СМЕРТЬ В СОБЕСЕ

[b]Сумерки пенсионера Александр Викторович, сын: [/b]— Тот скорбный день 25 мая 1992 года я очень четко помню. Была теплая, почти летняя погода. Я подъехал на машине к дому родителей на улице Алексея Толстого, они уже ждали меня. Сам я жил в другом месте и в тот день обещал папе свозить его в Краснопресненский райсобес. Для перерасчета в сторону льготного увеличения пенсии ему надо было подвезти туда удостоверение Героя Социалистического Труда. Мы ехали по Калининскому проспекту, по которому отец любил прогуливаться. Он всегда с удовольствием показывал дома, построенные при нем. И на этот раз папа показал пятачок, на котором планировалось возвести что-то необычное для архитектуры Москвы. Был он в хорошем настроении. Никаких предчувствий об опасности. Хотя и он сам, и все мы, близкие ему люди, всегда держали в уме, что отец был сердечником, в 73-м году он перенес два инфаркта.Болезнь отразилась на его деятельности, отец не был уже таким активным, как раньше, хотя работы, что называется, не убавлялось.— На эту тему он не говорил. Боялся ли смерти? Но вот вы наверняка боитесь. Наверное, боялся и он, ибо внимательно относился к рекомендациям врачей, слушался их, не убегал, как некоторые, из больницы. Пил таблетки, до пятнадцати штук в день, всегда держал их на столе и в карманах. В отличие, скажем, от Алексея Николаевича Косыгина, тоже сердечника. Незадолго до смерти бывшего премьера СССР я оказался свидетелем такого эпизода. 9 мая 1980 года я был у него на квартире на Ленинских горах, когда он приехал домой после возложения венка на Могиле Неизвестного Солдата. Оповестив, что малость устал, лег на диван. Подошла дочь, Людмила Алексеевна, предложила отцу принять таблетки. Косыгин был человеком с характером, это известно, за что и наживал себе врагов. И вот он на моих глазах достает горсть таблеток и со словами: «Вот какую ерунду рекомендуют мне врачи», выбрасывает их в сторону… — Так вот, подвез я папу с мамой к собесу в районе улицы 1905 года, поставил машину на стоянку и без всяких предчувствий взглянул вослед родителям, входившим в подъезд. Не прошло и пяти-семи минут, как из учреждения выбегает женщина, оглядывается вокруг, словно кого-то лихорадочно ищет, подбегает ко мне и спрашивает: «Вы не Виктора Васильевича привезли?» Говорю: «Да, я привез отца». «С ним плохо, вас просят пройти вовнутрь». Я побежал.— Он постоянно задавал себе вопрос: «Почему с нашей страной случилось то, что привело ее в 91-м году к распаду?» Я старался навешать его раз в неделю и во время прогулок он об этом много и горячо говорил. О допущенных руководством ошибках, о том, что многое надо было делать по-другому. И, конечно же, его волновала собственная судьба, много раз он оглядывался назад. «Лигачев и Горбачев в отношении меня были несправедливы, отправив на пенсию», — говорил отец. Но особенно сожалел он — и это, я уверен, приблизило его кончину — о том, что его деятельность в годы перестройки и позже была окружена завесой лжи и полуправды. Она искажала его облик, его личность, его подлинное значение в руководстве московской парторганизацией и крупнейшего города страны.Мой собеседник вновь возвращается к последним минутам жизни отца.— Вбежав в помещение собеса, я увидел в небольшом кабинетике инспектора отца, сидевшего на стуле. Мама придерживала отца: он был без сознания.Откинутое назад тело, закрытые глаза, отрешенность от мира… Мы быстро очистили стол от бумаг и положили отца на спину.Моя мама врач, и она знала, что надо делать в таких ситуациях.Мы вместе стали делать отцу реанимацию: я пытался массажировать сердце, мама старалась, чтобы отец выдыхал воздух. Три минуты, пять, десять, пятнадцать… — Да, вы правы, отец многим был обязан Никите Сергеевичу и он искренне к нему относился. Когда встал вопрос о памятнике на могиле Хрущева, и политбюро предложило остановиться на скульптуре Неизвестного, многие работники аппарата ЦК были против. Тогда отец поручил помощникам съездить в мастерскую опального скульптора и настоял на установлении именно этого монумента.Другой случай. Косыгин умер вскоре после освобождения его от поста Председателя Совета министров. Встал вопрос, где его хоронить — на Красной площади или на Новодевичьем кладбище. Брежнев к Косыгину относился ревниво и, воспользовавшись тем, что он уже не был должностным лицом, предложил политбюро упокоить его на гражданском кладбище. Отец вместе с другими коллегами настоял на Кремлевской стене. Этот жест был последним поклоном в сторону близкого ему человека.