал немного, причем это были не романы и не повести, а именно что материалы для последних томов собрания сочинений – проза, стилизованная под письма, дневники, исповеди.Потом, в будущем собрании сочинений, тексты эти, я думаю, разумно распределятся, и автор напишет к ним язвительный комментарий, как сделал это для своего трехтомника 1990 года. Пока же, в юбилей, есть ощущение, что собрание сочинений не закончено – открыто для новых текстов.Слово над Битовым еще поработает.