Говорят и показывают Фивы
Свои трагедии древние греки больше слушали, чем смотрели. Они написаны для умного уха и не слишком требовательного глаза: маска обездвиживала лицо, огромные размеры античного театра лишали смысла пластическую нюансировку, освещение было естественным, декораций минимум. Сложный текст выражали голосом, ритмами, подыгрывая на флейтах и отстукивая в тимпаны.«Антигона» Театра музыки и поэзии, определенная как спектакль-дуэт для протагониста и хора, тоже оставляет прежде всего звуковые впечатления.Елена Камбурова впервые сыграла драматический спектакль, но не побоялась взять на себя сразу семь ролей: героической Антигоны, благоразумной Исмены, неумеренного тирана Креонта, пылкого Гемона и дряхлого пророка Тиресия.Их монологи, а порой и диалоги, в которых актриса быстро преображается, одним движением меняя складки длинной туники, звучат музыкальными инструментами. Так, в споре Антигоны с Креонтом она – как напряженная виолончель, а он – контрабас, угрожающе сипящий в нижнем регистре.В спектакле остается много неразработанных тем, не подхваченных смысловых посылов. Вразрез с намерением режиссера Олега Кудряшова проиллюстрировать прежде всего мысль Антигоны «Я рождена любить, не ненавидеть» акцент трагедии смещается в сторону Креонта. А ее содержание исчерпывается назиданием, более уместным в басне: «Тяжки беды, которые стрясутся над упрямым». Зато разыгрываемая в камерном пространстве всего двумя актерами (роль хора исполняет Мохаммед Абдель Фаттах), трагедия легко обнажает свое устройство: ритмичное чередование хоров, сольных партий и дуэтов. Дважды в спектакле звучит древнегреческий – как язык расправы и язык стенания о неодолимой силе рока.Понятно, что именно, помимо собственных греческих корней, привлекло певицу Елену Камбурову у древних. Понятно после этой «Антигоны» и то, что не врут учебники, убеждающие, будто опера родилась в тот день, когда ренессансные гуманисты попытались воссоздать на сцене трагедию Древней Эллады.«Царь Эдип» из Вильнюса, напротив, взывает к зрению, но не услаждает, а мучает глаз.Коршуновас известен как режиссер со своей темой. И «Огнеликий», с которым он впервые приехал в 2001 году, и «Ромео и Джульетта», показанная на фестивале «NET» в 2004-м – спектакли о нежелании взрослеть, об отвержении детьми мира взрослых, что кончается либо террором либо самоубийством.Образы детства в спектакле проникнуты такой макабрической фантазией (сценография Юрате Паулекайте), которой позавидовал бы самый неизлечимый трэшевик. Действие происходит на серой детской площадке, устроенной, как кажется, в кратере заброшенного атомного реактора города Фивы, где гибнут от чумы большеголовые младенцы-мутанты, где резвятся сросшиеся боками дочери, рожденные от кровосмесительной связи сына и матери. Хор – стадо Микки-Маусов в черных оплавленных масках, Корифей – огромный безглазый плюшевый медведь на металлической ноге, трубящий жутким техногенным голосом. А пророк Тиресий – не кто иной, как Буратино, издевательски помахивающий черным ключиком над головой прозревшего Эдипа, скрюченного в песочнице.…Две постановки Софокла допытывают загадочную древнегреческую трагедию двумя совершенно разными вопросами. Первая спрашивает «как тебя играть?», вторая – «о чем ты?» Первая будит чувство, вторая удовлетворяет интеллект. Дело, как всегда, за синтезом.