— Конечно, он хорошо знал Екатерину Алексеевну. Ведь когда-то они вместе работали. Фурцева была первым секретарем горкома, а отец — вторым. Но поскольку Фурцеву в 61-м году вывели из состава президиума ЦК, отец с ней общался уже мало.— Вы знаете, в связи с Фурцевой я могу поведать один весьма любопытный штрих. Все-таки ее смерть — загадка до сих пор: покончила она с собой или умерла естественной смертью? Так вот, буквально за день до ее кончины мы встретились с ней в кремлевской больнице. Там лежала в очень тяжелом состоянии мама Виктора Васильевича, и я ее навещала. В коридоре встретились с Екатериной Алексеевной. Мы были знакомы, одно время даже вместе жили на даче.Она меня спросила, по какому поводу я здесь, а я спросила о том же ее. «У меня что-то с сердцем плохо, болит…». Повторяю, это было сказано за день до смерти. Так вот, мне кажется, что Фурцева все-таки умерла своей смертью.[b]Радость Горбачева — Согласитесь, здоровый человек просто так не умирает. Значит, Виктора Васильевича и его инфарктное сердце что-то допекало. И не что-то одно, а наверняка многое.Александр Викторович: [/b]— Конечно, допекало. Он часто в разговорах возвращался к 85-му году, к моменту перехода власти к Горбачеву. К этому времени он был старшим в политбюро, и постоянно муссировались слухи, что после Брежнева будет Гришин, потом говорили, что после Андропова, потом — после Черненко. А после смерти Черненко отца стали противопоставлять Горбачеву. И вот тут в моей памяти сохранились любопытные воспоминания отца.Помните, в каком состоянии должен был держать речь перед избирателями немощный Черненко? Так вот, политбюро решило, что выступление сделает Горбачев, как второй секретарь ЦК. Но за десять минут до начала раздался телефонный сигнал прямой связи с Черненко. Звонил помощник генсека, который сказал: «Виктор Васильевич, есть поручение Константина Устиновича, чтобы его текст зачитал не Горбачев, а вы». На что отец сказал: «Но я не могу нарушить решение политбюро по этому вопросу. В нем определено, что речь должен зачитывать Горбачев». Тогда вдруг в трубке раздался голос Черненко: «Зачитывай ты и бери все в свои руки». Что это все означало, отец так и не понял, на эту тему мы с ним много раз подолгу беседовали. Когда отец тут же подошел к Горбачеву и известил его об этом разговоре с Черненко, Михаил Сергеевич был в шоке. А чуть позже после смерти Черненко, когда создали комиссию по похоронам и отца срочно вызвали в Кремль, его позвал в Ореховую комнату Горбачев и сказал буквально следующее: «Хочу предложить вам, Виктор Васильевич, возглавить комиссию по похоронам». На что отец ответил: «Михаил Сергеевич, вы же знаете, что председатель комиссии потом становится генсеком. Вы второй секретарь ЦК, я первый секретарь горкома, и я считаю, что вы должны возглавить комиссию, как будущий приемник». На что Горбачев с великой радостью согласился.— Сам не рвался. Но однажды, незадолго до смерти, я сказал ему: «Поддержав Горбачева, ты фактически виноват во многом, что случилось в стране. Ты не жалеешь об этом?» И папа ответил: «Если бы я мог предположить, куда все повернет, я бы сделал все, чтобы Горбачев не стал генсеком». Тут надо добавить, что я считаю отца идейным коммунистом, безоговорочно верившим в идеалы партии. И при этом у него не было никаких личных интересов.[b]Под колпаком «девятки» Ирина Михайловна: [/b]— Я ему как-то сказала: «Эта партия, в которую ты так веришь, она ведь тебя обидела ни за что». Он ответил: «Это не партия, это люди. Идеи всегда переживают людей».— Отвечу так. Вот в этой комнате, где мы сидим, он провел много времени. Здесь стояли два аппарата спецсвязи, высокочастотные — правительственная связь, бездисковый аппарат и вертушка. Мы уверены в том, что его прослушивали круглые сутки. О том, что жучки стоят, мы прекрасно знали и пытались не обращать на них внимания.— Уже после смерти Виктора Васильевича Саша взял в руки его телефонную книжку. И вдруг из корешка прямо на стол выпало все это хозяйство с миниатюрным транзистором. Но в обморок мы не упали. Вот вам и ответ на обвинения Гришина и в коррупции, и в подготовке каких-то заговоров. Это наивно, ибо вести любые тайные разговоры было невозможно: Гришин находился под круглосуточным наблюдением. Бесконтрольно он не мог даже встречаться с людьми из ЦК. Все держала под колпаком служба охраны, 9-е управление. Муж был смелым человеком, он без обиняков давал любые характеристики, и однажды я укорила его в этом. А он бросил: «Ну и черт с ними, пусть слушают. Я не боюсь». Чтобы о нем ни говорили, он был человеком чистоплотным, не замешанным ни в каких финансовых аферах. Поэтому так смело себя и вел, считая себя неуязвимым.— Конечно, Высоцкий был очень популярен, я сам рос на его песнях. И когда он умер в дни проведения Олимпиады, это внесло некоторую сумятицу. Знаю, что отец никак не препятствовал тому, чтобы похоронить актера и певца с подобающими почестями. Как здравый человек он понимал, что любые негативные решения на этот счет вызовут ответную бурную реакцию. Психика у всех была воспаленной. Знаю, что он не препятствовал ни митингу в театре и вокруг него, ни прощанию на Ваганьковском кладбище. Напряжение, конечно, было, боялись возможных терактов.[b]Коррупция Гришина — Как Виктор Васильевич относился вообще к смерти, к похоронам? [/b]— Вообще отец был человеком вроде бы не сентиментальным, но я помню, как он плакал, потрясенный гибелью Юрия Гагарина. Он плакал едва ли не целый день. Гибель космонавта совпала с открытием городской партконференции и отец был потрясен. Гагарин для него был символом социализма, наших достижений, нашей космической эры.Помню слезы на лице отца, когда горела гостиница «Россия» и он, немедленно прибыв на место пожара, видел, как из окон выбрасывались люди. Отец рвался в гостиницу, чтобы своим присутствием помочь, поддержать, но служба безопасности его буквально удерживала у барьера. Он пошел к Брежневу и сказал, что как первый секретарь горкома он несет ответственность за все, что происходит в Москве, и просит освободить его от обязанностей. Леонид Ильич ответил: «Что ты, успокойся, ты в этом не виновен, предотвратить это было невозможно, иди работай».Гибель людей в Лужниках на стадионе, катастрофа с самолетом Сантьяго—Париж—Москва, когда Ил-62 не долетел до полосы полтора километра… Тогда, конечно, люди многого не знали, а отец знал. И реагировал на трагедии, едва ли не как виноватый.— Никому и никакого. Я был у отца за день до смерти, в воскресенье 24 мая. Мы вышли гулять во двор. Была прекрасная погода. На прогулку вышли Иван Васильевич Капитонов и Михаил Васильевич Зимянин*, жившие в этом доме. Долгодолго они ходили вокруг дома, и я слушал их довольно бурные дебаты. Никакого предчувствия ни у отца, ни у нас не возникало. Отец вернулся домой и сел за стол дорабатывать мемуары, которые были изданы в 1996 году.— На Новодевичьем кладбище. С похоронами тоже вышла история. Выделить отцу отдельную могилу отказались. И мы похоронили его в могилу матери, спустя 18 лет после ее смерти. Так что это было по закону. Но мне пришлось много хлопотать, чтобы и на это получить разрешение. Мне сказали в правительстве Москвы, что из Белого дома был звонок с запрещением хоронить на Новодевичьем кладбище. Мы восприняли эту возню как попытку унизить отца. Или отомстить за что-то. Вы знаете, в поминальном зале, когда предложили выступить, настала какая-то зловещая тишина. Никто не откликался, по-видимому, все боялись. Тогда я начал панихиду прощания, а за мной взял слово Василий Иванович Конотоп**, который говорил жестко, с упреком в адрес тех, кто долгие годы был вместе с Гришиным, а теперь боится сказать о нем два слова.[b]— За какой хоть пенсией-то ехал Виктор Васильевич в тот злополучный день, когда остановилось его сердце? Ирина Михайловна: [/b]— Сначала муж получил полностью свою зарплату, 800 рублей. Потом стал получать 500. А в последнее время он получал такую же пенсию, как и я — рядовой врач в больнице.[b]— Деньги-то на сберкнижке остались? Александр Викторович: [/b]— Пять тысяч рублей. Они достались мне и моей дочери. Поехали в сберкассу, сняли деньги, и я отдал их Ирочке, ей надо было купить пальто. Оно-то как раз и стоило тогда пять тысяч. Вот и вся коррупция Гришина… [i]* И.В. Капитонов и М.В. Зимянин — бывшие секретари ЦК КПСС.** В.И. Конотоп — бывший первый секретарь Московского обкома КПСС.[/i]